Самопал
Самопал
Встреча с отцом была, как обычно, за завтраком в старой квартире, где престарелые родители всегда с трепетом и любовью принимали сына. По долгу службы Иван больше времени проводил за границей. И короткое пребывание дома устраивал так, чтобы главное сердечное внимание всегда оставалось для них.
Иван хотел этого – чтобы всё было, как раньше – в прежние времена. Так бывало любили собраться всей семьей, посидеть за столом, не торопясь и медленно переговариваясь. Хозяйственная мама готовила основательно и задолго начинала обдумывать, чем кормить и как подавать всё разнообразие блюд – от салатов и холодных закусок до десерта и фруктов.
Отец много сам не хлопотал, но точно исполнял указания хозяйки стола. Приносил нужные продукты, открывал банки, нарезал и раскладывал по тарелкам, а, главное, «снимал пробу» с разных блюд. Последнее дело исполнялось им особенно вдохновенно и творчески…
Теперь большой стол случался редко – только на юбилеи, когда, кроме детей и внуков, бывали ещё гости. В остальных случаях, чтобы не отягощать родителей, Иван приходил с утра или ближе к полудню. После завтрака у них оставалось больше сил и времени для размеренного спокойного разговора.
Свернув под одобрительным взглядом отца последний блин с клубничным вареньем, Иван разделил его на части, которые и были тут же поглощены. Чайник и кружки перенесли в гостиную, чтобы вести разговор, удобно рассевшись в креслах и медленно попивая чай.
– Не устаёшь ты там – всё только работа и нет того общения, как прежде бывало? – отец всегда начинал с этого вопроса, намекая, мол, не пора ли устроиться ближе к дому.
– Хм, знаешь, работаю, пока работается, а там посмотрим. – Иван опасался каких-либо прогнозов на будущее, – ведь скажешь ему, а потом как объяснить, почему не получилось.
– Ну, хотя бы присматривай какое-нибудь другое место, – не отставал отец.
– Когда надо будет – место само меня разыщет, – Иван попытался отшутиться.
– Мм… Не забыл нашу мудрость про «лежачий камень»?..
Разговор о будущем нередко заканчивался подобным образом. Бывали споры, которые ни к чему не приводили. Впрочем, характерами они были близки – Иван и его отец. Потому и понимали друг друга с полуслова или полунамёка. А многое оставалось для них внешним и незначительным, не задевая сути отношений.
Иногда происходило такое, что касалось непосредственно отца и сына – вместе и по отдельности. Например, отцовы рассказы о дедушке Ивана – участнике военных событий. Одинаково интересные каждому, воспоминания тогда захватывали их обоих.
– Случилось это перед самой войной, – начал отец, плотно прислонившись к продавленной спинке кресла, которое многие годы принимало в свои объятия его больной позвоночник.
– Сколько тебе тогда было, папа? – Иван отхлебнул чая и приготовился внимательно слушать.
– Летами-то не вышел, но многое уже понимал… – Обладавший мягким юмором и в определенной мере актерским талантом, отец был прекрасным рассказчиком.
Ещё шестилетним мальчишкой Виктор вместе с семьёй прибыл прямо на границу с Латвией, где расположился их артиллерийский полк. Его отец – дед Ивана – служил офицером в командовании полка и, выполняя приказ, определился вместе с семьёй на временное проживание в сельском доме у самой опушки леса. Был конец августа.
Пока для личного состава строили бараки, всех расселили, где было возможно, по местным деревням. Жителям пришлось потесниться, однако, никто не жаловался. Вместе с военными для них прибыло много таких вещёй, о которых селяне раньше и не мечтали. А рассказы о городском образе жизни собирали вокруг семей офицеров немало поклонников и слушателей из среды сельской молодежи.
Приезд воинской части определённо внёс разнообразие в сельскую жизнь. Места были необыкновенно красивые. Вековой лес таил обилие загадок и привлекал внимание ребятишек, вырвавшихся из городской сутолоки. Они быстро и практически без выяснения отношений, а попросту говоря, без драк, сошлись с деревенскими. Так получилось именно благодаря общим интересам – сбежать из-под родительской опеки в лесную чащу, где местным были знакомы все тайные поляны и извилистые тропинки.
