Журнальный мир

В 1809 году в российских пределах появляется иностранец Лев Робинзон. В России он получает русский паспорт на имя Левинзона. Но в петербургской управе благочиния 4 октября 1810 года была сделана запись, в которой он уже значился как Левин Робинзон. В последующих паспортах имя Левин превращается в Льва.

В декабре 1814 году по определению Казанского университета в наш город был назначен учителем немецкого языка в гимназию иностранец Лев Робинзон, который прибыл сюда в конце того же месяца и в течение почти трех с половиной лет обучал нижегородское юношество. Местному населению он был известен как природный немец лютеранского исповедания.

В мае 1818 года по своему прошению он выходит из гимназии и за выслугу лет утверждается в чин Х класса. Скоро он определяется в местную Казенную палату помощником надзирателя в уездном управлении питейного сбора. Через год переходит на должность помощника соляного пристава в контору нижегородских и рыбинских главных соляных запасов.

В Нижнем Новгороде Робинзон как человек общительный и расторопный приобретает полезные знакомства в местном обществе, особенно сблизившись с домом вдовы титулярного советника Рыбниковой, которая воспитывала 17-летнюю дочь Варвару – предмет тайных воздыханий и мечтаний Робинзона. Закончилось это любовью и взаимной клятвой «в любви и верности друг другу на весь век». Они открылись матери и попросили у нее благословения на брак.

Титулярная советница, видимо, и сама была рада случившемуся, но поставила условие, чтобы жених принял присягу на верность России и «испросил, яко христианин, от преосвященного согласие на бракосочетание».

В августе 1816 года Робинзон в присутствии гимназических коллег принимает присягу в кафедральном соборе, испросив благословение на брак у преосвященного Моисея. Благословение было получено, и 3 сентября состоялось венчание.

Первые супружеские годы прошли в любви и в ладу. Но были и несчастья: первенец-сын умирает, эту же судьбу разделил и второй ребенок – дочь. Отношения ухудшились после того, как кум Робинзона титулярный советник А.И. Синявский, считавшийся «другом дома», вскружил его жене голову, которую «обольщением ввел в заблуждение, расстроившее залог супружеской верности».

Робинзон пытался увещевать супругу и даже просил преосвященного «духовно убедить» ее «об оставлении неправильного христианке жития». Но все это осталось безуспешным, и он вынужден был подать прошение о разводе с супругой «за явное прелюбодейство».

Троекратно нижегородская консистория в 1821 году объявляла о суде, но Варвара не являлась. Тогда преосвященный обратился к губернатору за помощью, прося «выслать Рыбникову в суд», а чтобы не отлучилась куда, предпринять соответствующие меры.

По заявлению Робинзона, той же ночью сестра жены Фиона Антоновна Померанцева вывезла ее из Нижнего в Москву, а потом скрылась неизвестно куда. На деле оказалось несколько иначе. Рыбникова подала в уездный суд явочное прошение и при деятельной поддержки матери и по совету особого поверенного затеяла против супруга уголовное дело, ведя его в разных инстанциях с энергией и настойчивостью.

В своих прошениях она изъясняла, что при выходе за Робинзона замуж она была уверена в том, что он действительно немец лютеранского исповедания. Но после брака супруг «обнаружил в полной мере неистовый свой характер проступками, христианской религии совершенно противными, которые, при соблюдении благопристойности, и выразить невозможно», и она, несмотря на свои молодые лета, «усомнилась в его христианстве», о чем и открыла своей матери. Та принялась за розыск и достигла успеха: «от разных людей стали доходить до нее слухи, а потом разнеслись и по городу, что Лев Робинзон родом не немец, а из жидов».

Теща потребовала от зятя, чтобы он опроверг слухи доказательством представления паспорта, свидетельства о рождении и крещении его. Робинзон представил свидетельство пастора нижегородской евангелической церкви Бормава, в котором значилось, что Леопольд Робинзон, при приезде своем в Нижний Новгород был причислен к евангелической церкви, рачительно посещал ее и причащался святых таинств, в чем и был аттестован пастором Штейнбрехером. Но это свидетельство не только не убедило Рыбникову, а, напротив, усилило подозрение, так как в нем не говорилось о рождении и крещении и потому, что он был назван не Львом, а Леопольдом; она посчитала все это подлогом.

