С Мельпоменой шутки плохи

С Мельпоменой шутки плохи

Предисловие автора

 

Являясь потомком крымских и сибирских купцов-предпринимателей, мне пришлось войти в оргкомитет Первой и Второй всероссийских конференций по сибирскому купечеству, проведённых у нас в Томске в 2014 и 2016 гг., где кроме учёных принимали участие и потомки многих купеческих родов (Сосулиных, Кухтериных, Гороховых, Сапожниковых, Колотиловых…). Приняв на себя роль ответственного секретаря этих конференций и соредактора изданий материалов, из общения с участниками, авторами докладов и статей, с потомками «фигурантов» этих статей, я сделал вывод о необходимости срочной реанимации исторической памяти, почти уничтоженной в недавнем прошлом «Историями [про] КПСС» и соцреализмом.

И если реставрация исторической картины прошлого через её документальные и материальные компоненты ещё возможна, то необходимые для полноты этой картины морально-этические и духовно-эстетические составляющие могут быть в значительной мере утрачены. Это случится, если мы не будем «вытаскивать на свет Божий» реальные истории жизни своих предков, их чаянья и дела, манеры поведения и общения, даже и говорения – на природных диалектах, на языке, ещё не «исправленном» бездумным грамотейством от очень среднего всеобщего образования.

Имея с детства интерес к истории и застав ещё в живых своих родственников из старших поколений, среди которых были представители практически всех сословий российского общества, я в какой-то мере получил представление о самом духе и колорите того времени (на рубеже XIX и XX столетий), накануне роковых перемен в жизни нашей страны. Вовлечённый с некоторых пор в краеведческое движение и идя навстречу пожеланиям многих любителей томской старины, я стал записывать кое-что из воспоминаний моих предков, их друзей и знакомых. По мотивам некоторых воспоминаний, условно относимых мною к рубрике «Купецкие забавы», я предлагаю нижеследующее стилизованное повествование о событиях, которые хотя и не являются вполне достоверными, т.к. в деталях изрядно сдобрены моими домыслами (небеспочвенными, однако), но всё же косвенно отражают дух тех времён в эпоху становления Томска как культурного центра Сибири. Среди персонажей, со слегка изменёнными фамилиями их условных прототипов, выведены и мои прадед и прабабушка, в доме которых на Миллионной улице собирались иногда нескучные компании «ближнего круга», в которых ко всем перипетиям жизни предпочитали относиться с юмором. Что и нам рекомендуется делать, ибо во все времена российской жизни – полезно.

 

 

 

Что наша жизнь? Игра!

Из либретто к опере

П.И. Чайковского «Пиковая дама»

 

 

Любил Иннокентий Куфтерин не только в картишки срезаться, но и подшутить смачно, и даже над своей же новокупеческой братией, над духовенством тоже, а больше всего – над чиновным людом. Сословия эти почитали себя культурной элитой томского населения, а посему – любили посещать театр. Иннокентий же Евграфович предпочитал иные развлечения и чинил иногда препоны их культурному досугу, не по злобе́ конечно, а хохмы ради.

Так, однажды после спектакля почтенная публика, выйдя из театра, не могла сыскать ни одного извозчика – как сквозь землю провалились! А это «Кешка», пользуясь своим влиянием и сговорившись накануне с кем надо, скупил на часок всех извозчиков, наказав им не появляться близ театра на то время. Как раз и погодка выдалась мерзопакостная. И вот, вкусивши высокого искусства (и догадавшись, конечно, чьи это проделки), толпа «сибирских афинян» потекла во все стороны пешочком по своим домам и «апартаментам», суля всех чертей неугомонному проказнику. Но любовь их к театру не угасла, как и проказы купца на этой «ниве».

И вскоре же в театре Королёва ожидалось интересное представление. Московская труппа давала знаменитую трагедию, с чуть менее знаменитой молодой актрисой «на главных ролях, – как про неё толковала губернаторша и что будто бы, – раз по пять её на поклоны да на бисы вызывают в столицах. А уж как драмы играет, так кузине моей подмосковной иной раз по два платка не хватает – так трогательно!..»