В первый же вечер Витя стал проситься – отпустите погулять, пока ещё светло. Отец не был с ним строг и, почти согласившись, повернулся к жене. Занятая обустройством на новом месте, она молчала. Отец кивнул Вите, – мол, пока ещё всё устраивается – посмотри на мать и не приставай с вопросами. Время придёт, спросишь…
Семья, принявшая постояльцев, была небольшая – крестьяне отец и мать, да Сашка – их сынок лет шести. Витя ему сразу приглянулся – бывает так, что мальчишки принимают друг друга безо всяких испытаний на прочность. Просто характеры были схожие – вот и подружились Витя да Сашка. На следующий день их было не разлучить.
Отец с утра на службу, мать по хозяйству, а мальчишки – в лес, на озеро или на поле, где Марьян – пастух колхозного стада – всегда рад хоть кому-нибудь, кто мог скрасить его постоянное одиночество.
Ребята любили добряка Марьяна и забавляли его своими вопросами – о том, что было, и чего не было. Он смешно морщил лоб и старался на всё ответить солидно и без колебаний. А вопросы-то и готовились специально для Марьяна – чтобы потом всем посмеяться.
– Эй, пастух, твоё стадо разбрелось по полю, не досчитаешься…
– Смотри, Марьян, вчера медведя видели неподалёку, верно, к овцам подбирается.
– Что теперь делать – придётся с ним бороться… или отдашь ему одну овцу, чтобы спасти остальных?
Вопрос был не из лёгких – лицо Марьяна сузилось настолько, что вместо многих морщин пролегла одна глубокая и длинная – через весь лоб. Тут надо было крепко подумать – отвечать придётся и за одну овцу, но лучше спасти стадо. От опасности ведь разбегутся все овцы по полям и лесам. Потом не соберёшь…
– Ээ… дело трудное, ребята, и как мне с ним, тем медведем, договориться?
– Так мы тебе поможем, – продолжали мальчишки свою фантазию.
– У нас есть ружьё, – Сашка прихвастнул, но кое-что у него, правда, было.
– Оставим ему овцу, а сами подкараулим, да и напугаем его. Чтобы неповадно было.
– Пусть идёт обратно в лес.
На обратном пути с поля ребята долго смеялись над Марьяном и продумывали новые розыгрыши. Вдруг Витя вспомнил,
– Саш, а что у тебя и, правда, ружьё?
– Хм… А ты думал?!
– Покажешь?
– Завтра сам увидишь.
Утром родители Вити ушли в расположение части. Хозяева дома были заняты на поле, Сашки не видно, – может быть, пошёл вместе с ними, а может, и улизнул по своим делам. Витя умылся, позавтракал сухарями, вымоченными в молоке, налил молока в кружку и задумался, попивая и глядя на тлеющую лампадку под иконой Спасителя в углу.
– Вчера Сашка что-то говорил про ружьё, – вспомнил Витя, – вот бы помочь Марьяну и отвадить медведя от его стада. Он был бы нам благодарен, наверное. Можно тогда оставаться целый день в поле, потом вместе собирать его овец и вести в загон. Только бы совладать с тем ружьём…
Лампадка вдруг засветилась ярче, и на иконе проявился строгий лик. Казалось, мысли мальчика отобразились на ней.
– Медведь-то и не знает, – размышлял он, – что с ним легко справится самый слабый человек – даже не взрослый, а мальчишка. Сашка или я, например… Люди умнее зверей и могут их не бояться. Но, чтобы жить, волкам и медведям надо кем-то питаться, значит, нападать и убивать зайчиков или оленят. Жалко… Может, научить медведя щипать траву вместо того, чтобы есть овец?…
Витя представил себе такую картину: Марьян сидит на пригорке, вокруг овцы пасутся, а немного поодаль – медведь мирно щиплет траву, подобно овечкам. И вот они, Витя и Саша, пришли со своим ружьём, готовые защитить Марьяна с его стадом от хищника. А защищать-то не от кого… Тогда взяли ружьё и воткнули его стволом в землю.