О своих сомнениях теща сообщила преосвященному Моисею, прося «сделать изыскание» о роде занятия Льва Робинзона, а ее дочь попросила о расторжении брака. Но получили отказ с мотивацией, что Робинзон как в университете, так и в гимназии был известен как лютеранин. Но епископ одновременно посоветовал просительницам «самим о сем учинить, где следует, выправку через команду других вероисповеданий».

В ходе разбирательства открылись некоторые обстоятельства, послужившие к новым против Робинзона подозрениям. Нижегородские власти обратились за справками в Кенигсберг, откуда Робинзон въехал в Россию, и получили официальный от полиции ответ, что Робинзон еврей, сын умершего еврейского служителя Рубена Менделя и что до отъезда в Россию «он содержал еврейскую религию».

В Оренбурге нашелся сослуживец Робинзона крещеный еврей Андреев, который под присягой подтвердил еврейство Робинзона.

6 марта 1824 года Варвара Робинзон направила прошение Сенату, в котором предъявила обвинения мужу в скрытии еврейства и во всех последующих нарушениях российских законов в отношении людей этого вероисповедания (не мог преподавать в гимназии, будучи некрещеным принял присягу на российское подданство и т. п.), обманул ее при вступлении в брак, а также, прослужив в гимназии всего один год и 8 месяцев, присвоил себе чин Х класса, не выслужив положенных четырех лет.

Робинзон на запрос губернского правления по существу дела отвечал, что при въезде в Россию он сильно занемог и, предчувствуя кончину, решил принять христианство, послав за пастором, который и окрестил его. Почувствовав облегчение, он направился дальше, испросив у пастора свидетельство, которое он «неизвестно где и когда оное утратил». Деревню же, где он принял крещение, из-за болезни не помнит.

Не вспомнил он и российский город, в котором у него был отобран заграничный паспорт и выдан «срочный билет». Природное его имя Левин при крещении было переименовано по-немецки – Леопольд, а по-русски – Лев. «За что же, – восклицал он в одном из своих прошений, – должен я терпеть гонение и притеснение и подвергаться суду? И кто же орудием сего? Жена! Жена-преступница, нарушившая позорным своим поведением законы чести и добродетели и данную перед престолом Вышнего клятву!» Робинзон просил защитить его от клеветы жены и избавить его от дальнейшей проволочки разбирательств.

Несмотря на все это, вопрос о вероисповедании Робинзона оставался открытым. В ноябре 1824 года 3-й департамент Правительствующего Сената обсудил этот вопрос. Он постановил: «для удостоверения в истинном расположении Робинзона быть христианином» заставить его в нижегородской лютеранской церкви публично сделать как «отвержение от еврейского закона, так и исповедание христианской веры по тому обряду, каковой установлен при крещении евреев и магометан в лютеранских церквах». А до того считать Робинзона евреем.

25 марта при собрании сочленов евангелистского общества указанный обряд был торжественно совершен. Крестными отцами выступили полковник Калугин, советник Брункер и титулярный советник Полоц.

Относительно потери Робинзоном заграничного паспорта и выдачи срочных билетов надлежащими судебными местами были наведены справки, выявившие массу формальных упущений и погрешностей.

Нижегородский уездный суд, учитывая публичное отвержение от еврейского закона Робинзона, освободил его от всякого суда и следствия и заключил предать «оное дело вечному забвению».

Председатель же палаты уголовного суда Зеленецкий высказал совершенно противоположный взгляд. Он обвинил Робинзона «в перемене своего имени и фамилии», что позволило тому исходатайствовать учительское звание. Он обвинял его также в ложных показаниях относительно принятия лютеранства, учинении присяги и бракосочетании, находясь в еврейской вере, в получении чина Х класса. По его мнению, за эти преступления Робинзона следовало бы исключить из службы и, наказав плетьми, сослать на поселение в Сибирь. Но так как он уже принял христианство, то от телесного наказания его освободить, а полученного чина лишить.

Решения уездного суда Зеленецкий назвал «несообразными законам», а судебных чинов, по его мнению, следовало бы оштрафовать.

Дело Робинзона затем рассматривалось в 1-м отделении департамента Правительствующего Сената, а оттуда передано на рассмотрение Общего собрания департамента Сената.

Со времени возникновения дела прошло девять лет, и неизвестно, сколько бы оно еще протянулось, если бы не милостивейший Манифест от 22 августа 1826 года, предписавший всех находившихся под следствием и судом чиновников и всякого звания людей «по делам, не заключающим в себе смертоубийства, разбоя, грабежа и лихоимства, – от суда и следствия учинить свободными»