Журнальный мир

С посвящением указанным и не указанным в подборке собеседникам

Ветхому фонду Нижнего Новгорода

в соавторстве с Арсением Тарковским

На улице, молчу на перекрёстке.

Пусть дух не вечен, как и век не вечен,

Пусть с виду ветошь в тлеющих обносках, –

Я старожила, здешняя предтеча.

Весь день прохожие туда-сюда снуют,

Которым я могла бы дать приют.

Мой путь, похоже, близится к закланию,

Сквозь тление предчувствую попрание:

Мне страшно, что меня переберут

И до хребта переиначат, переврут,

Снесут в небытие без отпевания.

Жизнь без жильцов –

Кошмарный долгий сон,

Никто не слышит, как в нутре пустом

Рождается гнилой предсмертный стон –

Живите в доме – и не рухнет дом!

Разруха и неотвратимый крах

Преобразятся в любящих руках.

Живите в доме – и не рухнет дом,

Живите в доме. И не рухнет дом.

Дмитрию Кузнецову

Я говорила матушке трясине,

Что за собой тебя не потяну,

Но ты тонул, нырял в свою вину,

Ходил по тропам стопами босыми,

Не зная, чем придётся расплатиться.

Болото памяти разъело сны и лица,

Пиявцы под лопатками дрожат,

В глазах изба из сказок полыхает.

Ты иноземец, еретик, чужак,

Я утопаю в том, что я плохая,

И мироточит тьма из-под ножа.

Алине Гребешковой

По-чаячьи откликнется – своя!

Перебираю строчки Гребешковой,

Подумаю, потом пойду по новой,

Как в тамбуре – курить, смотреть, стоять,

Не в силах окончательно понять,

Не в силах победить условность слова.

Так в поезде – закат промчался мимо,

Запомнился слепящим и незримым,

Давно уже и след его простыл.

А ты стоишь, глотаешь вязкий дым,

Отмеченный, как чистый лист, красивым,

но беспощадным почерком с нажимом.

Отмеченный и восхищённый им.

Маргарите Дородновой

Сидим так давно, что уже не спешим,

Я двери и окна открою без спроса,

Пока увязают бездвижно колёса,

Не в силах свой путь наконец завершить.

Так я ухожу, не касаясь машин

И их пассажиров, застывших напрасно

Без шанса уйти и сменить направленье

От пункта «рожденья» до точки «истленья».

По воздуху горькому тенью атласной

Скользить, ощущая, что время подвластно

Движенью.

Евгению Мартынову (ученику, адресату)

и Марине Кулаковой (наставнице)

Но я давно, давно тебя листаю,

смешной корявый почерк (как и мой)

казалось бы – иди, как по прямой,

как от вокзала в нежное «домой»,

казалось бы, – система-то простая.

Открой тетрадь и задержи свой взгляд,

Читай с конца, читай не всё подряд,

Читай и не пытайся увильнуть!

Но взгляд скользит, не понимая слова,

Листаю, перелистываю снова,

Вожу по скану лезвием курсора,

И снова не улавливаю суть.

О, мне бы спать, а не в бреду уснуть!

Деревья голые (во мне клокочет ужас),

Застывшие лишь за секунду «до».

Я просыпаюсь с тяжестью, с трудом,

Встаю и с тем, что есть, иду наружу.

Ношу с собой авоську, в ней зарядка,

Твоя тетрадка. Рядом ты незримо,

Весь путь со мной, – но почему-то мимо,

В другую сторону. Бесперебойно кратко,

Как наспех сделанный на плёнку фотоснимок.

И под стопой мощёная дорога

Приобретает форму. Форму слога.

Я (как могу) фиксирую свой путь,

Доподлинно не понимая суть,

Но до остатка доверяясь Богу.

Ты пишешь мне, и я сажусь ответить,

Вылавливая неводы и сети

Из твоего разлива языка,

Считаю рыбок, но не разбираю,

Не дожидаясь просьбы, – отпускаю

И не желаю ничего пока.

Я возвращаюсь к своему корыту,

Которое практически разбито

И мной надёжно ото всех сокрыто.

Смотрю в него. Спокойны облака,

Гонимые гиперборейским эхом.

Я заедаю голод нервным смехом,

И шлю поклон тебе издалека.

Сергею Михееву

Соорудила коробочку для печали,

Ты не поверил, смеясь пожимал плечами,

Звенья звенели, как стайка чужих бокалов,

Ты говорил, и коробочка перестала

Существовать, и в какой-то момент общенья

Я опалила ресницы в огне смущенья.

Магия чревовещания, убеждения,

В чью-то чужую шкуру перерождение

Осуществилось, дурацкое заклинание,

Агнец небожий выходит на незаклание,

Голос дрожит,

Время бежит,

В коробочку кожа

Сложена.

Ожидание,

Приращение

Невозможного.

Я не сержусь и не ною, вполне оправилась,

Снова ношу всё в коробочке для печали,

Я всё равно никому без неё не нравилась

В самом начале.

Наталье Лужбиной

и Дмитрию Померанцеву

Мне нравится мой опыт бытия

И то, как отметаются шаблоны:

Покинут угол старые иконы,

Минуя теорему жития,

Минуя аксиомы и пространства,

Которые идут из головы.

Меня тошнит быть с опытом на «вы»,

И хочется преисполняться в пьянстве

И ничего вокруг не замечать,

Чтоб зеркала души, как алыча,

Которую сорвать и не смотреть,

Пока всё громче, громче, громче медь

Над ямою моей звучит, до дна

Вибрации мне посылая. Кости

Сложите. В саван их потом забросьте,

И с яблочек гнилых ворон прогнать

Не позабудьте, ибо на одре

Отнюдь не место вёдрам, только урнам.

И вам при ретроградности Сатурна

Полезно помнить, чем мой сон согрет:

Здесь и сейчас – движеньем разложенья.

Прозрение похоже на прожженье,

Но только так возможно видеть свет.

Любе Калининой (маме)

и Артёму Филатову (соавтору проекта «Сад им.»¹)

Я доверяю тайную тоску

Твоим ладоням, твоему виску,

Твоим глазам до ужаса слепым

И волосам навечно не седым.

Я посвящаю сад – им.

Весь колумбарий, каждые стебелёк,

Меня наставит, выскажет упрёк,

Заговорит движением любым,

Заставит мир однажды снова быть живым.

В моих глазах сад – им.

В моих слезах вновь дым,

В моих слезах ад льдин,

Моим слезам немым,

Моим немёртвым родным, –

Я буду строить сад им.

Я буду строить сад нам.

Я буду строить свой храм,

Где можно быть молодым,

Не покидать головы,

Где ты пока ещё сам

Вверяешь жизнь небесам,

И не бываешь больным.

И не бываешь большим.

И как тебя не зови,

Ты не покинешь сад им.

Любви.

(Калинина Любовь Васильевна: посвящено растение: щучка дернистая)