– Интересно, – вдруг осенило его, – если на иконе – Бог, Он видит меня сейчас?
Утром ли, вечером ли, тусклая лампадка в любое время дня и ночи высвечивала лик Христа из окружающего полумрака. Образ иного мира приоткрывался в нежно-заботливом человеческом взгляде Его слегка увлажнённых глаз. В том взгляде ощущалось сострадание и сопричастность нелёгкой жизни людей, проводивших под иконой долгие часы.
В зимнее время хозяева сутками не покидали натопленную избу, когда за порогом бушевала метель. Все бывало сказано-пересказано и думано-передумано, ничего уже не привлекало внимания. Только икона… Необъяснимо тянуло время от времени посмотреть в её сторону и прошептать молитву. Лик Христа зажигал взоры томившихся от вынужденного зимнего безделья крестьян.
Когда приходила пора работ, вернувшись с поля, уставшие Сашкины родители не садились есть, не помолившись перед образом в углу. Тогда и пища казалась вкусней и немногим бывали сыты. Лик с иконы одобрительно взирал на них, пока не отходили ко сну. А утром первый осмысленный взгляд невольно падал на икону, спрашивая благословения на предстоящие в поле труды.
Вот и теперь икона притягивала к себе Витин взор. Ему хотелось смотреть на неё непрерывно. Так хотелось, что он даже забыл про своё молоко. Тонкая молочная струйка стекла на подбородок и затем капнула под майку на грудь мальчика, холодком разбудив его от созерцания. А он посмотрел на икону и опять задумался…
– Бог не хочет, чтобы была война, а люди готовятся к ней. Значит, не доверяют Ему? Если бы посмотрели все на икону – каждый в доме своём – то и воевать бы передумали.
– Хм… – Витя наморщил лоб, – стали бы тогда выращивать хлеб, да овец пасти. А ружья – в землю стволами…
– Папа написал бы книжку сказок, – он каждый вечер рассказывал их Вите, – а мама нарисовала бы жующего траву медведя…
Витя легко и непринужденно фантазировал на любую тему, только бы всё хорошо кончалось. Не мог удержаться от слёз, когда кому-то было больно или плохо. А что это такое, когда больно, он знал уже не понаслышке.
Грохот и, почти одновременно с ним, резкий пронзительный крик прервали Витину задумчивость. Будто извне что-то грубое и тяжёлое обрушилось на его внутренний мир, не оставив там и следа от прежних фантазий.
Первая реакция – спрятаться, пока всё не кончится само собой, или кто-нибудь не уладит все, если что-то случилось. Однако мальчик сразу же сообразил – он здесь один и некому больше разобраться, в чём было дело.
Выскочил из избы на улицу, там – никого… Обежал вокруг палисадника, сбегал на соседний двор и вернулся назад в дом.
– О-е-е… Ум-м… А-хм… – страдальчески-тихо послышалось откуда-то сверху.
– Кто здесь?
– Отзовись, – нерешительно молвил Витя.
– Я-а, С-с-аа-шш-ка, – с невероятным трудом прохрипел голос хозяйского сына.
Витя поднялся на лавку и увидел лежащий на полатях шевелящийся комок – маленькое человеческое тело. То был Сашка… но как бы и не он. Всегда резвый и находчивый, мальчишка теперь беспомощно издавал глухие стоны и ничего толком не мог сказать. Витя замер, в ужасе думая, что будет, когда вернутся родители.
Так прошло около получаса. Наконец, перестав стонать, Сашка приподнялся на локте и стал рассказывать, что с ним произошло.
Когда-то ещё весной они вместе со старшими сверстниками решили сделать самопал. «Будем охотиться и защищать своё село от пришельцев», – думали ребята, представляя, как на сельском сходе их будут уважать, когда узнают, что теперь они уже не безоружные. Лес близко – могут прийти хищные звери, да и дорога из села ведёт прямо на границу – тут тебе шпионы и диверсанты. И вообще, кому, как не им, оборонять своих стариков…
Откуда-то появилось короткое дуло, – осталось, видно, от старого обреза ещё времён гражданской войны. Приклада не было, давно истлел и отвалился, а страшно ржавая зарядная часть с затвором сохранилась. Отчистили её, долго натирая речным песком, потом выстругали приклад, нашли проволоку и накрепко примотали к нему ствол.
