Журнальный мир

Смерть на Кайласе¹

Посвящается Алексею Перчукову

Эту кальпу² риши³ Кашьяпа⁴ проводил в состоянии саньясы. Три месяца назад он покинул вершину горы Меру. Полгода он, суровый в обетах, предавался покаянию и аскезе на вершине, на высоте пятнадцати тысяч йоджан, среди ярких выходов золотых руд и россыпей драгоценных камней. Упорный в изучении вед⁵ риши полгода стоял на большом пальце правой ноги, крестообразно раскинув худые, исполненные силой пуруши⁶ руки. Полгода пищей риши были только дары Ваю⁷. Он стоял, погруженный в медитацию, но обращенной к пракрити⁸ частью сознания удивлялся тому, что еще не умер.

Ни к чему не привязываясь, ни к чему не готовясь, не принимая никаких решений, риши завершил свой великий подвиг и встал на ноги, опустив руки. Он обратил раскрытые ладони к россыпи камней под ногами и сорвал несколько послушно появившихся стеблей травы куша. На краю обрыва был большой плоский камень. Риши рассыпал сорванные листья по его поверхности, отошел на несколько шагов и сел на острые камни, почтительно сложив руки у лба.

Через несколько секунд на площадке появились великие риши — близнецы Нара и Нараяна⁹. Они благосклонно кивнули Кашьяпе. Нара сказал: «Хорошо», близнецы мгновенно исчезли, а с неба раздались возгласы: «Прекрасно, прекрасно»…

Кашьяпа, отказавшийся от желаний, взглянул вверх и увидел спускавшихся на вершину богов, гандхарвов¹⁰ и ракшасов¹¹. Возглавляли движение сиявшие белозубыми улыбками Шива¹² и Варуна¹³. «Прекрасно, прекрасно», — повторяли они, аплодируя великому подвигу Кашьяпы. Тот, скрывая от всех и, главное, от себя самого желания, поводил глазами, оставаясь недвижим и стараясь различить других махадевов¹⁴.

«Вишну и Дхарма¹⁵ заняты на Курукшетри¹⁶, — думал Кашьяпа, — Брахма не появился, но я чувствовал его силу в своих руках. А где Индра¹⁷? Не пришел. Нет его, четырехлицего с восемью исполненными похотью глазами, великого бога».

Риши ощутил прилив бешеного гнева, но, сильный в покаянии, подавил его, не желая подвергать Индру неотменяемому проклятию брахмана. Не ко времени. Там посмотрим.

Следующие три месяца саньясин¹⁸ Кашьяпа странствовал в лесах. Он питался воздухом, воздерживаясь от любой материальной пищи и от воды. Риши бродил по лесу, оставаясь на ночлег там, где его заставала ночь. Он спал под кронами деревьев, в небольших пещерах, в пустых шалашах охотников, иногда на земле под струями дождя. Его странствия показались бы беспорядочными стороннему наблюдателю, но риши никто не видел, а в его перемещениях были план и смысл — риши следовал своей дхарме. Его чувствам, его индриям иногда удавалось различать структуру пятой сущности — пространственного эфира. В секунды истинного прозрения риши видел множество линий, множество тонких паутинок, колебавшихся вместе с пространством, менявших кривизну и направление, соприкасавшихся и расходившихся, как соприкасаются и навсегда расходятся куски дерева, качаемые волнами океана.

Одна из этих паутинок была его, его личной дхармой риши Кашьяпы. Он шел по ней, несомый током времени. Даже для него это было непросто, уж очень все было зыбко и непрочно. Как легко было потерять свою линию, свою нить, перестать следовать дхарме. Как часто люди пытались следовать чужим дхармам, пытались идти поперек пространства, как часто они рвали нити своих и чужих дхарм. «Нитку порвешь оных щедрот, кайся на ветер…», — вспомнил Кашьяпа великую мантру, еще не проявленную в этой кальпе. Вспомнил и погрузился в медитацию.

В глубине проникновения в сущность небытия риши ощутил воздействие силы извне. Некий брахман приглашал его отклониться от верного пути и ждал его в своем жилище неподалеку.

