Сказки
Сказки
СКРИПКА
В старый клуб на окраине города принесли чёрный футляр и открыли крышку.
– Зачем нам скрипка? – удивилась уборщица тётя Неля. – От оркестра одна труба осталась, из барабана суфлёрскую будку сделали. Да и кто на ней станет играть?
– Эрвин Григович скрипичный кружок организует, – уважительно пояснил завхоз.
Григовичем директора клуба называли за пристрастие к классической музыке. На самом деле он был Григорьевичем, когда-то окончил музыкальную школу по классу скрипки и все последующие годы мечтал выбрать время, чтобы всерьёз заняться музыкой.
Скоро в клубе собрались дети, желающие играть на скрипке. Целую неделю они рисовали в тетрадках скрипичные ключи.
– Этими ключами, – объяснял Эрвин Григович, – вы откроете дверь в музыку.
Малышам скрипка была не по росту, они должны учиться на специальном маленьком инструменте. Но те, у кого была возможность его купить, занимались не в клубе, а в музыкальной школе.
С трудом удерживая скрипку одной рукой, дети водили смычком по струнам, извлекая режущий слух скрип, какой издают несмазанные петли двери. Видимо, так, со скрипом, открывалась дверь в музыку.
Тётя Неля морщилась и громыхала вёдрами.
– То ли дело гармошка, – говорила она. – Или хоть балалайка.
Через полгода в клубе проходил отчётный концерт.
Один за другим на сцену выходили девочки с большими бантами и мальчики с бабочками на белых рубашках. Они старательно выводили короткие упражнения и музыкальные фразы. Иногда получалось очень даже мелодично. Зрители смотрели умилённо – всё это были родные и друзья маленьких исполнителей.
В зале рядом с Эрвином Григовичем сидел худощавый взлохмаченный человек – известный московский скрипач. Он то и дело теребил волосы, закатывал глаза, и не понятно было, нравится ли ему происходящее.
Когда детям раздали поощрительные грамоты и плюшевые игрушки, человек по просьбе Эрвина Григовича вышел на сцену. Он взял скрипку, подкрутил колки, до предела натянув струны, потом стремительно провёл по ним смычком.
И скрипка вдруг ожила.
Она ощутила свет рампы, дыхание зала и боль от натянутых струн. От этой боли она застонала.
Зал затих. Ученики, сидящие в первом ряду с плюшевыми игрушками, удивлённо переглянулись – им показалось, что музыканту дали какой-то другой инструмент.
Музыка ворвалась, как свежий ветер в распахнутые двери давно не проветриваемой комнаты. Струны трепетали, смычок метался. Скрипка что-то бормотала, вскрикивала, плакала пронзительно и тонко. Скрипач прижимал её к себе, так что в блаженстве она замолкала на миг, и вновь терзал.
И так мучительны были его глаза, словно это в нём до предела натянуты струны, словно это им играл неведомый музыкант.
Казалось, ещё движение смычка и струны лопнут. И тогда всколыхнётся зал и вскрикнет: «Ах, скрипка, что он делает с тобой!». Но зал молчал, растворённый во тьме и музыке. Лишь одинокая скрипка всё молила о сострадании.
Музыка поднималась выше. Наконец, достигнув предела, ударилась, рассыпалась и смолкла.
Скрипка, измученная, отпетая, опустилась к ногам музыканта.
Несколько секунд стояла тишина. Потом зрители вскочили с мест, до боли отбивая ладони.
«Браво, скрипка!» – кричать бы им. Но они кричали: «Браво! Браво, музыкант!». И странно было, что эти люди, только что жадно внимавшие музыке, рождали такие немелодичные звуки.
Директор уговорил столичного гостя дать несколько концертов. И по вечерам в маленьком клубе распахивалась дверь в музыку.
Каждый день скрипка проживала в ожидании, что её снова коснутся чуткие руки, и она будет смеяться, плакать, умирать и рождаться на новые муки. Ради этого можно было терпеть дневную суету, фальшивые ноты и боль воспалённых струн.
Но запланированные концерты прошли, музыкант уехал. Он даже не пришёл проститься с ней…
Поздно вечером, когда в клубе уже никого не было, скрипку достал из футляра Эрвин Григович. Он попытался повторить мелодию, которую играл его друг – ведь когда-то они вместе учились в музыкальной школе и даже сидели за одной партой на уроках сольфеджио. Он несколько раз начинал, сбивался, путался. Скрипка пыталась помочь, напрягаясь каждой струной. Они оба очень старались, но ничего не выходило. Было похоже, что человек играет и одновременно протискивается в полузакрытую дверь. Эрвин Григович вздохнул и вернул скрипку на место.
Всё лето она прожила в одиночестве, пытаясь понять, что это было с ней, и зачем, и почему нет теперь.
В сентябре начались занятия. Дети снова рисовали скрипичные ключи. Снова скрипел смычок, словно несмазанные петли – казалось, это закрывается однажды распахнувшаяся дверь в музыку. Она закрывалась, закрывалась и закрылась совсем. Скрипичный кружок распался. Самые способные перешли в музыкальную школу, остальные нашли другие занятия.
Скрипка оказалась без дела. Лишь тётя Неля, время от времени протирая чёрный футляр, открывала крышку и долго смотрела на изгибы изящного корпуса, думая о своём.
