Журнальный мир

У Сергея Довлатова есть рассказ «Офицерский ремень», входящий в сборник «Чемодан» (1986).

Сюжет его сводится к простой истории. Рядовой Вадим Чурилин и ефрейтор Сергей Довлатов (рассказчик) должны отвести заключённого на медицинский осмотр, где бы тому диагностировали сумасшествие. Оба служивых – алкоголики, и поэтому, как только они добираются до первого попавшегося магазина, покупают водку, выходят на полянку и соображают на троих вместе с заключённым. Это приводит к тому, что Чурилин пьянеет, бьёт сослуживца бляхой офицерского ремня (естественно, утяжелённой оловом), вследствие чего должен попасть под трибунал. Чурилин навещает рассказчика в больнице и просит заступиться. Тот соглашается. И они вместе прописывают, как рядовому вести себя во время судебного процесса. Но, так как Чурилин не может запомнить, что отвечать, а грамотно сымпровизировать не в состоянии, отправляется на год в дисциплинарный батальон.

Во всей этой истории больше всего удивляет имя этого нерадивого и бестолкового персонажа – Вадим Тихонович Чурилин.

Дело в том, что был такой поэт Тихон Васильевич Чурилин (1885–1946) – футурист-заумник, один из организаторов крымского содружества будетлян МОМ (мозговые окраинные мозгопашцы), писал он эпизодически, при жизни вышло не так много его книг, страдал шизофренией.

И надо полагать, что довлатовский персонаж – во всех смыслах «сын» этого поэта-футуриста.

Откуда Довлатов мог узнать о таком поэте?

Начнём с того, что у него был среди ленинградских приятелей такой литератор, как Александр Сергеевич Чурилин. В 1960-е годы он собирал вокруг себя творческую молодёжь в кафе на Малой Садовой и организовал диссидентский альманах «Fioretti». Фигура для неподцензурного Ленинграда – знаковая. Насколько можно судить, он не родственник известного нам поэта, но вполне мог знать о столь экстравагантном однофамильце.

Что касается родственников Тихона Чурилина, то на данный момент мы можем сказать, что их, скорее всего, нет. Поэт родился в купеческой семье Василия Ивановича Чурилина и Александры Васильевны Ломакиной (при этом, как заверял сам поэт, его настоящий отец – еврей-провизор Александр Яковлевич Тицнер). Братьев и сестёр не имел. Первый брак его пришёлся на вторую половину 1900-х годов, но более подробно об этом сказать невозможно. Второй брак – с художницей Брониславой Иосифовной Корвин-Каменской (?–1944). О существовании детей Чурилина от этого брака опять-таки ничего не известно.

То есть представить себе, что Сергей Довлатов во время службы в ВОХРе мог пересекаться с сыном Тихона Чурилина, практически невозможно. Шансы стремятся к нулю.

Поэтому надо рассматривать версию «виртуального» или опосредованного знакомства.

Начнём с того, что с Тихоном Чурилиным мог пересекаться дядя писателя – Михаил Исаакович Мечик. В повести «Наши» Довлатов описывает его жизнь следующим образом:

Михаил рос замкнутым и нелюдимым. Он писал стихи. Сколотил на Дальнем Востоке футуристическую группировку. Сам Маяковский написал ему умеренно хамское, дружеское письмо.

У моего отца есть две книги, написанные старшим братом. Одна называется «М-у-у». Второе название забыл. В нём участвует сложная алгебраическая формула.

Стихи там довольно нелепые.

У Михаила Мечика было всего две книги – «Дали рубиновые» и «Жёлтые тени». Но Довлатов понимает, что такие названия никуда не годятся для футуристического направления. Необходимо что-то заумное. Поэтому и додумывает.

Помимо дяди о существовании поэта могла знать родная тётка писателя – Маргарита Степановна Довлатова. Она работала в Гослитиздате, где ещё в 1930-е годы стала ответственным секретарём отдела современной литературы, а после – старшим редактором в «Советском писателе». Именно в этом издательстве вышла последняя прижизненная книга Чурилина под не очень оригинальным названием – «Стихи Тихона Чурилина» (1940). Правда, в силу исторических обстоятельств она так и не успела дойти до книжных магазинов. Тираж был уничтожен.

Если опосредованного знакомства через приятелей и родственников не было, должно было состояться «виртуальное» – через книги. Однако первое официальное издание Тихона Чурилина приходится на начало 2000-х. Получается, что Довлатов имел дело с самиздатом или тамиздатом.

«Офицерский ремень» вместе с другими рассказами книги (за исключение дописанной чуть позже «Куртки Фернана Леже») был опубликован в журнале «Грани» (№ 137 за 1985 год) под общим названием «Рассказы из чемодана», а в начале 1986 года уже вышла книга с привычным названием в издательстве «Эрмитаж», которым руководил Игорь Ефимов.

Получается, что, скорее всего, Довлатов имел дело с тамиздатом.

Книга, которая вызвала большой ажиотаж, о которой говорили по обе стороны Атлантического океана и в которой, в конце концов, появляются стихи Тихона Чурилина, – это антология новейшей русской поэзии «Голубая лагуна», которую составил Константин Кузьминский.

