Счастливые созвучья
Счастливые созвучья
* * *
Что-то песня не поётся,
водка весело не пьётся
и ничто не шелохнётся
там, где страсти бил фонтан,
лишь, разламывая разум,
бродят мысли про маразм
и про то, чтоб кончить разом
затянувшийся роман.
Суть не в том, что я старею –
старше есть, душой бодрее.
Вот был отец меня мудрее
аж на двадцать с лишним лет.
Но, как в молодости, снова
он за словом ставил слово,
и струился Иеговы
к нему ясной мысли свет.
У меня ж, его сыночка,
ни одной достойной строчки,
ни одной бессонной ночки
над скрещеньем сочных рифм.
Не стихи, а «тары-бары».
Не бемоли, а бекары.
И в чехле моя гитара
безнадёжно прячет гриф.
Может, вправду, утром хмурым
мне б поставить точку сдуру?!
Но еврейская натура,
выживавшая в веках,
говорит мне: «Мир прелестен
и без тобой не спетых песен!»
Видно, Б-гу интересен
я на земле ещё пока.
Что же делать?
Остаётся
дальше жить, как и живётся.
Жаль лишь… песня не поётся…
* * *
Сплю на веранде. Благо стылость ночи
у августа покуда не в чести.
Сорока издевательски стрекочет
над самым ухом часиков с пяти.
Тягучей тишины ночную лаву
взрывают беззастенчиво, и вдруг
то грохот проходящего состава,
то яблока сорвавшегося стук
о кровлю, о брусчатку на дорожке,
почти не различимую во тьме.
И снова тишина. Чтоб хоть немножко
забыться мне в полудремотном сне.
…Как долго нынче тянется молчанье
моей души, почти забывшей, как
срываются, едва ли не случайно,
счастливые созвучья с языка!
Не то чтобы утеряно уменье –
ремесленное живо мастерство, –
но нет «ни божества, ни вдохновенья,
ни слёз, ни жизни…». В общем, ничего,
что было бы хоть чуть, хоть отдалённо
похоже на Поэзию. Должно,
покуда в сердце не живёт влюбленность,
ему являться песней не дано.
Эх, кабы мне бы вновь, тогда бы я бы!..
Но прерывает сладость зыбких снов
лишь стук о кровлю падающих яблок
да грохот проходящих поездов.
* * *
Дождь носом тычется в листки моей тетради,
как мокрый и взлохмаченный щенок.
И если строчки слижет –
Бога ради!
Быть может, сердце будет прощено
и успокоится.
И струйки слёзных строчек,
дождём явившись, убежав ручьём,
произрастут какой-нибудь из почек,
раскроются…
И вот уже ничьё,
колышется зелёным опереньем
в лазурь небес летящего куста,
изысканнейшее стихотворенье!
…Мои не осенившее уста.
* * *
Благостность и покой
растворены окрест.
Медленно над рекой
коршуна кружит крест.
Медленно тянется тень.
Падая, ленится лист.
Синий осенний день
нетороплив и чист.
Дождик ещё грибной
суетность будней смыл
и обнажилась Новь,
и углубился Смысл.
Смысл лесной глуши,
шорохов и теней.
И что прекрасна Жизнь,
стало чуть-чуть ясней.
Выдумщик и мастак,
с охрой смешав берилл,
славно-то, Б-г мой, как
Ты этот мир скроил!
Так бы и жил, бродя,
не ускоряя шаг –
во все глаза глядя
да во всю грудь дыша!
Слава тебе стократ,
Господи, за восторг!
И не страшит закат,
если вдохнул восход
там, где, храня покой
благословенных мест,
медленно над рекой
крошечный кружит крест.
Где даже в осень жизнь
рыжей пьянит листвой
и в небесах кружит
крестик нательный Твой.
* * *
Всё больше сходство обретая
с дубами стылыми,
стою, друзьями облетая,
редея милыми.
От прежде шумно шелестящей,
зелёной кроны –
с десяток высохших, шуршащих
под крик вороны.
Не отыскать, – с кем пил, смеялся,
пел песни лету…
Вот и ещё листок сорвался,
умчавшись в Лету.
И, глядя вслед тем, кто отчалил,
ушёл, не сдюжив,
молюсь бессонными ночами
в преддверии стужи.
Памяти капитана Александра Дривеня
Прощевай, мой Санечка!
Лéта – та ж река.
Ты мне – «До свиданьечка!»
Я тебе – «Пока!»
И – в далёко плаванье,
в бесконечный путь…
Зажуём мы плавленым
наше «по чуть-чуть»,
как меж нами водится
с лет, когда, юнцы,
мы влюбились в водницкий
клич – «Отдать концы!»
То-то изгилялись мы
в области «конца»,
то-то изгулялись мы
в вольности винца!
То в киношку с лекции
леший уведёт,
то в спортивной секции
ты глотаешь пот.
А меня с манатками
проглотил мой СТЭМ…
Ах, ты – время сладкое
с мизером проблем!
Шумные компании –
глаз любимых блеск.
Споры о компартии,
философский блеф…
Всё – легко. Всё – запросто.
Беды – чешуя!
Но грозила записью
Книга Бытия.
И однажды, пристально
прочитав меж строк,
к самой дальней пристани
ты уплыл, дружок.
И с душою страждущей
я стою в снегу,
на Бугровском кладбище,
как на берегу.
* * *
Вот и осень завершается –
ветер лист последний рвёт.
Сердцу плакать запрещается,
а оно вовсю ревёт.
А ему принять не хочется,
что вот-вот настанет срок
и гость незваный – Одиночество –
перевалит за порог.
Детства дни благословенные
заливают солнцем сны.
Вот мы стоим – послевоенные
шалопаи-пацаны.
Ничего ещё не пройдено.
Никаких на сердце ран.
И только «здоровско», что Родина –
лучше всех на свете стран!
Где кострами пионерскими
ночи синие взвились,
мы – смешливые и дерзкие –
крепко за руки взялись.
И, деля уже за партами
мир на «наших» и «чужих»,
кто учёными, кто бардами
всей гурьбой рванули в жизнь.
Пили спирт с чернорабочими,
ром – с магистрами наук.
Власти тюрьмы нам пророчили,
разрывая тесный круг.
Но оглохшими тетерями
в бой идя на ветряки,
словно знаменем, потерями
мы гордились. Дураки.
Пустяки – дела сердечные
(как и все дела вообще).
Жизнь казалась штукой вечною!
А она прошла… вотще.
И стою теперь рассеянно
во дворе полупустом:
эти – по миру рассеяны,
те – под камнем иль крестом.
А по двору снуют прохожие,
каждый в чём-то даже мил,
но совсем они не схожие
с теми, кто со мною был!
Не моё у них веселие.
Шаг не мой. Тем паче бег…
Вот и скрылись дни осенние.
Вот и выпал первый снег.