Однако ж устроители наши томские и цены на сей праздник Мельпомены заломили чувствительные, не для всякой мелковатой должности сносные. Но тут – кое-кто из предполагаемой публики вдруг получает в конверте приглашение и билет на этот спектакль от самого… Куфтерина И.Е. (!). Причём непонятно, из каких соображений он избирал приглашаемых, среди которых понемногу было из разных чинов и сословий. И кроме видных купцов и солидных, всем известных отдельных лиц, даже из третьегильдейных, кое-кто получил, из яйцеголовых тоже кое-кто удостоился, и не только профессорского звания… Догадок и пересудов по сему поводу было немало в околотеатральных томских кругах.

«Опять Кешка каверзу затевает», – усмехался в усы Пётр Василич, 2-й гильдии купец, в приватной беседе за карточным столом в его доме.

«И что он так театров не любит?» – в никуда спросил управляющий банком, впёршись вооружённым глазом в свой карточный веер.

«А чо ж ему их любить-то, лицедеев этих? – сказал Станислав Семёныч, городской землемер. – У него с Мельпоменой-то свои счёты. Катька-то его тож ведь в артистки подалась, аж в Москву с детьми укатила».

«От него укатишь. Лучше уж по сценам дурью маяться, чем в его домашних концертах», – заметил банкир, записывая мелом в свой «актив» на зелёном сукне.

«Да, поди, тоже в почётные метит, задабривает чинушников разных да прочью шушару, из обчествинасти», – предположил собрат Петра Василича по торговому цеху Талгачёв, обмывая рюмочкой ликёра очередной мелкий проигрыш.

«Ну что вы всё плохо так об нём мыслите», – встряла в мужской разговор из притулившегося на диване дамского кружка хозяйка сего «салона» и жена Петра Василича Надежда Петровна – «может, он в Москве-то, с Катей там походил на спектакли разные и проникся, нас теперь вот приобщать хочет к настоящему-то искусству, столичному».

«Да уж навряд ли. Ходок-то он знатный, да только не по фиатрам», – убедительно усомнился весьма осведомлённый городской землемер…

«Ох, Матка Боска, Матка Боска, грехи наши тяжки. Не суди – да не судим будешь», – напомнил библейскую истину Зи́деман, настоящий варшавский еврей, уверявший всех, однако, что он «пóляк»…

Но как бы там ни судили-рядили, однако ж все получатели конвертов сочли за благо воспользоваться любезностью толстосума, приславшего им билеты, да ещё на лучшие места в партере.

И вот в положенный день и час в зрительный зал стекается публика. Но по мере её прибавления появляется и всё нарастает странная атмосфера весёлости, которая за несколько минут до начала спектакля превращается в откровенный хохот, так как всем на диво – на первых двух рядах партера водрузилась «блистательная» когорта лысых (!). Они сначала переглядывались друг с другом, недоумевая такой странностью своего здесь скопления. Под общий хохот одни из них смущённо улыбались, другие возмущённо мялись и досадовали, что опять попались на «Кешкину» уловку. Один только Белянов, не совсем ещё лысый издатель и завсегдатай первого ряда, восседал горделиво по центру блистающей этой шеренги, скрестив на груди руки и всем видом своим утверждая, что он и всегда здесь сидел, и без «Кешкиных» подачек. Но и над ним тоже смеялись и подтрунивали; кто-то по-приятельски предложил ему причесать «кудри» как са́мому «лохматому» средь «почётных гостей» (даже расчёску из задних рядов передали). А наиболее беспардонные шутники, проходя мимо сцены к своим непередним рядам, ехидно кланяясь, отпускали реплики типа «наше почтеньице вашим сиятельствам» и прочие.

Вот такую вот «увертюру» к трагедии устроил купецкий проказник поч­тенной публике. Не враз-то она угомонилась, вспомнив кое-как, зачем пришла. Даже самые легкомысленные театралы и смешливые дамы, утерев первую порцию не горьких слёз, наконец, приняли образ приличных зрителей. И началось.

