Скульптора убили

Скульптора убили

Рассказы

Скульптора убили

 

Саш, ты дурак что ли? – спросила Элеонора Аркадьевна.

Часы в кабинете второй год шли в обратном направлении, поскольку стрелки не расставались, а шли навстречу.

Нет, – задумался я.

Стержень у неё был. Ось! Об эту ось терлась вся наша редакция, потому что большую часть других обитателей Дома печати за маленьким исключением уже давно оптимизировали и превратили в пюре. Элеонора Аркадьевна была абсолютный батька в пекле.

Чего ты задаешь глупые вопросы? Ты же понимаешь, кто нам деньги дает. Значит, и материалы такие публиковать не можем.

Вопрос на самом деле был вполне резонным: когда зарплата не фонтан, сны все чаще приходят о чем-то большем. Я – молодой растущий организм, мне хочется в пампасы.

Кстати, посмотри в почте, комментарий прислали насчет убийства скульптора. Собери информацию и сделай. Добавь реакции живых людей. И не тяни!

Вот и пампасы. Впрочем, некрологи мне удавались.

День подходил к концу.

В кабинете сидел Ганс и настойчиво щелкал клювом по клавиатуре.

А ты не думал, что колбаса, которую покупают журналисты, просто обязана наполовину состоять из бумаги? – не глядя спросил Ганс.

На самом деле Ганса звали Гена, но ему больше нравилось немецкое имя. Оно привязалось после одной студенческой постановки: тогда ему вдруг понадобилось выйти из университета перед самим выступлением, будучи в немецкой военной форме – он играл фашиста, осознавшего, что война – зло. Пенсионерка-вахтерша по какой-то причине передумала пускать его обратно. Вопрос Гены «Я что, злодей, что ли?», прозвучавший неожиданно громко из уст немецкого солдата, повис в воздухе, а факультетская газетка «Вектор» еще долго дискутировала об эхе войны. Я помню это хорошо, потому что сам эти статьи и писал.

С чего это?

Ну, им же нужна пища для размышлений.

Смешно.

Какие тут шутки… Вчера в магазин захожу – бабулька смотрит на прилавок, а там сосисок целая телега. Смотрит, смотрит, а потом голосом Вассермана говорит: «Сосиски за 150!»

Ты почту не глядел? Там должно быть какое-то письмо из министерства про убийство скульптора.

Было дело.

И чего там?

Да ничего необычного. Жил себе Галимханов Д.Д. из солнечного Узбекистана на улице Революционной. Однажды утром в возрасте шестидесяти восьми лет проснулся, потянулся и вспомнил молодость. На волне своей памяти начал приставать к соседской дочери Гюзель. А соседи оказались не менее горячими людьми с Востока. Гюзель – не по годам сложенная – по паспорту вообще несовершеннолетняя. Короче, она папе пожаловалась. А папа ее – бывший боксер, победитель конкурсов. Долго думать не стал и пошел врезал узбеку так, что тот сломался пополам. Хрясь – и все.

Дичь какая-то.

Восток – дело тонкое. И быстрое.

Около лифта кто-то вешал объявление о закрытии домопечатной библиотеки из-за недостатка денег. Я там так и не был, но было заранее жаль – склад литературы, говорят, там лежал капитальный. Дом печати вообще похож на печень молодого человека, который регулярно загружает ее дрянью и надеется, что выдержит. А потом вдруг то окно не откроется, то кусок стены отколупнется. Поэтому у журналистов в этом городе такие стареющие лица. Мы обличаем и расследуем, настаиваем и советуем, отнимая деньги у всех подряд (17 рублей за номер). Сейчас верить нельзя ни одному прохожему, тем более сидящему в кабинете, но нам зачем-то – все еще – верят. Хотя мы даже не прохожие, у нас и ног-то нет, мы лежим, порубленные на части, в киосках, где тихо и мягко и в обед пахнет чабрецом. Простите нас, ибо ведаем, что творим.