Отказывающийся от гостеприимства брахмана совершает грех равный убийству зародыша. Грех можно покрыть троекратным возжиганием семи огней ежедневно в течение года, мысленным повторением тысячи ведических шлок каждый день и воздержанием от всей пищи кроме гнилых плодов, брошенных крестьянами. Это было несложно для великого Кашьяпы, сына Маричи, но время было достоянием, которое он не хотел расточать понапрасну. Времени было много. До конца кальпы оставалось триста сорок две тысячи лет. Но Кашьяпа шел в некое место, где он должен был встретиться с неким существом. Здесь тоже не было спешки. Кашьяпа не мог опоздать на встречу — встреча должна была состояться, когда придет Кашьяпа, но все же напрягать дхармическую струну не следовало.

Через три дня риши дошел до баньянового дерева, под которым из опавших веток и листьев был сооружен домик, служивший жильем брахману Канке и его жене Каршне, недавно вступившим в этап ванапрастхи. Прежде чем войти, знающий законы и порядок великий знаток и ценитель Дхармашастры¹⁹, твердый в обетах муни внешним и внутренним оком обозрел дом и вход в него. Все было исправно и чисто. Запах смерти отсутствовал. Четыре огня горели во славу Агни²⁰ ярким пламенем в правильных местах. Кашьяпа совершил прадакшину²¹, поклонился дому и, произнеся мысленно мантру²² входа, вошел.

Брахман и женщина встали, ожидая, что гость сядет на высокое почетное место, усыпанное травой куша. Кашьяпа сел, хозяин дома тоже сел, и брахманы в молчании стали смотреть друг на друга. Каршна, пожилая, тощая, еле прикрытая лубяными полосками женщина, поднесла гостю воды для омовения в деревянной чаше. Кашьяпа окунул пальцы в воду и вежливо омыл лоб, темя, грудь и ноги.

— Позволь мне, лучший из брахманов, предложить тебе воды для питья. Еды нет у нас в доме.

— Что употребляете в пищу, о превосходные? — вежливо осведомился Кашьяпа.

— Раз в три дня ходим к стаду коров, пасущемуся неподалеку. Мы слизываем пену с губ телят, сосущих маток. А что ешь и пьешь ты, Индра среди брахманов?

Кашьяпа верил словам хозяина — брахманы не лгут. Кашьяпа не гневался — он управлял своими страстями. Сравнение с низким в желаниях Индрой не затронуло его. Он знал, что Канка говорит не всю правду. Откуда стадо коров в лесу? Конечно, сын хозяина заботится о родителях. Запахи молока, топленого масла и хлеба выдавали нехитрую тайну Канки и Каршны, но Кашьяпа не пустил в себя это знание и ответил:

— Уже девять месяцев питаюсь только воздухом. Таков обет моего покаяния.

Канка достал из темного угла дома баньяновый лист, в котором оказался небольшой кусок топленого масла. Оказывая величайшее уважение гостю, он вышел из дому, равными частями возложил масло в огни, совершил прадакшину и вернулся в дом.

Жена стояла на пороге, готовая к приказу супруга.

— О, прекраснобедрая, — обратился к ней Канка, — сходи, передай от меня уважение коровам, лучшим из тварей.

— И мой поклон передай и скажи им от меня «свасти²³», о лотосоглазая, — произнес положенные слова Кашьяпа.

Женщина вышла, и теперь брахманы могли перейти к разговору о ведах.

— Я отказался от имущества, от связей с родными, от дома, от всего. Только супругу мою робкую и прелестную оставил при себе, ибо вместе мы уже более сорока лет. Я живу в лесу, не нуждаясь ни в чем, но душевные скорби не оставляют меня. В чем их причина? Ответь мне, о великий муж. Я хочу знать ответ, и тебе следует сказать мне истину.

Если бы Кашьяпа не отказался от желаний, и не относился бы одинаково ко всем людям, он бы подумал, что не хочет отвечать этому суетливому и жуликоватому брахману. Но вопрос требовал ответа, а мысли о желании разгоняли колесо Сансары²⁴. Кашьяпа сказал «ом» и ответил:

— Послушай старинную историю о беседе Джанаки, царя Видехи, и мудрого брахмана Асмы.

Джанака спросил: «Как вести себя человеку, стремящемуся к добру, после потери всех близких и всех средств к существованию?»