Никто не может точно вспомнить, откуда взялся порох, – может быть, также из какого-то тайника прежних времен. Немало их осталось после давних событий. Потом долго выспрашивали Кузьму Петровича, что жил прямо у леса, неподалеку от Сашкиной избы. Тот с удовольствием рассказывал охотничьи байки, а главное подробно объяснял, как обращаться с ружьём. Словно готовился взять их с собой на охоту.
Из рассказов старого охотника мальчишки черпали свои познания в стрелковом деле. Больше было неоткуда, но, полагали, и этого уже хватит для начала «боевого дежурства». Чтобы никто из взрослых не заподозрил раньше времени, то есть пока ещё не совершили своих подвигов, старшие отдали самопал на хранение самому меньшему среди них – Сашке. Там, в дальней избе у него, малого, наверняка никто искать не будет…
Так в распоряжении у Сашки появился самопал. Завёрнутый в тряпьё и спрятанный среди хлама на чердаке, вместе с пульками и мешочком с порохом он надёжно хранился до того самого момента, когда Сашке стало совсем невтерпёж.
Вслед за старшими, подсмотрев, как Кузьма заряжает своё ружьё, Сашка решил, что всё понял. Теперь он знает, куда вставить пулю, насыпать пороху, взвести затвор и… он сможет защитить Марьяна от медведя. Тогда селяне узнают, кто растёт им на помощь, да и старшие ребята будут ему благодарны.
Загорелось внутри мальчишки – надо самопал сначала испробовать, а потом пойти вместе с Витькой охранять Марьяна и его овец. Рано утром проснулся, подождал, пока родители уйдут, – и на чердак. Осторожно развернул тряпки, достал мешок с порохом, пули и собранный мальчишками обрез.
Вышел в сад на заднем дворе, спрятался за кустами, всё разложил на тряпочке. Потом вспомнил, как делал Кузьма – вставил пульку, набил пороху, закрыл затвор и взвёл курок. Теперь надо прицелиться в консервную банку, поставленную на старом пеньке. Наклонив голову к прикладу, Сашка долго поправлял ствол, чтобы он смотрел прямо в сторону банки-мишени. Зажмурил глаза, вдохнул и…
Грохота он уже не слышал. Что-то страшно тяжёлое, будто молот по наковальне, ударило его в верхнюю часть лба. На глаза, мгновенно опалённые огненными искрами, опустилась кромешная тьма. Сашка опрокинулся навзничь и некоторое время лежал.
Из правого виска его головы, где между тёмных волос был виден рваный край металлического ствола, струйкой стекала кровь. Заржавевший металл оторвало пороховым разрывом, и кусок ствола вонзился прямо в склонённую Сашкину голову.
Спустя несколько минут он зашевелился, открыл испуганные глаза, перевернулся на бок и поднял голову. Цепляясь за куст, поднялся на ноги, опёрся на забор и вдоль него добрался до задней двери дома. Зашёл внутрь, доковылял до лавки, подставил стремянку и взобрался на печь. Там его и застал Витя.
– Мамке не говори! Вить, слышь… ни слова… прибьёт.
– Не буду.
– Потом поправлюсь, сам ей скажу… Самопал… там в саду… Забери его, спрячь.
– Ладно.
Взгляд Вити остановился на иконе – лик смотрел прямо на него. Невыразимо родной и тёплый взгляд, с мягким упрёком. Мальчик ясно видел это, хотя и сквозь слезы. Но что это? Витя даже задержал дыхание – Христос на иконе… плакал…
– Значит, Бог видит нас. Знает всё и переживает. Вот, за Сашку, например… Он не мог остановить его там, в саду, потому что остался дома – в углу над светом лампады. Но, видя, что случилось, пожалел и заплакал. – Витю душили слезы.