Глубоким вечером мы рванули в новое заведение «Выходной», которое отчаянно рекламировали в интернетах – Ганс такое не пропускал. Его можно было понять: почти все подобные кафешки через полгода после открытия превращались в дорогие и неприятные, как лоботомия, места. Поэтому ковать железо стоило в назначенное время – пока горячо.

Ганс пришел в модном пиджачке.

Ирландский твид, я надеюсь?

Я тоже надеюсь. Когда покупал, чую – смотрят на меня продавцы. А я еще не понимаю, что такое – пиджак ничего такой, приталенный, как я люблю. И удобный, зараза! В автобусе смотрю – в кармане наклейка «Beautiful woman». Ну их всех, буду носить, как будто кто-то знает, что это женское. Не заметно же?

Ну-у…

«Выходной» находился в одном здании с компанией по выдаче кредитов с конскими процентами «Деньги быстро». По равнодушному тону вывески было категорически непонятно, то ли они деньги предлагают, то ли выпрашивают. Рядом сидел потрепанный мужик и пил пиво. Обращаясь в нашу сторону, как будто мы с ним только-только прервали задушевную беседу, он сказал:

У всех дырки одинаковые, только документы разные, ага?

Мы кивнули и исчезли в «Выходном». Местечко ничем особенным не отличалось: большинство сидело за столиками, тыкаясь в телефоны и зыркая по сторонам, а на неразмятом танцполе кучковалась стайка девчонок неопределенного возраста. Играла колючая электроника, слепящая и обесцвеченная настолько, что у посетителей можно было разглядеть седину. Ганс нашел кого-то из своих многочисленных знакомых, мы плюхнулись на диванчик, взяли пива и какое-то время наблюдали, как те отстраненно смотрят в сторону.

Шумно тут!

Что?

Шумно!

Ага!

На разговоры не оставалось места, музыка напоминала слабые удары током. Мы вышли.

Странное место.

Это ты давно по клубцам не ходил.

Теперь везде такая чушь играет?

Ты просто не умеешь ее готовить.

Ну да, а то я все никак не могу найти подходящую музыку, чтобы в тесном кабаке посмотреть в телефон.

Вывалились знакомцы Ганса, кто-то закурил. Стало ясно, что говорить нам особенно не о чем.

А вы знаете, у нас скульптора убили, – ляпнул я.

Бывает. А что он сделал?

Приставал к дочке бывшего боксера.

Капля в море! У нас каждый день на дорогах десятками сбивают. Привыкли уже.

Искусство требует жертв…

Разорвавшийся в кафе музыкальный ритм окутал всех вышедших. Через пару секунд изнутри вылетел Ганс с какой-то сизой девицей и широко открытыми глазами обозначил, что даму надо проводить.

Привет! – дружелюбно гаркнул я.

Привет! Есть позвонить?

Невзрослое лицо и тонкий голос. Большие глаза – как потом окажется, это результат хирургического вмешательства: она родилась со сросшимися веками, пришлось разрезать. Общую картину дополняла нескучная фигура.

Абонент не хотел отвечать.

Вот ведь… Дойдем до «Спички»? Надо найти кое-кого и забрать ключи. А то я домой не попаду.

Да, тут все равно скучно.

Ганс сказал, что ты нормальный.

Это он плохо меня знает.

Мы пошли. Девушку звали Настя, она любила фотографировать.

Это знаешь, еще с детства. Я как-то фильм смотрела – там кого-то посылают обворовать квартиру. А воры вместо того, чтобы вытащить драгоценности, свистнули целый чемодан фотографий. До меня через какое-то время дошло, что это и правда куча сокровищ. Ну, самое дорогое. А потом – все эти советы по оптимизации жизни вроде «Сфотографируйте любимые ненужные предметы и избавьтесь от них» и так далее. А ты чего в журналисты пошел?

Не знаю. Вообще-то я всегда любил слова. Где-то дома есть фотография меня лет пяти с охапкой карандашей: я – гордый и без штанов, а обои на фоне украшены словами «мама», «папа» и «саша». Отсюда все и идет. Думаю, мне просто не хватает еще одной фотографии с расписанной стеной и гордостью на лице. И без штанов, конечно же.