Асма сказал: «Причин душевных скорбей две. Это заблуждение ума и приход беды. Дряхлость и смерть подобно паре волков пожирают всех живущих. На жизненном пути, о царь, бедствия настигают человека. От них никуда не деться, а желанное счастье никогда не приходит. Все это предопределено. Слабеют сильные. Наслаждающиеся богатством становятся нищими. Чуден путь времени. Все дается человеку судьбой. Нищие многочадны против своих желаний. Зажиточные бездетны. Чуден путь времени. Безгрешный страдает, а грешного несчастья обходят стороной. Юноша, наслаждающийся богатством, гибнет быстро, как насекомое, а бедняк дряхлеет и влачит существование до ста лет. У богатого нет аппетита, а нищий может переварить древесную стружку. Многократно грешит злонамеренный, и все идет ему на пользу. Желанное и нежеланное, все приходит к людям вследствие хода времени. Как два куска дерева, плывущие по великому океану, соединяются и снова разлучаются, когда приходит время, так и люди соединяются и разлучаются, когда приходит время. В этом мире союз с женой, родней и друзьями подобен союзу путников в придорожной гостинице. Где я? Куда мне идти? Кто я? Как я оказался здесь? О ком и о чем я печалюсь? Задавшийся этими вопросами обретает покой. Жизнь и все с ней связанное вращается, как колесо, и наше общение с любимыми временно, оно подобно союзу путников в придорожной гостинице. Обладающие знаниями видят другой мир, что невидим. Могущий две бездны вместить, третью почует. Обладающий знанием не отступает от обетов. Свасти!»

С этими словами Кашьяпа исчез.

Через три часа он подходил к тиртхе²⁵ Гангадвара на берегу великой Ганги. Риши намеревался совершить ритуал омовения, который был особенно необходим после встречи с двуличным брахманом. Канка лгал о пище. Он не был усерден в покаянии и много времени проводил в удобном домике, построенном его сыном недалеко от хижины. Канка был полон плотских желаний и недавно согрешил с юной служанкой. Кашьяпа знал это, но пускать знания в мысли и плохо думать о брахмане — это большой грех. Кроме того, вина за все эти грехи и упущения лежала не на Канке, а на Каршне, его жене. Ни Канка, ни сама Каршна не знали, что один из ее предков был асуром²⁶. Каршна была нечистой помесью, не лучше млеччха²⁷, и ее разлагающее влияние толкало супруга к греху. О брахмане нельзя было плохо говорить и плохо думать. Но уж презренному порождению зла Кашьяпа ничего не был должен. Не замедляя шага, он сорвал травинку и бросил ее через плечо.

Выполнив задание супруга, Каршна возвращалась в хижину. Внезапно из-за ствола дерева на нее прыгнула, будто брошенная кем-то, змея. Укус, мгновенная смерть, вместо змеи — сухая травинка, у полевой мыши в крохотной подземной норке родились пять мышат. Самым слабым, слепеньким на один глаз мышонком было следующее рождение Каршны.

Кашьяпа соединил свое сознание с сознанием Канки и строго подумал: «Ом! Соблюдающий обеты достигает небес. Нарушитель обетов переродится в червя. От великого Атмана ничего не скроешь. Предайся суровейшему покаянию, Канка, покрой свои грехи».

Крошечная, мельчайшая часть, половина пылинки мировой энергии перетекла через Кашьяпу в Канку. Время и дхарма в дальнейшем сделали остальное.

На берегу великой Ганги, объединяющей три мира, Кашьяпа сел и приступил к омовению и аскетическому покаянию. Он погрузил пальцы в воду, стряхнул на себя капли, отключил индрии и ушел в бытийное небытие, в сон без дремы.

Ему не дали долго пробыть в блаженном покое. На берегу реки появилась юная девушка в белых, развевавшихся на ветру одеждах. Она, пританцовывая, совершала прадакшину вокруг медитировавшего риши. Девушка была прекрасна, и могучая сила полового влечения вторглась в сумрак йогического небытия и пробудила чувства Кашьяпы. Он, суровый в обетах, смотрел на нее без вожделения, но оторвать глаз не мог. Девушка смеялась и танцевала, одежды развевались. Вдруг порыв ветра раздул их. Как паруса, они разом сорвались, слетели с ее тела. Она, обнаженная, смущенная и прекрасная, попыталась поймать их, схватила, но они улетели, чуть не унесли ее за собой, и она осталась полностью обнаженной, сияя блеском небесной звезды в трех шагах от риши.

Раздался треск, услышанный обоими. Это порвался лубяной жгут, которым был примотан к ноге могучий фаллос Кашьяпы.

— Привет тебе, дваждырожденный, — сказала девушка, склонившись перед брахманом и подняв ко лбу сложенные ладони. — Я отличаюсь красотой, высоким происхождением и добрым нравом. Я обращаюсь к тебе с просьбой, о бык среди людей, не откажи мне. Не должен великий риши отказать просящему. Такова извечная дхарма.