Однажды в кабинет, где хранилась скрипка, пробрались мальчишки. Они вытащили её из футляра и принялись водить по ней смычком, словно хотели распилить пополам, потом попытались сыграть, как на балалайке. Найдя бутафорскую рапиру, они устроили мушкетёрский поединок. Вместо второй рапиры использовали смычок и сломали его. Позже куда-то подевался футляр.
Скрипку отнесли в подсобку и повесили на стену. Рядом висела разбитая гитара и молчала так беспробудно.
Внизу стояли кресла, на которых прежде сидели зрители. Поначалу скрипка ждала, что придут они, сядут в ожидании, и она снова зазвучит, как звучала всякий раз, когда наполнялся зал. Но никто не приходил. Она потускнела, покрылась пылью. Ослабевшие струны давно не доставляли боли.
Там она и осталась – ещё не старая, но уже ненужная. Про неё забыли. И сама она, как сон, вспоминала свою краткую, так быстро промелькнувшую жизнь, движение, звуки.
Лишь иногда, когда сам по себе скрипел рассыхающийся корпус, она вздрагивала, разбуженная от сна. И одна мысль беспокоила её, не давая забыться совсем: «Где та музыка, что звучала из-под смычка? И если эта музыка не во мне, для чего же тогда до предела были натянуты мои струны?».
КАМЕННОЕ МАСЛО
Текли когда-то в Сибири две большие реки – Нафта и Юганка. Выходили они из одного истока и начинали путь вместе. Но вот решила Юганка идти сама по себе.
Стала Нафта её отговаривать:
– Вместе будем шире, полней, и больше пользы принесём.
– Что мне до чужой пользы?! – ответила Юганка.
Вильнув в сторону, потекла она кружным путём по борам, буреломам, мхам и лишайникам. Всё выгадывала, выискивала местечко получше, но от того только мельчала и мутнела. В конце концов стала она совсем мелкой и грязной.
Нафта тем временем текла средь широких полей, заливных лугов, прозрачных лесов, весёлых березняков. Птицы ей песни пели, звери приходили на водопой, люди селились вдоль её берегов. И были её воды чисты так, что каждый камешек на дне сквозил.
Завидно стало Юганке, решила она в старое русло вернуться. Но не приняла её Нафта:
– Когда я звала, ты не захотела быть со мной. А теперь не дам свои чистые воды мутить.
– Ах, вот ты как! – зашумела Юганка. – Ну, я на тебя управу найду!
Развернулась и потекла в болотное царство, лягушечье государство к повелителю всех сибирских вод водяному Васюте. Долго блуждала по мшаникам и кочкарникам, на перекатах ворчала, в бучалах бурчала и забрела в такую топь, в такое болотище, куда человеку ни пешком, ни на лодке хода нет.
Сидит Васюта в болоте – косматый и величавый, зелёная борода в мутной воде полощется, голова седым мхом поросла, на голове корона из серебристых лилий. От скуки пузыри пускает, болотные воды вспучивает. Увидел Юганку, обрадовался:
– Давно ко мне гости не заглядывали!
Бросилась она ему в ноги.
– Беда у меня, батюшка! Сестрица Нафта из родного русла вытеснила и обратно не пускает. Под ней чистый песок да звонкая галечка, а подо мною земля кислая, илистая. По её берегам цветы и душистые травы, а по моим камыш да осока. Ей птицы поют, а для меня лишь лягушки квакают.
Поднял Васюта кустистые брови.
– Лягушечка, бывает, по весне курлычет – заслушаешься…
– Кому и лягушка соловей! – буркнула Юганка. – Нафту-то все любят, чтоб зачерпнуть туесок воды, в пояс кланяются. А мне куда деваться? Вели, чтоб она меня обратно приняла. А коль замараться боится, пусть по моему руслу течёт.
Подумал Васюта, посудил, зелёной бородой по воде поводил и написал указ: Юганке на месте Нафты течь, а Нафте на месте Юганки.
Выпросталась Юганка из болота и поспешила обратно. Видит, нет Нафты на прежнем месте. Влезла поскорей в её русло, словно в чужие одежды, как была в болотной грязи, разлеглась, распласталась по просторным берегам.
Вышли утром люди за водой, а там, где текла полноводная Нафта, бежит мелкая речушка, бурая, будто чайные спитки. Над ней болотный туман и дух нечистый, а по сторонам лужи да мокреть.
Отвернулись, пошли прежнюю реку искать. Нашли её в тайге, в глухомани, там, где раньше Юганка бежала. Нафта старый Юганкин кафтан прорвала, течёт, как раньше, широко, вольно. И тайга вокруг повеселела: сосны расступились, выбежали на берега берёзки, запестрели в траве таёжные саранки, запели птицы, заиграли белки в ветвях, даже сумрачные кедры просветлели.
Напрасно ждала Юганка – никто к ней не спустился, никто не поклонился, никто её грязных вод пить не стал. От злости и зависти она вконец испортилась, по мелководью тиной заросла, ряской зацвела. Люди её Поганкой стали называть.
Выплеснулась Юганка из себя от злости, вновь потекла через топи и трясину в болотное царство. Нашла Васюту в омуточке на кочке, сидит он, щёки надувает, лягушек веселит. Издали замахал Юганке лапами.