Чем дальше фотографирую, тем больше понимаю, что это развратное занятие. Насилие, за которое платят деньги.

Чего это сразу насилие?

Или работа частного детектива. Увидеть человека таким, каким он себя не видит, и узнать о нем то, что не знает он сам.

Любишь подглядывать?

Все любят. И ты тоже. Потому что так можно разглядеть красивое.

Красивое?

Да. Настоящее, неподдельное.

Это страшновато.

Все настоящее страшновато.

Клуб «Спичка» как всегда был полон позолоченной молодежи, отплясывающей будто в последний раз. Настя зашла внутрь, я остался снаружи. Через пару минут ко мне прилип парень с бритой головой и горящим взглядом. Нервно почесываясь и вертя головой, он представился Витамином. Рассказал, что попал в непростую ситуацию: недавно вышел из состава националистической группировки, теперь должен скрываться и приехал сюда.

Надолго у нас?

А как повезет. Вроде спокойно, можно перекантоваться. И недорого.

У нас тут на днях скульптора убили.

Это фигня, я сто раз так делал. Я спокоен. Ты спокоен?

Более-менее. Но у нас нечасто такое бывает.

Все мы встаем перед выбором – охотник или жертва. Ты охотник или жертва?

Охотник, наверное.

Молодец, молодец. Чем докажешь?

Девушку вот поймал.

Молодец, молодец. Хочешь «Волгу»? 20 тысяч, черная, без номеров. Красава будешь!

Не, денег нет.

Может, бабу твою раскулачим?

Да у нее откуда?

А давай попробуем. Ты охотник или нет? Короче, я сейчас отойду, через пять минут буду. Никуда не уходи, понял?

Я машинально кивнул. Витамин скрылся в клубе. Надо было валить. Я почти завернул за угол, когда меня догнала Настя.

Мы куда-то торопимся? Мог бы и подождать.

Один парень настойчиво хотел продать нам «Волгу».

Респектабельно выглядишь, значит. Так-то каждый выживает как может. Откуда, думаешь, пацаны из «Спички» берут деньги?

Не люблю ни пацанов таких, ни их деньги.

Зато в шоколаде.

А по-моему, они в говне, просто запах уже не различить.

Уверена, они думают абсолютно симметрично насчет тебя, – засмеялась Настя. – А ты еще спрашиваешь о красоте. Вот же она. Это человек, которого можно считать человеком во всем этом.

Я пожал плечами.

А что бы ты сделал? Ну, для собственного выживания? Смог бы пойти по головам, использовать кого-нибудь, а потом выбросить?

Не знаю… По-моему, всегда есть другой выход, нет?

А ты слабый.

А ты приставучая.

Настя хмыкнула. Она вдруг показалась болячкой на ободранной коленке, которую неумолимо тянет расковырять до крови.

Рок-бар «ТТ» встретил нас тихим блюзиком и почти пустым залом. Настя скользнула вглубь искать своего человека, я сел за стойку. Рядом сидела пара – мужчина потенциально рекордных размеров со вкусом ел и пил, его девушка неопределенного возраста томно вздыхала, тихо скучая и потягивая коктейль с зонтиком.

Что будем пить? – спросил бармен.

Возьмите фирменного светлого, оно здесь отличное, – влез рекордсмен. – Повсюду разбавляют, а здесь нет.

М-да?.. Ладно, давайте фирменного.

Рекордсмена звали Михаил, он работал на стройках и раз в неделю приходил сюда со своей женой – парикмахершей Викой, которая не любила отпускать его одного. Мише хотелось общения.

У меня здесь дед неподалеку жил, – начал Михаил. – Раньше кинотеатр на этом месте стоял, мы ходили. Атмосфера сохранилась – не знаю как. Хотя планировка, само здание – совсем другие, переделали все напрочь.

