Журнальный мир

Юрий Юрьевич давно уже собирался в парикмахерскую, год прошёл, как стригся последний раз. Да, так раз в год по весне он и стригся. С юности ещё носил длинные битловские волосы, привык к ним, привык к усам, зрительно увеличивающим маленькую верхнюю губу. И вся эта красота вкупе с фетровой шляпой, большими тёмными синими очками и пальто горделиво выделяли Юрия Юрьевича из советской толпы. Так со своей гордостью он и прожил до средних лет без жены, без семьи – один.

– Как стричься будем? – спросила садившегося в кресло Юрия Юрьевича маленькая худая женщина-парикмахер.

Юрий Юрьевич вопросительно посмотрел на неё – мол, что значит как – как всегда «молодёжную», но, услышав, как парень рядом заказал себе «теннис», тоже сказал:

– Теннис мне!

Парикмахерша мотнула головой и накрыла тело Юрия Юрьевича зелёной простынёй. Потом она взяла в одну руку расчёску, в другую – несуразные ножницы, начала расчёсывать шевелюру Юрия Юрьевича и скрежетать ножницами.

– Ну вот, Андрюша, – сказала она минут через пять молодому парикмахеру, который стриг рядом парня под «теннис». – Мой Бэу вчера заявляет: мол, при разделе имущества я люстру заберу, сервант заберу, ещё чего-то там заберу, представляешь?

– Ну, – протянул Андрюша, изящно крутя ножницами в воздухе. – А ты что?

– А я сказала: фигушки вот, всё ему забрать, как же!

– А он?

– Хм, а он: приду и заберу, потому что это я заработал своим нелёгким таксистским трудом.

– Ха! – выдохнул широко открытым ртом парикмахер Андрюша. – Таксистским трудом! Знал я одного таксиста, так он сволочью оказался, за копейку мог удавиться. Любое телодвижение измерял деньгами, гад такой! – и Андрюша начал интенсивнее поглаживать обеими руками своего клиента по волосам. Потом стал зачёсывать и состригать ему волосы сзади.

– У вас очень красивые волосы, вы знаете? – сказал он клиенту.

Парень ничего не ответил ему, только покраснел и увёл глаза от самого себя в зеркальном отражении.

– Ага, жалко даже состригать их, – продолжил настырный парикмахер.

Парикмахерша Юрия Юрьевича почему-то усмехнулась и сказала:

– Андрюша, ты всех клиентов у нас распугаешь.

Андрюша ничего ей не ответил и продолжил своё дело. Так продолжалось ещё минут пять, после чего парикмахерша почему-то начала неприятно шмыгать носом.

– Вот так! – сказала она дрожащим голосом. – А евонная мамаша, моего Бэу, тоже заявила, что и Вадика она заберёт к себе, мол, я никудышная мать, представляешь, Андрюш.

Так она всхлипывала, пытаясь одновременно стричь и вытирать навернувшиеся слезы рукой с ножницами и в один такой момент ткнула Юрию Юрьевичу ими в глаз.

– Ай! – сказал Юрий Юрьевич. – Чего вы!

– Ой! – испугалась парикмахерша. – Извините, ради бога!

Юрий Юрьевич зажмурился, поморгал и застенчиво улыбнулся.

– Ничего! Вроде видит.

Парикмахер Андрюша и его клиент парень засмеялись, но тут же остановились, потому как неудобно стало перед Юрием Юрьевичем.

В следующей пятиминутной тишине продолжилось стрекотание ножницами. Потом Андрюша кашлянул и сказал своему клиенту:

– Виски прямые или косые будем?

Парень пожал плечами, рассмотрел себя в зеркале, покрутив головой, и выдохнул:

– Да прямые, пожалуй, ага.

– Знаете, – протянул ему Андрюша. – Вам вообще пойдёт без висков, эдакая американская причёска, как у здоровенных потных нигеров в боевиках.

Парикмахерша пискнула.

– Фу! – сказала весело она. – Потные нигеры, гадость какая.

– Да, – вдруг сказал Юрий Юрьевич, заинтересовавшись темой. – Эти американские боевики одна пошлятина. Принижают великие ценности до своих низменных размеров. Вот и наши современные деятели начали снимать такую же мерзость. Включишь телик, а посмотреть и нечего, одни убийства и секс. То ли дело наше советское кино, где чистые и светлые отношения между мужчиной и женщиной. Где ж такие сейчас найти? – Юрий Юрьевич посмотрел в зеркале на свою парикмахершу, на Андрюшу и его клиента.

Но никто из них не знал, где найти такие отношения сейчас, потому никто ничего Юрию Юрьевичу не ответил. Только парикмахерша вздохнула глубоко и представила, что к чистым и светлым отношениям неплохо бы ещё было добавить чуточку интима.

– Любви бы побольше! – сказала она об этом.