– Ну, как поживаешь на новом месте?
– Место новое, да всё по-старому! – пожаловалась Юганка. – Нафта с прежнего русла утекла, но людей, зверей и птиц за собой сманила. Даже цветы с ней ушли. А надо мной все потешаются – раньше моей водой хоть скот поили, а теперь и огороды поливать брезгуют. Не будет мне от неё житья, загони её под землю, пусть там течёт.
Пожалел её Васюта, написал зелёной бородой на болотной воде указ: заточить Нафту в подземную темницу.
Еле выбралась Юганка из Васютиных болот. А люди вышли поутру на берег – что такое? – вновь исчезла Нафта. Пошли искать. На этот раз нашли не на земле, а под землёй. Начали рыть ямы, копать колодцы – вырвались им навстречу подземные родники. Узнали люди Нафту – стали черпать туесами и пригоршнями, пить да нахваливать:
– Какая чистая, вкусная вода!
Пошёл слух, что, вобрав в себя силу земли, стали воды Нафты целебными. Ещё больше с тех пор чтили пленённую реку – издалека тянулся народ к её животворным родникам.
Не вынесла это Юганка, мешая воду с болотной жижей, в третий раз поползла в Васютино царство.
Лежит Васюта на зыбуне перед скатертью из свежей ряски, на ней ковши и кувшины из кувшинок, вокруг болотные огни горят. Увидела его Юганка и заныла:
– Нафта-то и под землёй не пропала, в ещё большем почёте стала, раньше ей в пояс кланялись, а теперь на колени встают, чтоб до родника дотянуться. Сделай её воды грязнее моих.
Повелел Васюта быть водам Нафты грязнее Юганкиных, начал бородой в болоте мотать, а Юганке приказал следить, что выходит. Но Юганка, пока таскалась по болотам, до того перепачкалась, что, как ни мутил Васюта воду, всё равно Нафта светлей оставалась.
Наконец сделал Васюта Нафту чёрной, как сама земля. Заглохли целебные родники, завяли вокруг цветы и травы, убежали звери, улетели птицы, даже люди стали покидать обжитые места.
Чтоб не вредить природе, ушла Нафта ещё глубже под землю. Одиноко текла она там в кромешной тьме, и такой жгучей была её тоска, таким великим горе, что камни плавились на пути, смешиваясь с её чёрными водами.
В конце концов стала Нафта густой и вязкой, как масло, и в тех местах, где проступала она на поверхность, её так и называли – каменным маслом.
Пришло время, начали этим маслом печи топить, согревать дома, освещать улицы и жилища. Понесла Нафта людям свет и тепло.
Сегодня по всему миру известно имя Нафта – или Нефть.
А коварная Юганка, так и не сумев из трясины выбраться, навсегда сгинула в болотном царстве. То царство с тех пор Васюганом называется. И там, где когда-то разжигал Васюта свои болотные огоньки, теперь ярко горят огни буровых вышек и нефтяных посёлков.
СОСНОВЫЙ ДУХ
Где-то за огородом, заливным лугом и речкой жил Сосновый дух. Каждый, кто возвращался из леса, блаженно вздыхал: «Ах, какой там сосновый дух!».
Вот Настя и представляла: сидит на пеньке дедушка, всем улыбается, всех привечает, одаривает грибами, ягодами и этим самым чудесным духом. Ведь есть же всякие Лесные, Полевые, Болотные, отчего же Сосновому не быть?
И очень ей хотелось с ним встретиться. Но одну её далеко не пускали, а бабушка на все просьбы и уговоры отвечала: «Успеется – лето велико».
Забот у бабушки невпроворот – не до прогулок! И вот уже начали желтеть берёзы, похолодела в речке вода, подошёл срок возвращаться в город. Решила Настя одна в лес пойти. Дождалась, когда бабушка задремала после обеда, накинула её большую шаль на плечи и пустилась в путь.
Прошла она по меже вдоль строя высоких подсолнухов, вышла на луг. Стрекозы, пощёлкивая крылышками, над головой кружат, кузнечики из-под ног рассыпаются, стрекочут, как маленькие часики, и кажется, что время здесь быстрее бежит.
Крепко держась за поручни мостка, перешла Настя на другой берег речки, и скоро стали попадаться первые сосенки: маленькие, будто игрушечные – выбежали навстречу, веточками за кисти шали цепляются. Осталась бы Настя с ними, но на взгорье уже показался сосновый бор.
И вот сомкнулись над головой кроны. Ступила Настя на ковёр сухой хвои и пошла меж колоннами высоких стволов, как по роскошной передней сказочного дворца. По сторонам оглядывается – где тут Сосновый дух прячется?
Вдруг расступились сосны. Очутилась Настя на большой, светлой поляне, как в огромном зале. И замерла.
Прямо перед ней, сверху донизу освещённые солнцем, стояли невиданные деревья. Ветви широко расходились от оранжевых стволов, причудливо извивались, изгибались, переплетались друг с другом, как в волшебном танце.
Казалось, только что здесь звучала музыка, все веселились, плясали, но, заметив чужого, застыли в неудобных позах.
И вдруг слышит Настя:
– Это что за красна девица в моих угодьях появилась?