Немного прийдя в себя, он уже более решительно поднял взгляд на икону.
– Если бы ружьё не стреляло, то Сашка не страдал и не лежал бы сейчас там на печке в углу. И медведю станет больно, если выстрелить в него! Зачем нужен этот самопал! Только боль и страдание от него… – Мальчик возмутился недетским умом. В нём неосознанно заговорило что-то взрослое и мудрое, предостерегая от ошибок и заблуждений в будущей жизни.
Молитв Витя не знал, о Боге ему никто никогда не говорил. Старшие иногда вспоминали предрассудки прошлого – рабовладельческий и феодальный строй, и говорили, что религия необходима только для того, чтобы народ повиновался своим хозяевам и господам.
– Теперь, – говорил Вите отец, – господ нет, и Бога – тоже нет.
– Что ж, – подумал тогда Витя, – зачем Бог? Только подчиняться Ему? Хватит с меня и родителей…
Теперь ему не хотелось вспоминать прежних разговоров и мыслей. Тепло было на душе рядом с иконой Бога, который плакал, видя их беду. Верилось, что так и должно быть, так было всегда, и никто не может изменить порядок вещёй в мире, кроме Бога. Витя не мог бы выразить это словами, потому что был мал, но сердечком своим верно понимал суть происходящего.
К вечеру вернулись с поля родители. Уставшие и голодные, ничего не говоря, перекрестились на икону и сели за стол. Мать расставила тарелки, нарезала хлеб и достала кринку молока. Размочив хлеб в молоке, молча поели, затем мать оглянулась вокруг и, не увидев сына, громко позвала: «Сашка, иди есть».
Вместо Сашки из тёмного угла вышел Витя.
– Твои скоро придут, а где же Сашка? – Мать окинула Витю недовольным взглядом.
– Он болеет – утром упал, ударился головой и лежит на печке, – Витя не хотел встревать в Сашкины отношения с матерью. Как бы и самому не досталось…
– Опять, небось, лазил в сад за соседскими яблоками, – привычно ворчала мать, поднимаясь на печку.
Сашке к тому времени стало хуже, он тихо бредил и не узнал мать. Его спустили с печки, положили на лавку, и тут мать разглядела кусок ржавого металла, который торчал в его волосах.
– Снаряжай лошадь с подводой, отец, повезём его к фельдшеру, – машинально скомандовала она.
– О-е-ей, – вдруг заголосила она, – что же это?! Гос-по-о-ди-и, что за наказание нам?!
– Успокойся, мать, фельдшер вынет из головы, промоет рану… Всё обойдется…
– Так голова же!.. Как теперь? Что с ним будет? Один ведь у нас!
Фельдшер жил в соседнем селе километров за десять. Пока везли, Сашка очнулся.
– Мамка, прости, не ругай, – пробормотал он.
– Молчи, сынок, ничего не говори, лежи спокойно, скоро приедем.
Сашка приподнялся и посмотрел на лошадь, тянувшую их повозку. Мерно ступали копыта, колёса повозки переваливались через дорожные бугры. Отец сидел, ничего не говоря и натягивая вожжи, чтобы притормозить, когда дорога была слишком ухабистой. Не хотел тревожить своего раненого сына.
– Ребята меня побьют за самопал… – Сашка встревожился.
– Пропади он пропадом, ваш самопал! В кого стрелять собрались?..
– Марьян медведя боялся, вот мы с Витькой хотели подкараулить зверя и…
– О-хот-ни-ки… Мм… Расти ещё, учиться, а вы – стрелять… Дострелялся… – прощающе мать посмотрела на Сашку. – Прости, не гневись, больно очень… – он снова стал погружаться во тьму. – Вот он, медведь… Ви-и-ть, Марьяна кри-и-к-ни-и…
В расплывающемся его сознании вдруг появился медведь. Переваливаясь, шёл откуда-то с поля и, казалось, совсем не собирался нападать на овец. Они его и не боялись, а спокойно жевали траву, даже не уступая дороги, когда тот неуклюже раздвигал их налево и направо, чтобы пройти. Вот медведь приблизился настолько, что можно было ясно увидеть, что на его поднятых лапах нет когтей.