Первый том антологии вышел в 1980 году и уже содержит одно чурилинское стихотворение – «Новый год» («Ёлочный огарок горит…», 1913). Оно появляется не само по себе, а для сопоставления с «Песней легионеров» («Тихо мурлычет луны самовар») Роальда Мандельштама. Приведём это стихотворение полностью:

Ёлочный огарок горит

В моей комнате.

Любезно лар говорит:

Укромно те?

Лар, лар – сиди, молчи.

О чём говорить в ночи

Даже с тобой?

Да. Да. – Бой

Часов пропел два

Раза.

Открылись оба глаза —

И лар

Вновь немой самовар,

А от огарка в комнате – яркий пожар.

Пожар от ёлочного огарка – это большой пожар. Не может же быть маленького ёлочного огарка, да? Да и эпитет «яркий» говорит сам за себя. Вероятно, это стихотворение позволило Сергею Довлатову придать несколько безумных черт своему герою:

Я помнил за ним лишь одну сумасшедшую выходку. Мы тогда возили зэков на лесоповал. Сидели у печи в дощатой будке, грелись, разговаривали. Естественно, выпивали.

Чурилин без единого слова вышел наружу. Где-то раздобыл ведро. Наполнил его соляркой. Потом забрался на крышу и опрокинул горючее в трубу.

Помещение наполнилось огнём. Мы еле выбрались из будки. Трое обгорели.

Но это было давно. А сейчас я говорю ему: «Успокойся…»

Любопытно, как спокойно в этом фрагменте подаётся безумие Чурилина и хладнокровие самого рассказчика. Надо упомянуть, что настоящий Чурилин страдал душевными заболеваниями, лежал в психиатрических лечебницах, отказывался есть (его насильно кормили через зонд), и, в конце концов, у него диагностировали шизофрению.

Получается, что Довлатов, выбирая для своего персонажа узнаваемую футуристическую фамилию (узнаваемую – для знатоков Серебряного века!) и играя с читателем (отгадает, не отгадает?), лишний раз подчёркивает сумеречное состояние души Вадима Тихоновича Чурилина.

Довлатов вообще недолюбливал футуристов. Отчасти на это повлияла ленинградская компания, отчасти – советская власть, которая, с одной стороны, делала культ личности Владимира Маяковского, а с другой стороны – отодвигала от него футуристов, особенно крайне левых.

Сохранилось письмо Довлатова к Игорю Ефимову от 31 октября 1979 года: «Тут состоялся вечер Бродского. Впечатление прямо-таки болезненное. Иосиф был ужасен. Унижал публику. Чем её же и потешал. Прямо какой-то футуризм». То есть для Довлатова футуризм – во многом кривляние со сцены и душевные проблемы.

Однако на этом чтение антологии новейшей русской поэзии «У голубой лагуны» не заканчивается. В том же томе, где появляется стихотворение Тихона Чурилина, встречается текст Александра Тимофеевского (того самого, что написал всем известную детскую песенку «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…»), где встречаются образы, которые, как нам кажется, переходят в рассказ «Офицерский ремень»:

Я болен проклятой болезнью

И мучаюсь мукой боленья.

Я знаю – борьба бесполезна,

Но нет от неё избавленья.

Ночь смотрит из окон незрячих,

Бесстыдно ложится на плечи

Пытать меня плачем кошачьим

И мстить немотой человечьей.

То дыбится чёрною хмарью,

То к горлу подкатится стервой…

И дом наполняется гарью

От жара дымящихся нервов.

Хочу я, охваченный страхом,

Будить не соседей – планету…

Луны заржавелая бляха

Велит мне молчать до рассвета,

Лежать на кровати железной

И слушать, и слушать скрипенье.

Я болен проклятой болезнью,

И нет от неё избавленья.

А по сердцу свищет и свищет,

И к утру его иссекут

Тяжёлых минут кнутовища

И тонкие плети секунд.

Стихотворение начинается с «проклятой болезни», под которой можно понимать как состояние похмелья, так и безумие. Или, если вспомнить начало довлатовского рассказа, – посттравматическое состояние: рассказчика ударили по голове бляхой с оловянной набивкой. А скорее всего – здесь можно вычитать сразу все состояния. Дом же, наполняющийся гарью от жара дымящихся нервов, – образ, работающий и на безумье лирического героя, и на тот эпизод из рассказа, где Чурилин лезет на крышу с ведром солярки. «Луны заржавелая бляха», заставляющая молчать и лежать на железной кровати, в таком контексте деметафоризируется и встаёт на своё законное место.

Три образа на одно небольшое стихотворение – уже не кажутся случайностью. И это, в свою очередь, опять-таки говорит скорее о том, что Сергей Довлатов в начале 1980-х годов ознакомился с антологией новейшей поэзии «У голубой лагуны» и вдохновился поэтами-мозгопашцами (любой хороший поэт (а Александр Тимофеевский – очень хороший!) – мозгопашец), благодаря чему и появился рассказ «Офицерский ремень».