Я как-то архивные материалы читал про этот кинотеатр. Один из его строителей был некто Адольф Иванов. Родился чуть ли не в начале века, в то время имя было модное. Видел его фотографию – тяжелый взгляд. С другой стороны, каким еще он может быть? Все-таки войну прошел. Это как Бога увидеть.

А ты сам-то верующий?

Да как сказать…

Легкость в мыслях царила необычайная. Фирменное светлое било точно в цель.

Я – солипсист.

В смысле?

Ну, это значит, что весь мир – это лишь продукт моего сознания. И как только не станет меня – исчезнет и все остальное. А значит, все это вокруг – сплошной субъективный взгляд…

Михаил приостановился, допил пиво и попросил еще. Вика вовсю таращила любопытные глазки. Пауза растягивалась и неприятно липла.

А вы знаете, у нас скульптора убили, – нашелся я.

Жалко его. И того, кто убил, тоже жалко, – вдруг зазвучала Вика.

Мы в тишине потягивали напитки. Потом Михаил повернулся ко мне:

То есть это значит, что все, что вокруг, это создал – я?

Так или иначе. Как прекрасен этот мир, посмотри…

Ты прям все перевернул, – сказал этот необъятный мужчина и задумался окончательно, неуловимо приняв позу роденовского мыслителя.

Подошла Настя.

Я нашла ключи!

Ура… Ну, мы пошли, рад был познакомиться.

Пара кивнула.

Значит, одиссея закончена?

Можем дойти до моего дома, тут недалеко. Автобусы все равно не ходят.

Мы медленно потягивали из какой-то бутылки и двигались по космически темным дворам. Когда путешествие заканчивается, всегда начинаешь внимательнее всматриваться в окружающее. Город поворачивался то одним боком, то другим, равнодушно покачиваясь под ногами. Газеты пишут, что это один из самых крупных городов в стране. Спорить с этим глупо, ведь, даже прогуливаясь по окраине, встречаешь всяческие эпицентры: «Посольство красоты», «Вершина чистоты», «Центр сухофруктов». И из каждого глядит что-то героическое.

А почему ты не могла до чувака дозвониться?

Да он телефон дома оставил.

А зачем ты ему ключи отдала?

Это мой муж.

Я засмеялся и закашлялся.

Ничего, что ты не одна туда пришла?

Ничего. Мы сейчас немного отдельно живем.

Немного?

Да, он устал от моих расспросов, кто та женщина, которую он зовет во сне.

Правда что ли?

Да не очень. Какая разница?

Чем дальше мы шли, тем больше становились у Насти глаза. В них чувствовался не плотский блуд, а какой-то другой. С такими можно было бы стоять, как избушка на курьих ножках, на границе между тем миром и этим, и все принимали бы тебя за своего. Хотелось спрятать ее в карман.

Мы дошли. Настя закурила. Я не знал, что сказать, и весело пошатывался.

А ты знаешь, у нас скульптора убили.

Какого скульптора?

Кажется, его фамилия Галимханов.

В смысле? Откуда это?

Да нам сводку прислали сегодня в редакцию. Твой знакомый?

Ну да, он же тут через пару домов живет…

Как выяснилось, Настя в детстве ходила к Галимханову в художественную студию. Он в свое время работал над какими-то скульптурами в Москве, из-за чего потерял три пальца на правой руке. Рисовал – и необычно, но, кроме учеников, работы эти никто и не видел – сам он не считал их по-настоящему красивыми и удачными для выставки или продажи. Недавно все говорил о красоте и яркости снов, захотел слепить скульптуру и искал подходящую натурщицу, чтобы не боялась раздеться.

Какой он извращенец – тихий как одуванчик. А самое глупое, что где-то полгода назад я ее сама фоткала, в том числе и без одежды. «Это всего лишь тело, зачем мне его стыдиться!» Она эти фотки в сеть выкладывала, отец увидел и ей накостылял, мне чуть не досталось. Дура…

Настя вдруг стала растерянной, чуть помятой и не такой острой, какой рисовалась вначале. У меня что-то щелкнуло, и образовался поцелуй. На мгновение стало тихо, тесно и темно, потом Настя отклонилась.