Кашьяпа смотрел на деву и физически ощущал высокоскоростной обмен информацией между ее мозгом и своими чувствами. Она была прекрасна, но Кашьяпе нравились более высокие женщины. Девушка прибавила в росте. Бедра. Они стали чуть шире. Ноги. Они стали чуть полнее и длиннее. Он понимал, что никакой девушки нет, есть кто-то другой, различить которого ему мешало половое чувство и искусно созданная иллюзия. Он понимал, но не мог не смотреть, а дева от его взгляда становилась прекрасней и достигла, наконец, немыслимого совершенства, став живым образом Лакшми, Шри, Драупади²⁸ .

— Просящим богам и людям должно давать, таков обет, принятый мною. Ты просишь меня, скажи мне, кто ты, каково твое имя, и что я должен сделать для тебя, о дева с красивой талией.

— Я Шармиштха, дочь царя Вришапарвана. Я вошла в должный возраст, сейчас наступили благоприятные дни. Я прошу тебя, о Индра среди брахманов, я умоляю: даруй мне сына.

Молчание было ей ответом. Шармиштха продолжила, приблизившись к Кашьяпе на расстояние шага, встав на колени, сев на пятки и слегка раздвинув ноги.

— Почему ты не хочешь исполнить мою просьбу, дваждырожденный? Сексуальное влечение — сильнейшее из чувств. Ему не могут противостоять ни низшие твари, ни люди, ни асуры, ни боги. Сам Махадева, великий Индра, отдал дань похоти и стал восьмиглазым. Тот мужчина, который избран женщиной, и не дает удовлетворения ее желанию, называется убийцей зародыша. И тот, кого попросит наедине женщина, исполненная желания и подходящая для полового акта, не осуществит с ней соитие, тот также называется знатоками законов губителем зародыша. Не подвергай себя опасности нарушения закона, о брахман, ляг на меня и пролей свой дождь в мою трепещущую плоть.

— Не проси о невозможном, о многоречивая дева. Брахман — высшее существо в мире. Своим гневом брахман может сжечь вселенную со всеми живущими. Остерегись разгневать меня. Похотливость Индры известна всем мирам. Видел я, как Тилотама, красавица с прекрасными формами, совершала, покачивая бедрами, прадакшину вокруг собрания богов и риши. Именно тогда у Индры, жаждавшего смотреть на нее и чуть не свернувшего от похоти шею, появились четыре лица и восемь глаз.

Слышали в трех мирах и рассказ о проклятии Гаутамы, чью супругу Ахалью соблазнил Восьмиглазый. Мудрец, охваченный гневом, сказал Шакре: да лишишься ты мужской силы. В тот же миг у Индры упали на землю тестикулы. С те пор таскает на себе опозоренный Властитель Ваджры²⁹ яйца кастрированного барана.

Остерегись разгневать меня сравнением с Индрой, о безрассудная. Ответь мне, дева, какой ты варны? Ты брахманка, кшатрийка, вайшья или шудра³⁰ ? Ты знаешь ответ. Ты никто, ты из рода асур, тщетно пытающихся воевать с богами. Ступай отсюда в дом отца. Ты слишком ничтожна для моего гнева. Я не убью тебя. Тебя убьют другие.

Спорить с брахманом и испытывать меру его терпения смертельно опасно. Шармиштха вздохнула, взошла на быстро подъехавшую колесницу и удалилась. Кашьяпа остался один. Он снова предался медитации, но энергии, возникшие от взаимодействия пленительной красоты асуры и суровости быка среди брахманов Кашьяпы, продолжали свои действия. Фаллос риши напряженным дротом торчал из тела в сторону реки. Напряжение нарастало. Семя брахмана бесценно, его нельзя тратить впустую.

— О, Ганга, дочь Меру. На протяжении шести месяцев я, совершая великие подвиги покаяния, пользовался гостеприимством твоего отца. Он не отверг меня. Я брахман высокого рода, сын Маричи, внук Брахмы. Сочетайся со мной браком по способу гандхарвов, и мы с тобой породим сына, который в последний час кальпы выпьет твои воды и сохранит их во все время сна Брахмы.