Стоит у маленькой сосенки дедушка. В одной руке лукошко грибов держит, в другой сосновую веточку, и хорошо так, по-доброму смотрит.
– Я – Настя, а ты кто? Случайно, не Сосновый дух?
– Какой такой дух?
Объяснила она, что все, кто из леса приходят, про какой-то Сосновый дух рассказывают, вот она и думала, что здесь старичок живёт, вроде лешего.
– Ну, старичок я тут один, – засмеялся дед, – только не леший, а лесник. А сосновый дух здесь всюду. Вздохни-ка глубже…
Вздохнула Настя изо всех сил – даже голова закружилась! И почудилось, что деревья помахали ей приветливо зелёными лапами. Поднял дедушка сосновую веточку, и снова всё стихло, как в игре «замри-отомри».
– А что это за деревья странные? – спросила Настя.
– Почему странные? Сосны. Мы же в сосновом бору!
– Ну да! Разве сосны такие? Они прямые и ровные.
– Так те в тесноте, а эти – на просторе. Вот смотри: каждая веточка, пока росла, старалась из тени выбраться. Только не расталкивала других, как бывает у людей, не ссорилась с ними, а искала свой особый путь.
– А для кого они такие красивые? Их же здесь всё равно никто не видит?
– Так они не на показ, не на похвальбу! И отчего же никто? Ты увидела, и ещё кто-нибудь разглядит.
Смотрит Настя на необыкновенные извивы веток, и мерещится ей, что соснам неловко так стоять, что они ждут не дождутся, когда она уйдёт, чтоб танец продолжить. Да и дедушка глядит из-под густых бровей как-то хитро, веточкой помахивает, будто дирижёрской палочкой. Может, она у него волшебная?
– А зачем тебе, дедушка, эта палочка?
– Как зачем? Палочка в лесу всегда сгодится – паутину стряхнуть, траву раздвинуть, посмотреть, где грибы прячутся.
– А можешь ты, например, мне её подарить?
– Отчего ж не подарить? Бери, если приглянулась. Я себе другую найду. А сейчас пойдём-ка, я тебя домой провожу.
Вывел Настю из леса, перевёл через мостик, а там бабушка навстречу спешит. Походка у неё недовольная, волосы из-под платка выбиваются сердито, фартук на ветру возмущённо хлопает.
– Бабушка! Бабушка! – опережая вопросы, закричала Настя. – Какая там красота! Какой сосновый дух!
Оглянулась, а провожатого уже нет – лишь лукошко с грибами ей в подарок осталось да сосновая веточка. Схватила её Настя поскорей, взмахнула перед собой, и бабушка вдруг подобрела, только пальцем погрозила, и то не строго. А выбившиеся волосы обратно под платок заправила.
Пошли они домой. Настя как палочкой махнёт – так, словно по волшебству, попадётся то подосиновик с оранжевой шапкой, то семейка маслят, то куст малины.
Стала она ягоду собирать, и про палочку забыла. Хотела потом вернуться за ней, да как в лесу сосновую ветку найдёшь?
А через несколько дней родители увезли девочку в город.
Часто потом вспоминала она свою чудесную полянку. Всё представляла, что как раз теперь, когда никто не видит, сосны перестали таиться и веселятся от души: льётся с неба торжественная музыка, звенят иголки, гудят стволы трубными голосами, и деревья, расправив занемевшие лапы, кружат в хороводе, изгибаясь то в одну, то в другую сторону. А в центре знакомый дедушка стоит и сосновой веточкой дирижирует.
Очень Настя о потерянной палочке жалела. Может, вправду она волшебная была? А что дедушка свои секреты не выдал – так это правильно. Ведь настоящие волшебники всё делают не напоказ, не на похвальбу.
О ЛИКЕ И СЕМИЛИКЕ
Жила-была девочка Лика. Дома хорошо жила, особенно в выходные и в праздники, а в школе так себе – неважно. Учителя к ней придирались и без конца замечания делали. Очень она была непоседливая и несобранная – пять минут не могла спокойно посидеть. На уроке вся извертится, половину того, что учительница скажет, не услышит. Дома всё напутает: не тот пример решит, не те тетрадки принесёт или вовсе забудет домашнее задание сделать. Книжку не дочитает, поделку не доделает, даже на своём любимом рисовании получала тройки, потому что ни один рисунок не могла закончить.
«Нужно управлять собой», – говорили ей, а она не понимала. Управляют машиной: сел за руль и поехал. Управляют школой: вызвал непослушного ученика на педсовет, родителям по телефону позвонил – и порядок. А самой себе, сколько ни звони, всегда занято. Да и как себе прикажешь? Говорила рукам – не болтайтесь, голове – не вертись, никакого толку: руки сами что не надо хватают, ноги куда не надо бегут.
Так думала Лика, пока из школы шла. А пока думала, за котом на соседнюю улицу сбегала, в зоомагазин, где хомячки и белые мышки продаются, заглянула, на тротуаре постояла, посмотрела, как на щите рекламу меняют, на турнике покачалась, три раза вокруг дома обежала, пять раз на кнопку домофона нажала – музыку послушала.