Но и господам артистам, из-за кулис наблюдавшим этот провинциальный «балаган», нелегко пришлось входить в образа́ своих персонажей. Они то и дело сбивались с текста, строили друг другу рожи не по сценарию, иногда прикрывали рукой уста с гримасами трудно подавляемых улыбок. Один лишь суфлёр, в силу служебного своего подпольного положения, оказался не в курсе текущих событий и, недоумевая поведением не пьяных ещё артистов, усердно спасал незадавшийся сразу спектакль. Но это ему плохо удавалось. Даже убитая горем Офелия пару раз дёрнулась на смертном одре, пошатнув репутацию её исполнительницы как восходящей звезды и любимицы Мельпомены. А перед тем Гамлет, среди кладбищенских декораций вертя в руках подкрашенный череп бедного Йорика и заметя вдруг целый ряд похожих, слабо светящихся в полутьме зала, гоготнул так неожиданно, что могильщик выронил лопату, а друг Горацио вздрогнул и, закрыв накидкой лицо, мелко затрясся в беззвучных «рыданиях», безмерно скорбя о безвременной кончине любимого шута. А это уже вызывало смутные подозрения и нехорошо пахло совершенно новым прочтением классики. Но в зале не все об этом догадывались. Да и не до того было, когда у всех свидетелей этого действа душа металась в противоречии чувств, при состоянии, как говорится, «смех и горе». То есть атмосфера в зале, на балконе и в ложах тоже была не похоронная.

«Да, мать, весёленькая трагедия получается, – смахнув уже не первую слезинку, тихо молвил Пётр Василич супруге, беспорядочно тасовавшей в руках веер, носовой платок и театральный бинокль, – пошли, однако, домой, пока они из похорон карнавал не устроили… Принца, видать, хоронить с плясками будут».

А из соседней ложи:

«Ну, Кешка твой, паразит такой, учудил опять, управы нет ему, – с досадным смехом сквозь слёзы сетовала заядлая театралка Елена Александровна своему мужу Александру Евграфычу Куфтерину, – ты ж на годок его, да постарше, урезонил бы хоть братца-то».

«Да ничо, Ле́нушка. Так оно веселей, чем с горя-то плакаться. А трагедиев у нас и дома хватает».

Так ить нельзя ж так над Шекспиром-то изгаляться.

А чо ему падеится? Да и не узнат поди. От нас до британцев-то подале будет, чем от каралества датскава. Тож ить биографию маленько знаем. Айда, однако, и мы отсюдова. А то ещё мне прилетит за Кешку от «благодарной-то публики».

Как закончилось это представление, можно только догадываться. Но пос­ле этого спектакля труппа «московская» долго в Томске не задержалась. Мельпомена же, так бесцеремонно подвинутая на томской сцене едино­утробной своей сестрицей Талией (хорошо известной мудрейшим грекам богиней комедии) и так приниженная здесь своим ненавистником, в долгу перед ним не осталась и в недалёком уже будущем жестоко ему отомстила. Но это уже – другая история, из судебной хроники.

Да и не только он, но и все братья его немало пострадали. В марте 1911-го от недуга смертельного старший брат Алексей скончался, а тем же летом сам Иннокентий получил пулю в живот от собутыльника в погонах, не умевшего ценить купецкий юмор. Брат Владимир вскоре стал завсегдатаем психбольницы, ну а младшенький самый, Вася, ещё в малолетстве утонул в Белом озере. Александр-то Евграфыч хоть и невредим до поры остался, а и с ним театральные эти «богинюшки» злую шутку сыграли: Ленушка-то его… бросила! И тоже ведь в артистки подалась, к Мельпомене, значит, в услужение. Куфтеринских сестёр, правда, не тронули, из бабской, видать, солидарности (да и вели себя те поприличнее). А мужскую линию – всю почти извели. Да не своими, видать, руками. Много ли им власти-то на земле дано от олимпийского их начальства? Лишь на сцене управляться да в закулисье, разве что. Они, видать, в сговоре тут с другой небожительницей действовали, с Немезидой этой проклятою – богиней мщения мерзкою. Эта вообще шуток не понимает. И ведь задобрить её пытались: такой Суд окружной от лучшего архитектора ей отгрохали. Изваянье её над ним водрузили, сидит себе в кресле там крылатая, ме́чиком сверху помахивает: уж я вам задам, мол, негодникам. И задала, никому мало не показалось. Уж так они нам, купцам (и не только), подгадили, гречанки эти коварные. Да и наши, кажись, не лучше.

Нет, не просто «игра» жизнь-то наша, как в опере той про картёжников пелось, а прям-таки сплошная трагикомедия, куда ни кинь. Видать, не тем богам молимся, не на тех уповаем, да всё идолов себе ищем. Так и живём­маемся, совсем не «как у Христа за пазухой». Прости, Господи.