Счастливые созвучья

Счастливые созвучья

* * *

 

Что-то песня не поётся,

водка весело не пьётся

и ничто не шелохнётся

там, где страсти бил фонтан,

лишь, разламывая разум,

бродят мысли про маразм

и про то, чтоб кончить разом

затянувшийся роман.

Суть не в том, что я старею –

старше есть, душой бодрее.

Вот был отец меня мудрее

аж на двадцать с лишним лет.

Но, как в молодости, снова

он за словом ставил слово,

и струился Иеговы

к нему ясной мысли свет.

У меня ж, его сыночка,

ни одной достойной строчки,

ни одной бессонной ночки

над скрещеньем сочных рифм.

Не стихи, а «тары-бары».

Не бемоли, а бекары.

И в чехле моя гитара

безнадёжно прячет гриф.

Может, вправду, утром хмурым

мне б поставить точку сдуру?!

Но еврейская натура,

выживавшая в веках,

говорит мне: «Мир прелестен

и без тобой не спетых песен!»

Видно, Б-гу интересен

я на земле ещё пока.

Что же делать?

Остаётся

дальше жить, как и живётся.

 

Жаль лишь… песня не поётся…

 

* * *

 

Сплю на веранде. Благо стылость ночи

у августа покуда не в чести.

Сорока издевательски стрекочет

над самым ухом часиков с пяти.

Тягучей тишины ночную лаву

взрывают беззастенчиво, и вдруг

то грохот проходящего состава,

то яблока сорвавшегося стук

о кровлю, о брусчатку на дорожке,

почти не различимую во тьме.

И снова тишина. Чтоб хоть немножко

забыться мне в полудремотном сне.

…Как долго нынче тянется молчанье

моей души, почти забывшей, как

срываются, едва ли не случайно,

счастливые созвучья с языка!

Не то чтобы утеряно уменье –

ремесленное живо мастерство, –

но нет «ни божества, ни вдохновенья,

ни слёз, ни жизни…». В общем, ничего,

что было бы хоть чуть, хоть отдалённо

похоже на Поэзию. Должно,

покуда в сердце не живёт влюбленность,

ему являться песней не дано.

Эх, кабы мне бы вновь, тогда бы я бы!..

Но прерывает сладость зыбких снов

лишь стук о кровлю падающих яблок

да грохот проходящих поездов.

 

* * *

 

Дождь носом тычется в листки моей тетради,

как мокрый и взлохмаченный щенок.

И если строчки слижет –

Бога ради!

Быть может, сердце будет прощено

и успокоится.

И струйки слёзных строчек,

дождём явившись, убежав ручьём,

произрастут какой-нибудь из почек,

раскроются…

И вот уже ничьё,

колышется зелёным опереньем

в лазурь небес летящего куста,

изысканнейшее стихотворенье!

…Мои не осенившее уста.

 

* * *

 

Благостность и покой

растворены окрест.

Медленно над рекой

коршуна кружит крест.

Медленно тянется тень.

Падая, ленится лист.

Синий осенний день

нетороплив и чист.

Дождик ещё грибной

суетность будней смыл

и обнажилась Новь,

и углубился Смысл.

Смысл лесной глуши,

шорохов и теней.

И что прекрасна Жизнь,

стало чуть-чуть ясней.

Выдумщик и мастак,

с охрой смешав берилл,

славно-то, Б-г мой, как

Ты этот мир скроил!

Так бы и жил, бродя,

не ускоряя шаг –

во все глаза глядя

да во всю грудь дыша!

Слава тебе стократ,

Господи, за восторг!

И не страшит закат,

если вдохнул восход

там, где, храня покой

благословенных мест,

медленно над рекой

крошечный кружит крест.

Где даже в осень жизнь

рыжей пьянит листвой

и в небесах кружит

крестик нательный Твой.

 

* * *

 

Всё больше сходство обретая

с дубами стылыми,

стою, друзьями облетая,

редея милыми.

От прежде шумно шелестящей,

зелёной кроны –

с десяток высохших, шуршащих

под крик вороны.

Не отыскать, – с кем пил, смеялся,

пел песни лету…

Вот и ещё листок сорвался,

умчавшись в Лету.

И, глядя вслед тем, кто отчалил,

ушёл, не сдюжив,

молюсь бессонными ночами

в преддверии стужи.

 

Памяти капитана Александра Дривеня

 

Прощевай, мой Санечка!

Лéта – та ж река.

Ты мне – «До свиданьечка!»

Я тебе – «Пока!»

И – в далёко плаванье,

в бесконечный путь…

Зажуём мы плавленым

наше «по чуть-чуть»,

как меж нами водится

с лет, когда, юнцы,

мы влюбились в водницкий

клич – «Отдать концы!»

То-то изгилялись мы

в области «конца»,

то-то изгулялись мы

в вольности винца!

То в киношку с лекции

леший уведёт,

то в спортивной секции

ты глотаешь пот.

А меня с манатками

проглотил мой СТЭМ…

Ах, ты – время сладкое

с мизером проблем!

Шумные компании –

глаз любимых блеск.

Споры о компартии,

философский блеф…

Всё – легко. Всё – запросто.

Беды – чешуя!

Но грозила записью

Книга Бытия.

И однажды, пристально

прочитав меж строк,

к самой дальней пристани

ты уплыл, дружок.

И с душою страждущей

я стою в снегу,

на Бугровском кладбище,

как на берегу.

 

* * *

 

Вот и осень завершается –

ветер лист последний рвёт.

Сердцу плакать запрещается,

а оно вовсю ревёт.

А ему принять не хочется,

что вот-вот настанет срок

и гость незваный – Одиночество –

перевалит за порог.

Детства дни благословенные

заливают солнцем сны.

Вот мы стоим – послевоенные

шалопаи-пацаны.

Ничего ещё не пройдено.

Никаких на сердце ран.

И только «здоровско», что Родина –

лучше всех на свете стран!

Где кострами пионерскими

ночи синие взвились,

мы – смешливые и дерзкие –

крепко за руки взялись.

И, деля уже за партами

мир на «наших» и «чужих»,

кто учёными, кто бардами

всей гурьбой рванули в жизнь.

Пили спирт с чернорабочими,

ром – с магистрами наук.

Власти тюрьмы нам пророчили,

разрывая тесный круг.

Но оглохшими тетерями

в бой идя на ветряки,

словно знаменем, потерями

мы гордились. Дураки.

Пустяки – дела сердечные

(как и все дела вообще).

Жизнь казалась штукой вечною!

А она прошла… вотще.

И стою теперь рассеянно

во дворе полупустом:

эти – по миру рассеяны,

те – под камнем иль крестом.

А по двору снуют прохожие,

каждый в чём-то даже мил,

но совсем они не схожие

с теми, кто со мною был!

Не моё у них веселие.

Шаг не мой. Тем паче бег…

Вот и скрылись дни осенние.

Вот и выпал первый снег.