Дома включила компьютер, телевизор, посадила Мурку на колени и собралась уроки делать. Открыла природоведение и вздохнула: целых три страницы – и всё про птиц. И зачем столько? Все они, в общем, одинаковые: головки, клювики, крылья, хвосты…
И вдруг в распахнутую форточку синичка впорхнула. Села на раму и головой закрутила. Вся такая чистенькая, новенькая, с жёлтым передничком – как с картинки учебника.
– Дон-динь-день, – протенькала синичка.
И так это было похоже на «добрый день», что Лике захотелось с ней поздороваться. Но, хоть она неважно училась в школе, всё-таки понимала, что девочки с синицами не общаются, потому что они из разных классов: синица из класса птиц, а Лика из 2а.
Зато кошка тут же на подоконник вскочила. Лика думала, птичка испугается, а она – юрк в комнату. Запорхала от стены к стене и всё оглядывается, будто играет. Мурка к ней – а синичка вдруг превратилась в муху и из лап её выскользнула!
Лика глаза ладошками потёрла, как папа очки протирает, когда её дневник разглядывает, и думает: «Верно учительница говорила, нужно управлять собой – а то глаза меня слушаться перестали, непонятно что мне показывают».
А муха вокруг Мурки кружит, жужжит. Мурка за ней – муха в коридор, Мурка в коридор – муха на кухню, Мурка на кухню – муха обратно в комнату.
И вдруг тоже кошкой обернулась! Отскочила Мурка: спина дугой, хвост трубой, смотрит и тихонько гудит где-то внутри.
«Надо бы эту непонятную, кошку поймать, – думает Лика, – мама ведь запретила новых животных в дом заводить».
– Кошечка, кошечка, кис, кис, кис, – поманила она.
А кошка вдруг говорит:
– Никакая я не кошка…
Лика от удивления на пол села. Вот и уши у неё что попало слышат! А кошка превратилась в белку, села напротив и лапки чинно сложила – хорошенькая такая, ручная и совсем не опасная.
Достала Лика из кармана горсть семечек, неуверенно протянула на ладошке.
– На, белочка. На, на, на…
– Вовсе я не белочка! – сказала белочка, и на её месте оказался воробей с чёрным нагрудничком на серой грудке.
Лика руками всплеснула, семечки рассыпала.
– Да что же это такое?! Да кто же это такой?!
А воробей клюнул семечку и представился:
– Чик-чирик, я – семилик!
Вот когда Лика пожалела, что была рассеянной на уроках.
– А кто такой семилик? Зверь или птица?
– И зверь, и птица, – воробей ещё одну семечку ухватил.
– А где он, например, водится?
– Где хочет, там и водится!
– А как он, например, выглядит?
– Как хочет, так и выглядит!
Лика от волнения по комнате забегала.
«Вот это да! Вот это жизнь! Тут сиди, скучай, птиц изучай, а он сам себе птица, зверь и насекомое в одном лице – даже страницы переворачивать не надо!»
– Значит, ты кем угодно можешь стать?!
– Запросто.
И воробей превратился в маленькую обезьянку!
Лика взвизгнула от восторга! Стали они вместе носиться по комнате, скакать и кувыркаться. Мурка от такой суматохи даже под шкаф забилась.
– А интересно, наверное, во всё превращаться? – переводя дух, поинтересовалась Лика.
– Ничего особенного! – скорчила обезьянка смешную рожицу.
– Как?! – подскочила Лика. – Это же можно где угодно побывать, что угодно повидать, в море поплавать, в небе полетать!
– Да я далеко не летаю – только с ветки на ветку. Вот когда жаворонком был, поднялся высоко, и то ненадолго. Я потом сразу в зайца превратился.
– А весело быть зайцем?!
– Я потом ёжиком обернулся.
– А хорошо быть ёжиком, иголки изнутри не колются?
– Я потом черепахой стал.
– А не скучно быть черепахой?
Обезьянка широко зевнула и вдруг исчезла. На её месте оказался кузнечик. У Лики такой на компьютерной заставке был среди цветов и трав: весь зелёный, даже глаза зелёные, ей всегда казалось, их просто забыли раскрасить.
– Догоняй!
Оттолкнувшись ногами, похожими на переломанные былинки, кузнечик перемахнул на стол, взлетел на шкаф, а соскочил уже белой мышкой.
Лика всегда считала себя очень ловкой, на физкультуре могла одни пятёрки получать, если бы не забывала форму приносить. А тут пока развернётся, семилик уже в другом углу комнаты – только хвостик мелькает.
Мурка наконец из оцепенения вышла – и шмыг под стол! Но вместо мышки из-под длинной бахромы скатерти, как из густой травы, вылетела носатая птица с красной шапочкой на макушке, села на ручку шкафа и застучала по полировке:
– Тук-тука! Тук-тука!
– Нечестно! – закричала Лика. – Мы же в догоняшки играем!
– А я в прятки!
– Если в прятки, то нечего бегать и летать. Нужно сидеть и ждать, когда тебя найдут.
– Я не могу долго сидеть на одном месте!
– Разве это долго? Учился бы ты у нас в школе! Там целый урок надо сидеть и не вертеться, не разговаривать, когда тебя не спрашивают!
Лика представила класс, где все дети умеют превращаться. Ходит измученная учительница меж рядов, указкой по партам стучит: «Перестаньте мяукать, уберите хвосты со столов – неужели трудно сорок минут побыть человеком?!».