С этими словами риши приблизился к ласково плескавшейся реке, погрузил в нее фаллос и испустил тугую струю семени. Семя хлопьями поплыло по воде, ничего не происходило. Кашьяпа озадаченно смотрел на Гангу и чувствовал, как в нем закипает гнев отвергнутого любовника. Напряжение разрядилось скоро. Из глубины вод выплыла огромная рыба. Она была покрыта золотой чешуей, сверкала рубиновыми глазами, а губы ее были подобны нитками коралловых бус. Кашьяпа узнал Мáкара³¹, покрытого Майей, божественной иллюзией, и поклонился ему. Рыба кивнула всем телом, растворила губы, заглотила хлопья семени риши и уплыла во тьму глубин.

Струна дхармы дрожала и звенела. Риши подлежал омовению и медитации, а не развлечениям с асурской красоткой. Встреча ждала. Риши не мог опоздать, но воля Брахмы могла измениться. Кашьяпа еще раз поклонился реке, сказал «свасти» и отправился в путь.

Через несколько дней он дошел до дороги, связывавшей Хастинапур с Матхурой. Пыль, непрерывное движение, пешие, повозки, волы, навьюченные ослы, жара и пыль. На обочине вдова вайшья устроила шатер, в котором путники из трех высших варн могли посидеть в тени и попить воды из вырытой в земле цистерны. Таков был главный способ покаяния вдов вашьей, желавших очиститься от грехов.

Кашьяпа встал на дороге и стал ждать. Его никто не видел. Великие риши обитают большей частью своего материального и духовного существа в пуруше, оставляя пракрити лишь зыбкую тень своего тела. Иногда в глазах проходивших мелькал некий образ. Его не замечали, но все, и животные тоже, огибали Кашьяпу, создавая странное завихрение на дороге.

Вдруг старый шудра в ошейнике раба, с трудом тащивший мешок с горошинами черного перца, посмотрел прямо на Кашьяпу. Его лицо исказилось, как у ребенка, собирающегося заплакать. Он бросил мешок, упал навзничь и стал целовать ноги Кашьяпы.

Хозяин шудры, купец вайшья, увидел, что ленивый раб освободился от ноши и улегся отдыхать на дороге. Он соскочил с осла, взмахнул плетью. Даже дваждырожденный, суровый в обетах, освободившийся от желаний, равно относящийся к противоположностям великий риши Кашьяпа не мог останавливать или задерживать время. Чуден ход времени. Никому оно не подвластно. Кашьяпа не мог управлять временем, но мог управлять скоростью мыслей и реакций людей. Последние мгновения жизни шудры растянулись, кожаный конец плети замер в воздухе, Кашьяпа молвил, говоря:

— Не бойся, сынок, этого удара. Твоя жизнь, милый, подходит к концу. Скажи мне, как ты прожил ее?

— Я с рождения был слугой в семье этого купца. Служил его отцу, теперь служу ему. Я всегда старательно выполнял их приказания. Я не допускал до себя гнев и досаду, всегда оказывал почтение хозяину, его домочадцам, всем дваждырожденным. Несколько раз мне было дано целовать в пыли след прошедшего брахмана. Я страшусь смерти, но радость от лицезрения тебя переполняет меня, о великий.

— А твой хозяин?

— Я голоден, он сыт. Я покорен, он гневлив. Я удовлетворен тем, что есть, его жадность не знает предела.

— Чего ты хочешь, дорогой? Скажи, и я исполню любое твое желание.

— Чего я могу хотеть? Я уже получил невероятный, невозможный дар от небес. Я увидел тебя. Теперь я умру радостно, с надеждой на счастливую будущую жизнь.

— Встреча со мной — не награда. Это дхарма. Проси.

— Хочу родиться в варне дваждырожденных. Хочу стремиться к добру. И хочу, о великий, в будущей жизни встретить тебя снова.

— Ты получишь это. До свидания, сынок.

Плеть ударила по мертвому телу. Шудра скончался от обширного инфаркта через мгновение после того, как упал в пыль дороги.

Его хозяин завопил от злости. Теперь ему надо было тащить тело до ближайшего кладбища, платить за кремацию, куда-то пристраивать мешок с перцем, тратить время и обожаемые им деньги.

Впрочем, горе его не могло затянуться надолго. Чрезмерное употребление алкоголя иссушило его печень, обжорство перегрузило сердце, специи сожгли слизистую желудка. Год, два, и конец. В пятистах йоджанах к северу была каменоломня, где рабы млеччхи добывали изумруды. Жизнь там была чудовищно тяжелой, все тяготы мира собрались в этом месте. Там работали и быстро умирали в страшных муках мужчины, но было несколько женщин. Одна из них, страшная горбатая тетка, тоже рабыня из млеччхов, работала там поварихой. Вот в ее сыночка и переродится вайшья. Кашьяпа сделал так, чтобы он родился достаточно сильным и не умер сразу, а промучился в каменоломне хотя бы лет тридцать. Сделал и навсегда забыл о нем.

