С любым могло такое приключиться!..

С любым могло такое приключиться!..

Омская пельменная


 

Сорокалетний соплеменник мой,

одутловатый корешок,

ты помнишь вывеску «Пельменная»

и мокрой тряпки запашок?..

 

Ты помнишь! Не сотрёшь, не выветришь

тех погружений в жирный пар,

тех потных тёток возле выварки,

их клейкий пачечный товар.

 

Берём «двойную со сметаною»,

а остальное всё при нас:

при нас и молодость бесштанная,

и верный портвешок «Кавказ»

 

(мы под столешницею мраморной

заменим на него компот).

Вспотели стёкла. Всё течёт –

«Кавказ», прохожие за рамами,

 

и жизнь, и слёзы… Вся фигня,

что будет вспоминаться позже

тобой и мной при слове «пóжил»,

тревожа, мучая, дразня…

 

«Пельменная». Гудит народ.

С подносом треснувшим, меж пьяными,

дыша тайгою и туманами,

Россия-матушка идёт,

 

несёт за пазухой фугас…

В глазах – тоска. В душе – Вселенная.

Мы с ней – одно. Наш дом – «пельменная».

Мы пьём. Не отвлекайте нас.

* * *

«Под ним струя светлей лазури»…

«И мачта гнётся и скрыпит»…

Вот так описан был цистит

В классической литературе.

 

 

 

СТИХОТВОРЕНИЕ,

родившееся при беглом взгляде на творение

Зураба Церетели – памятник Петру I

 

Люблю тебя, Зурабово творенье,

Москвы-реки украсившее гладь!

В пиите пробуждает вдохновенье

Твоя литая бронзовая стать!

 

Как согревает душу твой задорный,

Диковинный и диковатый взгляд!

Сей памятник – едва ли рукотворный!

Подобного руками не творят.

 

Едва закат своим оттенком ржавым

По всем твоим изгибам пробежал, –

Я сразу понял: вот – лицо державы!

Я так себе его и представлял.

 

И пусть над ним витийствует и стонет

Эстетствующий лишний человек, –

Стоит в воде творенье и не тонет!

А это значит – сделано навек.

 

* * *

Анжела Дэвис! Там, в России снежной,

где отчий дом и лучший в мире двор,

я вас любил так искренно, так нежно,

что вспоминать неловко до сих пор.

 

И я хотел, и вся страна хотела

(и не было таких, кто б не хотел!),

чтоб дядя Сэм освободил Анжелу,

не в шутку занемог и околел.

 

Я с детства был неравнодушный мальчик,

борьбой за мир контуженный слегка.

Анжела Дэвис!.. Смуглый одуванчик,

страдалица с обложки «Огонька»!

 

Смуглянка-хулиганка… Раскудрявый

божок. Укор буржуйскому врагу.

Ни доблести, ни подвигов, ни славы,

ни домика на тихом берегу…

 

За романтизм ушедший жахну «Гжелки»

в своей навеки средней полосе,

где в свете фар тусуются Анжелки –

элита Ленинградского шоссе.

 

 

* * *

Я – пóходя – попал окурком в урну.

Так – ерунда. Никто и не заметил.

Но я-то сразу сделался культурней

И сам себя увидел в новом свете.

 

Я стал к себе иначе относиться,

Упала бескультурия завеса.

Теперь я – перманентная частица

Всемирного культурного процесса.

Держусь за вилку левою рукою,

Поддерживаю светское общенье.

Я перешёл на «вы» с самим собою

(Забавное, скажу вам, ощущенье!).

 

Приходится гораздо чаще бриться

(А раньше я гораздо реже брился).

Мне надо на кого-нибудь молиться

(До этого спокойно обходился).

 

Сезанн открылся. Гессе весь в закладках.

Душа теперь обязана трудиться.

А как всё шло уверенно и гладко!..

С любым могло такое приключиться!