– Кыш, – взмахнула она руками, – всю мебель маме испортишь! Теперь моя очередь прятаться.
Улучив момент, она влезла на подоконник, затаилась за занавеской. И вдруг слышит, дверца шкафа скрипнула. Выглянула, а Мурка у шкафа к чему-то принюхивается, и шерсть у неё медленно встаёт дыбом.
Распахнула Лика шкаф, а оттуда с рычанием выскочил живой тигр! Оттолкнула она его двумя руками, от ужаса даже не удивилась, как легко отлетел он к стене – будто надувная игрушка!
– Чего пихаешься? – обиделся тигр и, превратившись в безобидного кролика, принялся обнюхивать цветы на ковре.
– Зачем ты меня пугаешь? – с трудом приходя в себя, спросила Лика. – Обещай больше в страшное не превращаться!
– Ладно, – согласился кролик. И тут же превратился в змею.
Если бы Лика была внимательней на уроках, то приметила бы на чёрной змеиной головке жёлтый бантик, какие бывают лишь у безвредных ужей. Но она ничего про это не знала и с визгом прыгнула на диван.
– Ты же обещал!
– Это не я, это кролик обещал!
У Лики руки опустились.
– Ну как с тобой играть? На месте ты сидеть не можешь, правила игры нарушаешь, слова не держишь.
– С тобой тоже не больно весело – ты всё время одинаковая.
– Конечно! Я ведь человек, а не какая-то мышка или мошка!
– Подумаешь! Захочу, тоже человеком стану.
И семилик превратился в Лику!!!
Смотрит Лика на себя, как в кривое зеркало: глаза круглые от удивления, лицо испуганное, руки – как у надувной куклы.
«Я не такая, у меня руки не болтаются, как попало!» – хотела крикнуть она, но вспомнила, что сама никак не может научиться управлять своими руками.
«Я не пустая», – хотела сказать она, но вспомнила, как учительница говорила, что если ничем не заниматься всерьёз, можно превратиться в пустого, никчёмного человека.
Семилик тем временем сдулся, словно из него пробку вытащили, и превратился в симпатичного хомячка.
– Большим быть трудно, – признался он и стал собирать рассыпанные по ковру семечки.
– Конечно, трудно! – согласилась Лика. – Я вот, когда маленькая была, жила, как хотела. А теперь: в школу ходить надо, уроки делать надо, посуду за собой мыть…
– Тоже мне трудности! – надул щёки хомячок. – Была бы ты на моём месте! В мотыльке мне тесно, в лошади просторно… Днём наглотаюсь то сырой крупы, то капусты, то червяков, вечером живот болит. Ночью заснуть не могу: сколько раз ты во сне с боку на бок перевернёшься, столько я из одного в другое превращусь.
– А ты возьми и перестань превращаться, – посоветовала Лика.
– Как это?! Кем же я тогда буду?
– А кем ты раньше был – в самом начале?
Семилик задумался, даже на задние лапки встал, чтоб ловчей было думать.
– Может, кошкой? – предположила Лика, бросив взгляд на Мурку, наблюдавшую из-под дивана.
Семилик недовольно повёл носом из стороны в сторону.
– Или собакой? Или морской свинкой? А может, этим… этим… как его…
Подставив стул, Лика сняла с полки энциклопедию про животных и стала переворачивать страницы.
Каких только зверюшек, пташек, букашек-таракашек не было на картинках: рогатых и безрогих, усатых и безусых, бегающих, ползающих, плавающих, летающих… Но ни в ком из них семилик не узнал себя.
Лика решила крупных пропускать: вряд ли вначале он был очень большим, ненастоящие они у него получаются. Жуков и мошек тоже отмела: в них семилику, как взрослому в детской одежде, – жмёт со всех сторон. Но и животных среднего размера оказалось предостаточно.
– Может, рысью? Может, куницей? Может, дикобразом?
Дикобраза в книге не было, Лика про него вспомнила потому, что в зоопарке видела. Она попыталась его нарисовать, но, как ни старалась, он смахивал на обычного ёжика.
Семилик от скуки обернулся майским жуком и, взлетев под потолок, шлёпнулся на тетрадь. Лика стряхнула его ладошкой. Но тут по телевизору началась передача «В мире животных», и он, пристроившись перед экраном, начал превращаться во всё подряд.
Лика телевизор выключила, компьютер выключила.
– Попробуй сосредоточиться, иначе никогда не узнаешь, кто ты на самом деле.
– А мне и не надо! Я и так знаю!
– Так кто же ты?
– Я – семилик! Я и зверь, и птица, и рыба, и насекомое…
– Но ведь всё это не взаправду. Был зайцем и не понял толком, как это. Был ёжиком и ничего про него не узнал. А человек из тебя выходит ненастоящий – пустой внутри.
– Ну и что?! Зато, когда мне весело, превращаюсь в котёнка, когда грустно – в ягнёнка, когда устаю – в улитку или черепаху. А ты и когда весело – Лика, и когда грустно – Лика, и когда спишь, и когда играешь. Как тебе не надоест?
– Да разве это может надоесть? Ведь я родилась Ликой!
– А я семиликом!
И, обернувшись синичкой, он вспорхнул на форточку.
– Куда ты? – закричала Лика. – Мы ведь ещё не поговорили и не поиграли как следует!