Ты же понимаешь, что дальше ничего не будет?

Да, – соврал я.

Я знала, что ты хороший.

Я витиевато развел руками и встал как гоголевский Городничий, демонстрируя: что есть – то есть. Потом на одном крыле добрался до «Выходного», где кутил Ганс. Когда я пришел, он поднимал тост за безвинно убиенные в местной прессе точки над буквой «Ё».

Утром я чувствовал себя ледоколом, с треском пробирающимся сквозь льды. Вслепую был написан текст про скульптора, за который минут десять было стыдно, но потом Элеонора Аркадьевна похвалила за тяжесть отдельного слова, которой я дорожу больше, чем скоростью вращения словесной массы:

Умеешь ты про мертвых писать. И людей добавил, это хорошо.

Либо хорошо, либо ничего! – я скромно потупил разъезжавшиеся глаза.

Скоро у нас вся газета такая будет, особенно на предвыборные кампании.

Материал ушел в верстку. В обед мы с Гансом в легком болезненном бреду сидели в кабинете и, ощущая невнятный гипнотический эффект, смотрели канал «Дискавери» по компьютеру. Там увлекательно рассказывали, что если бы не Юпитер, то были бы мы все мертвы к чертовой матери. Размазанные по стульям, мы хором думали: спасибо тебе, Юпитер.

Настя казалась уменьшающейся точкой, болтающейся на знаке вопроса. Потом пошли какие-то звонки, просьбы помочь с заголовками, байки с недавних выездов, чай с конфетами. Ганс уже планировал вечер, но очередное задание вытолкнуло меня на улицу. Оказалось, что весеннее солнце куда-то сбежало, пошел легкий снег. В поле зрения попал памятник Маяковскому – черный, как мавр. Сурово сдвинув брови, мы грезили о неслучившемся.

 

 

Капуста

 

Проходила весна. Такие вёсны бывают только в России, всегда до смерти набитой ледовыми городками и снежными королевами. В вязком перезвоне песочных автобусов, в мягчеющей грязи, в холостом щелканье ртов чувствовался ритм – тощий, наглый, живучий. Доверившись ему, Асгат без особого азарта просадил за ночь в игровых автоматах все деньги и наделал зыбкое количество долгов.

До утра было долго, Асгат сел в кафе поглядеть в стену.

Извините, мне в чай кто-то плюнул, принесите другую чашку, пожалуйста, – пискнул соседний столик с короткой женщиной неопределенного возраста. Ржавые кошачьи глаза не умещались на ее крысиной мордочке. Она была одета в бесконечные накидки – круглая, слоеная, как капуста. На столике в беспорядке валялись разорванные на кусочки салфетки.

Асгат заказал у официанта что-нибудь горячее попить и пошел в туалет. Нужно было перезанять денег – завтра возвращать первые долги. Была пара кандидатур, но это утром. Ладно, пора на выход.

Крысиная морда в капустных листах стояла над его чашкой неслучившегося чая и пускала туда слюну. Зачем-то выждав, Асгат подошел к столу. Крысиная морда уже сидела за своими салфетками:

Извините, вам в чай кто-то плюнул. Я постоянно сюда хожу, у них каждый раз…

Так это вы и были.

Нет-нет– нет-нет, вам показалось, – защебетала Капуста. – Это была другая. Она

одевается как я, и выглядит как я. Точно такая же, как я, но не я.

Асгат стал собираться. Хотелось спать.

А вы, кажется, совсем без денег? Я бы могла вам помочь, если окажете мне услугу.

Найти того, кто вам слюни в чай пускает?

Понимаете, я растеряла всех детей, сейчас живу совсем одна. Засыпать тяжело, когда рядом никто не лежит, бессонница.

От меня вам что нужно?

Может быть, вы поспите в моей комнате недалеко от меня? – крысиный нос стал совершенно невыносим от ее самозабвенного мечтания, а капустные усы вытянулись и лезли прямо в лицо Асгату. Она выкатила из-под одежды настойчивую сумму денег. В голове у Асгата было мутно. Ехать домой все равно было не на что и незачем.