Сашка не ощущал никакого страха. Ещё мгновение и… подняв глаза, он вместо пасти медведя увидел перед своим взором лицо Марьяна.
– Как же я собирался стрелять в него? – успело мелькнуть в Сашкином сознании, и он провалился в тьму… Мальчик опять бредил и терял сознание.
В селение подъехали они уже к ночи, нашли нужный дом и разбудили фельдшера. Спросонья он впустил их, осмотрел Сашку, вскипятил воды, приготовил щипцы и велел всем удалиться за ширму. Спустя несколько минут фельдшер вышел из-за ширмы, держа в руках щипцы с обломком ствола самопала.
– В Бога верите?
– Молитесь. Если доживёт до утра, отвезём в районную больницу.
– А сейчас что?
– Ничего… ждите… помочь ему больше нечем, только повязку сменим… К полуночи.
В полночь Сашка умер. Мать и отец, утратившие дар речи, не отходили от тела до утра. Стоя на коленях, беззвучно молились, по временам всхлипывая. Под утро мать было задремала, тут же очнулась и, видимо, только тогда осознав происшедшее, громко зарыдала и вдруг по-бабьи с тоской закричала: «Са-а-ш-ка-а! сынок…»
Откуда взялся тот злосчастный самопал, так никто и не узнал. Ребята, причастные к его изготовлению, боялись расследования и молчали. Витя же с Марьяном ничего толком не знали.
Приезжал следователь из районной прокуратуры, расспрашивал мальчишек и взрослых, что-то записывал. Говорил, разберётся, что к чему, дабы другим неповадно было «играть с огнём». Однако уехал без особого результата, которого, впрочем, никто и не ожидал. Случившегося не вернуть…
Родители Сашки после похорон продолжали работать в поле, так же поздно возвращаясь в избу, уставшие и безразличные. С постояльцами почти не разговаривали – не о чём, да и некогда было ни тем, ни другим.
Витя тосковал. Дружить в деревне больше ни с кем не хотелось – побаивался тех ребят постарше, с которыми прежде водился Сашка.
В то время уже строился военный городок с жильём для семей офицеров и солдатскими казармами. К зиме, до первых морозов, обещали заселить.
Подступала осень. Однажды к дому у лесной опушки подъехал автомобиль. Из него вышел один из офицеров полка – друг семьи постояльцев. Отец Вити в то время был на полигоне, а мать – хозяйничала дома. Она пригласила военного в дом, налила чаю, и они долго разговаривали вдвоём. Потом вышли на улицу и направились к калитке.
Играя неподалёку, Витя прислушался и до него донеслись последние слова, сказанные офицером, садившимся в машину: «От войны, милая, уезжаете».
На следующий день утром всё прояснилось – пришёл приказ: полдня на сборы и в город, на вокзал к вечернему поезду. Направление перемещёния семьи офицера артиллерии – Дальний Восток.
А полк остался на границе и потом был передислоцирован в Польшу. В первые дни начала войны весь его личный состав вместе с семьями, оказавшись на главном направлении удара, попал в такую страшную бомбардировку, что в живых практически никого не осталось – ни военных, ни штатских…
– Так, значит, меня могло и не быть на этом свете? Так, папа? – после долгого молчания проговорил Иван.
– Приказ пришёл как раз вовремя. И вот, ты – есть… – отец приподнялся в кресле.
– Понимаю… наши судьбы не только в наших руках… А что потом стало с дедом?
– Он был военным корреспондентом и редактором армейской газеты. После войны с семьёй мы жили на Сахалине, потом перебрались в Хабаровск – получили своё жильё.
– А на Сахалине были постояльцами?
– В японской семье… очень дружили с ними. Потом пришёл приказ – выселить наших хозяев из их же дома. Тяжело было как! Сердце стонало… Но это, Иван, – отдельная история – расскажу в следующий твой приход.
Шотландия, Северная Ирландия