– Я не могу долго быть на одном месте! – напомнил семилик и, перелетев на ветку клёна, затерялся в осенней листве.
Сколько ни вглядывалась Лика, так и не смогла его различить.
Мурка прыгнула на подоконник, сунула голову под ладонь. Лика вздохнула, взяла её на руки и, подойдя к столу, открыла учебник. Кошка заглянула в него и отвернулась – её не интересовали нарисованные птицы.
Лика нашла воробья, синичку и долгоносого дятла в красной шапочке. Потом прочитала всё, что про них написано. Потом энциклопедию полистала.
На следующий день на уроке рисования она изобразила синичку на оконной раме, а за окном жёлтые листья клёна на фоне синего неба. Учительница поставила ей пятёрку, даже обвела её два раза. И по природоведению Лика получила пять.
Никогда ещё у неё не было двух пятёрок сразу. Она несла домой портфель так бережно, будто от неловкого движения пятёрки могут перевернуться и превратиться в двойки.
«Всё-таки хорошо, что на свете есть кое-что постоянное», – думала она.
И всё вокруг представлялось ей удивительным: пробежавшая мимо собака, сорока на ветке, кружащий над клумбой шмель. Везде мерещился чудесный зверёк семилик.
Или не зверёк – кто его разберёт…
ЗВЕЗДА
Не разъедай своего сердца, не оплакивай прошлого,
похороненного прошлого, делай, что должно,
и, как звезда, не отдыхай и не спеши.
Хаджи Абдул Гезди
Спи, Танга, я рассказала все сказки, которые знала, и в запасе у меня остались лишь печальные. Хорошо, я расскажу ещё одну, но не говори потом, что тебе от неё стало грустно.
Слушай. Слушай и засыпай. После дня всегда приходит ночь, только наш полярный день длится полгода, но и после него наступает ночь – длиннаядлинная.
А когда-то ночи не было совсем. В то время Землю освещали сразу два солнца: как только одно скрывалось за горизонтом, тут же появлялось другое.
Чтобы не запутаться, мы дадим им имена. То, которое светит до сих пор, назовём Мати, а второе, поменьше, – Мэми. Впрочем, это только для Земли они были солнцами, сами себя они считали звёздами, одними из многих.
Звезда Мэми была очень юной, ей исполнилось всего несколько тысяч лет, что по звёздным меркам совсем мало. И, как все юные и нетерпеливые, Мэми любила задавать вопросы.
– Почему звёзд так мало, а тьмы так много? – спрашивала она.
Ещё спрашивала:
– Кто зажигает звёзды?
А ещё:
– Для чего они горят?
Она спрашивала об этом так часто, что Мати вспомнила, а может, придумала для неё сказку про сына Звёздного неба – прекрасного Элеса.
– Он разъезжает средь звёзд на золотых нартах. Сначала вдали показываются светящиеся силуэты оленей. Они бегут, низко опуская величавые головы, чтоб не задеть рогами звёзд. За ними, словно сотканные из солнечных лучей, выезжают нарты, где на возвышении, как на царском троне, сидит прекрасный Элес. На его поясе – золотой лук и колчан с огненными стрелами. Время от времени он достаёт стрелу, пускает её во тьму, и там, куда она попадает, вспыхивает новая звезда.
Мэми слушала, не перебивая, и только в конце спросила:
– А ты видела его – этого Элеса?
– Нет, – призналась Мати. – Мне рассказала о нём одна старая, давно отгоревшая звезда. Когда-то его нарты проезжали неподалёку и даже оставили след, который мы называем Млечным Путём.
– А когда он приедет в следующий раз?
– Это никому не известно. Вселенная слишком велика – сын Звёздного неба редко появляется дважды в одном месте.
– Но мне нужно спросить его кое о чём. Я хочу узнать, для чего он зажигает звёзды.
– Это невозможно, – вздохнула Мати. – Даже если он появится снова, нас с тобой уже не будет. К тому времени мы растратим свой свет и погаснем. Ведь век звезды так короток…
Да, Танга, звёзды тоже считают, что живут на свете слишком мало.
– А я не буду себя ни на кого тратить. Я вообще не буду светить, пока он не приедет! – упрямо сказала Мэми и тряхнула огненной шевелюрой, как капризное дитя встряхивает головой.
И вот, чтобы дождаться прекрасного Элеса, она стала сдерживать свой огонь – как если бы мы сдерживали дыхание. Правда, совсем не светить она не могла. Она то медленно тлела, то, не удержавшись, воспламенялась на миг, а потом вновь смиряла жар. Но никогда уже не горела в полную силу – как если бы мы не дышали полной грудью.
Да, конечно, Земле от этого стало холодней. День, который прежде освещала Мэми, уже не был таким светлым и тёплым, а походил скорее на мрачные осенние сумерки.
Но Мэми совсем не думала про Землю. Она вглядывалась и вслушивалась в чёрное зияющее пространство, надеясь сквозь шум космических ветров различить скрип звёздных нарт. И всё спрашивала:
– Скоро ли он появится?
Ждать пришлось долго. Я не знаю, сколько лет – звёзды живут и считают по собственному времени, но и этого времени прошло очень много.