– Да, – согласился о своём Андрюша и, подбрив клиенту опасной бритвой шею, добавил: – Стоим мы как-то рядом на автобусной остановке с другом, стоим и разговариваем, и ливень хлынул вовсю. И все, кто стоял, забежали под навес. А нам хоть бы что, дождь не замечаем, только за руки держимся, обнялись. И все, кто пробегает мимо – сырые, мокрые, нам завидуют. Вот такая была любовь, что и дождь не замечаешь.

Андрюшин клиент покашлял, поёрзал в кресле.

– Не отстраняйтесь, пожалуйста, а то я вас порежу, – сказал ему серьёзно Андрюша.

Клиент притих, только глазами в зеркале начал пристально следить за движениями Андрюшиных рук, которые ещё немного подравняли чёлку, смахнули кисточкой с лица состриженные волосинки и сняли простынку.

– Двести рублей, – сказал Андрюша.

Клиент встал и достал бумажник.

– Дурь это всё, – сказал он, расплачиваясь. – Нет никакой любви, а есть вот бабло.

– Да уж, – сказала ему многозначительно парикмахерша. – Как в анекдоте – любовь придумали русские, чтобы своим бабам деньги не платить. Так пойдёт? – спросила у Юрия Юрьевича о его чёлке, на что тот кивнул головой.

Она начала подбривать шею Юрия Юрьевича, потом и щёки.

– Андрюш, – предложила коллеге. – Хочешь, я тебя познакомлю с одной девочкой? Сказка. Фигурка как у Дюймовочки. Ноги от шеи, грудь вот така…

Вдруг Юрий Юрьевич ощутил в левом ухе резкую боль и рефлекторно зажал его рукой.

– Ай-йа! – вскрикнул он сипло.

– Что, что? – крикнула и парикмахерша и увидела на своём клиенте кровь.

– Ай! – крикнула она сильнее, когда увидала на полу ухо Юрия Юрьевича.

А он вскочил с кресла и начал бегать по маленькому залу. Все застыли и смотрели на Юрия Юрьевича, не зная, что предпринять в этой ситуации.

Но вот Андрюша спокойно поднял отрезанное ухо и бросил его в умывальник. Потом остановил стонущего Юрия Юрьевича и усадил назад в кресло.

– Что же вы так? А? – причитал Юрий Юрьевич. – Как же вы так?

– Послушайте, послушайте! – призвал его Андрюша. – Вот выпейте быстрей, – засунул в рот Юрию Юрьевичу флакон с туалетной водой.

Юрий Юрьевич почему-то послушался, быстро выпил целый флакон и громко при этом рыгнул.

Парикмахерша, с самого начала стояла с открытым ртом в шоке, тут очнулась и начала шёпотом что-то причитать.

– Смотрите-ка! – сказал весело парикмахер Андрюша. – Вам идёт так!

– Как? – не понял испуганный Юрий Юрьевич.

– В бинте. Ну-ка! – Андрюша достал из тумбочки курительную трубку и вставил в рот Юрия Юрьевича, сказав при этом, – но чего-то не хватает, или, скорее, что-то лишнее.

Он поднял валявшуюся на полу брошенную парикмахершей кровавую бритву и быстро сбрил Юрию Юрьевичу усы.

– И кто теперь скажет, что это не Ван Гог! – воскликнул Андрюша.

– Как? – не расслышал Юрий Юрьевич.

– Ван Гог! Писатель, фу, этот, художник! – сказала весело парикмахерша.

И они с Андрюшей засмеялись.

– А я даже и денег с вас не возьму, чего уж, – замахала руками парикмахерша.

– Да и вообще нечего с него брать деньги никогда. Приходите к нам задаром стричься! – предложил Юрию Юрьевичу Андрюша.

– Вот подфартило! – воскликнул клиент Андрюши. – Может, и мне ухо отрежете, и я буду тогда бесплатно стричься.

И снова все засмеялись. Даже пьянеющий Юрий Юрьевич.

Из салона красоты он шёл домой с перевязанной головой, даже шляпу не надел, просто специально забыл её в салоне красоты. Во рту держал курительную трубку. Он был весел. Ему нравился его новый образ великого живописца. Он думал о том, что в жизни даже неприятные моменты нужно использовать положительно и обращать себе на пользу.

Юрий Юрьевич достал из кармана пальто кровавый пакет, достал из него отрезанное ухо, выбросил пакет в мусорную урну и, повесив ухо на мартовскую ель, пошёл домой, представляя, как его ухо начнёт новую самостоятельную жизнь, сравнимую с жизнью гоголевского носа. И, возможно, он, Юрий Юрьевич, даже встретит своё ухо на улице, но как будто не узнает его, радуясь своей жертвенности. Ведь в добрых делах пусть одна рука не знает, что творит другая. И он, Юрий Юрьевич, подставляя лицо тёплому весеннему солнцу, затягивался несуществующим дымом своей трубки и верил, что, пожертвовав свое тело для новой жизни, теперь будет стоять на вершине добродетели, которая и называется – любовь.