Капуста с Асгатом долго петляли по старому району города. Дома здесь были невысокие, потрескивающие, с терракотовыми лицами. В одном из таких домов гостеприимно чернела давно открытая подъездная дверь – туда они и зашли.

В неряшливой квартирке Капусты мебели почти не было – так, стук бамбука в холодном доме. Помимо кухни, больше похожей на туалет, была единственная комната с кроватью и диваном. Асгат не раздеваясь сел на диван. Усталость навалилась и свернула его на бок.

Уже проваливаясь в сон, он почувствовал, что крысиная морда стоит у дивана и висит над ним душным пузырем. Не было сил шевелиться или сгонять сон, чтобы удостовериться в этих ржавых глазах, размазанных по крысиной морде, которая шевелилась от возбуждения в тишине квартирки. Открывай глаза или не открывай – все равно не было уже ничего: ни людей, ни животных, только эта зараза, сверлящая проигравшее тело.

Асгат взмок и растаял, талое ссохлось и рассыпалось, а рядом кто-то настойчиво смотрел и смотрел, пока он не крикнул и куда-то нырнул.

Утро глухо било Асгата по лицу и щедро насыпало песок в глаза. С обещанными деньгами и звенящей головой он проснулся у себя дома. Безразличный холостяцкий завтрак: Асгат ел и ни о чем не думал. Ему не было вкусно – ему было нормально. Но, кажется, даже если бы он сейчас оказался в первоклассном ресторане с элитным меню, ему было бы так же все равно.

Асгат вышел из дома отдать долги. Он – очень длинный и очень желтый – равнодушно смотрел на солнце, усердно поднимавшее перед ним юбку, и меланхолично подсчитывал, сколько и кому он должен сегодня отдать. Впрочем, ему всегда было пусто; алкоголю, женщинам и прочим стимуляторам уже нечего было взвинчивать в его крови. Как так произошло, он и сам не понимал. Знал только, что если бог раз превратился в междометие, то это уже навсегда. Теперь у него оставалось только любопытство – чем все это кончится.

Зайдя в игровые автоматы, он немного вспотел: краем глаза увидел, что в самом пустом углу сидит вчерашняя Капуста. Не подав виду, дошел до игроков, отдал им нужные суммы. Уже на выходе кинул взгляд в сторону Капусты – оказалось, что это просто куча грязного тряпья, сваленная уборщицей. Про себя Асгат удивился тому, что еще способен переживать и так реагировать.

На обратном пути ему показалось, что он все-таки увидел на другой стороне улицы тот безобразный кругляшок на ножках. Асгат зашел домой, сполоснул лицо и руки. За входной дверью ощущалась возня, Асгат посмотрел в глазок: в коридоре осторожно, бочком, подбиралась к его двери Капуста. Он отошел, ожидая звонка или стука, но ничего не последовало. Так прошло несколько бесполезных часов. Асгат снова посмотрел на лестничную клетку: крысиная морда нетерпеливо переживала с той стороны, колупая его дверь и едва заметно поскуливая.

Асгат ушел вглубь комнаты и лег на диван. Была в этих ржавых, никому не нужных глазах, которые бродили и плевали в чай, плохая, незрелая рифма к его собственной жизни, так и не проросшей до конца. При этом в них ощущалось что-то необходимое и раздражительное одновременно, как пчелиный гул в мире мертвых. Жизнестойкий математический иероглиф, гудящий по ночам в районе вокзалов. Мнимое число, существующее по обе стороны здоровья. Позолота, имеющая право на жизнь там, где, как в сказке, темно.

Асгат почувствовал, что Капуста в комнате и стоит около дивана, шевеля от возбуждения своей крысиной мордой, топорща усы в разные стороны. Он уже почти спал: руки прилипли, тело стыло, а комната скручивалась до размера календарной отметки. Асгат – так же меланхолично, как и жил – заснул. И окончательно провалился.

А наутро у крысиной морды появился еще один капустный лист.