И вот однажды на горизонте возникла новая звезда. Она была не похожа на остальные. Она была блуждающая, она была путешественница. И даже не целая звезда, а всего лишь кусок образовавшейся где-то ледяной глыбы. Но когда он летел, разбрасывая во все стороны яркие искры, то казался самой настоящей звездой.
Почувствовав пришельца, Мэми оглянулась и весь нерастраченный свет невольно устремила к нему. От этого ледяной гость просиял так ярко, что на миг затмил остальные звёзды.
– Кто ты? – краснея от волнения, прошептала Мэми.
– У меня нет постоянного имени, – ответил он, – я гуляющая звезда… Впрочем, ты можешь называть меня Ничей.
– Ты тоже зажигаешь звёзды?
– Может быть, и даже наверняка! – не раздумывая, согласился гость. – Я так долго брожу в пространстве, что многие могли зажечься от моего огня.
Мэми посмотрела на него с давно хранимым восторгом. Польщённый, он начал ходить вокруг неё кругами.
– На кого ты расточаешь себя? – спросила Мати при встрече. – Он ненастоящий. У него даже нет собственного огня – он горит отражённым светом.
– Пусть, – упрямо ответила Мэми.
– Но это всего лишь кусок космической породы.
– А мне нравится эта порода!
Теперь Мэми старалась держаться от Мати подальше.
– Я устала сдерживать себя, – говорила она новому другу. – Мне было жарко и душно. И одиноко. Правда, у меня есть одна знакомая звезда, но она никогда не подходила ко мне так близко. К тому же она старая и ворчливая! С тобой всё будет иначе. Мы будем гореть так ярко, что рядом с нами всем станет тепло и светло. И, может, сам звёздный Элес заглянет на наш огонёк.
– Зачем нам ещё кто-то? – недовольно проворчал Ничей. – Разве я для тебя недостаточно хорош?
– Ты лучше всех, – поспешила заверить Мэми.
Так они вертелись друг возле друга и восхищались друг другом очень долго. Долго даже по звёздному времени. И постепенно Ничей начал уставать. Он поблёк, уменьшился в размерах и с каждым кругом удалялся от Мэми всё дальше.
В конце концов он удалился настолько, что для того, чтоб услышать друг друга, им приходилось не говорить, а кричать.
– Мне пора… – крикнул он однажды.
– Куда ты? – всполошилась Мэми.
– Я не могу вечно вертеться на одном месте – я гуляющая звезда.
– Тогда возьми меня с собой!
Ничей задумался – мысль его, как он сам, была блуждающей и неясной.
– Никогда не видел, чтобы звёзды путешествовали парами, – крикнул он, – меня кометы засмеют!
В этот момент вдали мелькнула случайная комета. Она вильнула роскошным хвостом, и Ничей просиял так, как прежде сиял только для Мэми.
…Она ещё надеялась, она что-то говорила, кричала, плакала, но он настолько отдалился от неё, что уже ничего не слышал.
И тогда, собрав все силы, весь огонь, рассчитанный на долгий век спокойного и ровного горения, Мэми вспыхнула!
Бывало и раньше, не сдержав огня, она воспламенялась на миг. Но в этот раз она вспыхнула так горячо, так страстно, как вспыхивает звезда лишь в последний час.
И этот огонь сумел растопить его ледяное сердце.
Он остановился. Он оглянулся. Забыв о случайной комете, он невольно просиял в ответ…
И вдруг пропал. Испарился! Там, где он только что был, осталось лишь бледное пятнышко, какое бывает, когда уводишь глаза от света. Но и оно скоро исчезло.
– Не жалей о нём, – успокаивала Мати. – Это был всего лишь кусок космического льда. Он не мог выдержать твоего огня.
Но Мэми не слышала. Она больше ничего не слышала и не видела. В её ослеплённых смертельной вспышкой глазах весь мир казался чёрным выжженным пепелищем.
Нет, Танга, Мэми не исчезла. Но, растратив весь свой жар, она начала меркнуть, блёкнуть, и погасла окончательно. Её побелевшее лицо, словно маска, навсегда застыло в страдальческом выражении.
Она и теперь в свою очередь восходит над Землёй, бледная, печальная, но светит лишь отражённым светом.
…Говорят, однажды недалеко от нашей планеты вновь появился прекрасный Элес. Ах, как прекрасен он был! Млечный Путь скрипел под полозьями его нарт, летели огненные стрелы, зажигались новые звёзды, а старые сверкали так ослепительно, что отблески того сияния до сих пор доходят до нас с севера.
И только Мэми не участвовала в общем ликовании. Издали молча смотрела она на того, кого так ждала когда-то, но ни единого луча, ни единой искры не было в её охладевшем сердце.
Спи, Танга, спи. Скоро утро настанет, а ты всё не спишь.
Пройдёт много ночей, много дней – ты вырастешь. Ты станешь большой, красивой, и тебе будут говорить: светлая Танга, ясная звёздочка.
Это будет скорее, чем ты думаешь, ведь жизнь человека – мгновение по сравнению с жизнью звезды.
Только не спрашивай тогда, на кого растратить свет глаз и огонь сердца – свети сама по себе, свети сразу, свети, никого и ничего не дожидаясь.
Спи, Танга, и не огорчайся, что сказка получилась слишком печальной. За печалью всегда приходит радость, как за ночью день. Даже если эта ночь полярная.