Семь сорок
Семь сорок
Если уж говорить о прошедшем времени, то почему бы не заглянуть совсем далеко, туда, где нас не было и нет и где можно испечь пирог действительности, лишь добавив в тесто фактов столовую ложку фантазии и шепотку вымысла…
Из мыслей
Тамм, там-там, там-там, там-там,
Тамм, там-там, там-там, там-там,
Тамм, там-там-там, там-там-там, там-там-там,
Гэй!
Хорошая песня! Но, если вы не знаете о чем она, то я сейчас расскажу…
***
В году, эдак, тысяча восемьсот девяносто каком-то — точно не знаю — одесский губернатор получил секретное уведомление о том, что в город инкогнито едет петербургский чиновник. Причем не простой, а наделенный широкими полномочиями, вплоть до «Подлец!», «Стоять!», «Молчать!», «Сгною!»
Источник информации был столичный, проверенный, и губернатор запаниковал. Ибо у кого же нет маленьких слабостей — материальных и… э-ээ…моральных.
Еще сообщалось, что этот «А гиц» прибудет «ин паровоз» в 7:40 утра, чтобы застать местный бомонд врасплох — сонными и тепленькими. А для пущей внезапности, дата приезда держалась в секрете.
Словом, в воздухе запахло чем-то неприятно непредсказуемым.
Но наш губернатор не растерялся и придумал маленькую хитрость: приказал нанять на работу двадцать горожан — сказал, что сам их проинструктирует.
Наутро перед ним стояло немножко больше, чем он заказывал, а именно — пятьдесят. Рослые биндюжники, торговки с Привоза, прокопченные солнцем рыбаки, случайно забредшие моряки, студенты реального училища, несколько мадам известного поведения, чиновники, вольные художники, просто мещане, важный господин с расчесанной бородой и один музыкант со скрипочкой.
— Та еще мишпуха, — подумал губернатор, но не стал выказывать свое «фэ», чтобы не портить людям настроение перед серьезным заданием.
— Будете каждый день встречать паровоз! В 7:40…
— Я дико извиняюсь! — перебил кто-то, по голосу интеллигент. — И докудова ми будем встречать?
— Пока не встретите!
— А кого ми не встретим? — томно поинтересовалась мадам с горжеткой из фиолетового меха на пухлых плечах.
— Приедет важный господин. Как только увидите — сразу сообщить в канцелярию. И до моего приезда задержать…
— Сделаем! — пообещали биндюжники. — За нами не заржавеет…
— Только без рук! — предупредил губернатор. — Приветствуйте, танцуйте, займите внимание, но не дайте уйти!
Из строя вылетел нервного вида молодой человек в заляпанном краской берете на голове:
— Ми таки можем уже уходить?
— Идите! — с досадой махнул рукой губернатор.
Назавтра, задолго до восхода солнца все собрались на перроне. Туман стоял такой, что не видели не то что паровоза, но даже вареного яичка в руке соседа, когда сели покушать. Продрогли до пупырышков, до мозга костей, так что возникшую откуда-то бутыль самогона, встретили как манну небесную.
Выпили, закусили жареной рибочкой с зеленым лучком, помидорчиками и малосольными огурчиками. Стало легче. Но туман тоже сгустился, хотя сгущаться было уже незачем.
И тут тетя Соня с Привоза, голос которой узнавали даже груднички со всей Одессы, сказала в этом тумане знаменитую фразу:
— Сема, та сыграйте уже ваш «Фрэйлахс»! Шоб мы согрелись и даже немножко вспотели!
И Сема Факс заиграл на своей скрипочке «Фрэйлахс», и не один, а много фрэйлахсов. И все стали танцевать: биндюжники, матросы, рыбаки, мадам с фиолетовой горжеткой, мещане, художники, просто любопытные и даже важный господин с расчесанной бородой, которому туман и «Фрэйлахс» тоже ударили в голову.
Они ели, пили и танцевали. Сема Факс играл на скрипочке так, что вся Одесса веселилась в последнем предрассветном сне.
Где-то сверкали кошачьи глаза паровозов, вырастали призраки людей — может своих, из встречающих, а может из приехавших — разве углядишь в таком тумане.
Потом брызнуло солнце, почернели паровозы, разноцветно оделись люди…
Они так и не встретили важного господина, и не узнали, почему вскоре сменили губернатора.
Зато Сему Факса теперь приглашали на каждую свадьбу и просили сыграть тот «Фрэйлахс», что он играл тогда в 7:40 для Агицин паровоза.
И Сема стал большим пурицем, и поменял фамилию с Факса на Фукса.
Потом годы протекли сквозь решето времени, все забыли Сему и его скрипочку. И стали называть его песню, которую он выстрадал и вынянчил в молочном одесском тумане, народным свадебным танцем.
— Простите, какого народа?
— Да всех народов…