Время не торопило, но пора было уже начинать то, что привело сюда непреклонного в обетах риши. Кашьяпа обратил взор вниз, в пыль дороги. Там, сокращая и вытягивая крошечный мешок своего тела, медленно пролагал путь, оставляя чуть влажный, чуть заметный след, маленький черный червяк. Есть животные, возникающие из утробы, есть возникающие из яйца, а есть порождения земли и влаги. Этот червь был рожден самой мерзкой, гнилой и вонючей грязью. Он был ничто, почти неотличимое от неживой неподвижной материи. Он двигался, однако, и нить мировой Дхармы существовала для него. Кашьяпа увидел эту нить, подключился к ней и послал осторожный слабый сигнал ничтожному, почти несуществующему сознанию червя. Сигнал чуть сильнее убил бы его.

Риши увидел внутри червя крошечный черный сгусток. В него проникла энергия великого Атмана³², в нем появилась тусклая искра, сознание кое-как заработало, и риши сказал:

— Червь, ты кажешься сильно напуганным. Ты спешишь. Скажи мне, ничтожный, чего ты боишься?

— Всем телом я ощущаю гул и вибрацию дороги. Это едет телега, запряженная волами. Ее приближение наполняет меня ужасом. О, как страшно дышат волы, как хлещет их бич погонщика! Это невыносимый ужас приближается ко мне. Вот я и спасаюсь в страхе и отчаянии. Они растопчут меня, а смерть очень болезненна. Смерть — ужас, жизнь — счастье. Я не хочу уйти из счастья в ужас.

— Какое счастье, червяк? Ты и так почти не живешь. Тебя почти нет, и твоей смерти тоже почти не существует. Кому ты нужен на этом свете? Кто заметит, что тебя не стало? У тебя нет зрения, слуха, ты не ощущаешь вкуса и запаха, для тебя нет земных удовольствий и наслаждений. Смерть станет для тебя избавлением, а не горем.

— Все живые могут быть счастливы, о мудрец. Даже в моем положении есть удовольствия, доступные и предписанные моему телу. Рожденные из утробы и зародившиеся в неживой природе наслаждаются по-разному. В прошлой жизни, о могущественный, я был богатым шудрой. Я не почитал брахманов. Я был грубым, жадным и завистливым. Хуже того, я был ростовщиком. Давая деньги в рост, я пользовался нечестно составленными договорами и лишал людей и денег и оставленных у меня залогов.

От жадности я никогда не посвящал часть еды богам и предкам. Я все съедал сам, а семья и домочадцы доедали мои объедки. Никто, обратившийся в трудную минуту, не получал от меня помощи. Я был ужасно завистлив. Чужие деньги, имения, женщины были невыносимы для меня, и я делал все, чтобы их присвоить. Видя счастливого человека, я всегда старался унизить, разорить его. Ты видишь результат моих действий, а я даже не знаю, чем вознаграждается добродетель.

Я помню, однако, что по-настоящему, от души и с любовью заботился о своей матери. А однажды в мой дом пришел брахман. Я почувствовал в нем такую силу, что оказал ему положенный почет и гостеприимство. Мне кажется, что это дает мне надежду. Скажи, о мудрейший, что мне делать. Какого пути придерживаться?

— Зло твоих дел, о червь, привело тебя в это промежуточное состояние между зловонной грязью и убогой жизнью. То доброе, что совершил ты в прошлой жизни, сохранило тебе часть сознания. Наша встреча не случайна. Со мной вообще никто случайно не встречается. Моя аскетическая мощь способна направить цепь твоих перерождений к высшей цели. Ты можешь стать брахманом. Тогда мы встретимся с тобой, и я передам тебе часть великого Брахмы. Не тяни, о червь, умри сейчас и вступи на верный путь.

Червь замер на дороге. Телега с волами была уже тут. Огромный вол взглянул на Кашьяпу, поднял ногу и задержал ее в воздухе. Кашьяпа взглянул в глаза вола, проник внутрь его мозга и сознания, вышел и кивнул, не шевельнув головой. Копыто опустилось, от червя не осталось ничего, кроме памяти в сознании Кашьяпы и встреченного им на дороге вола.

Риши продолжил скитания, ведомый нитью дхармы. Однажды, совершая омовения на берегу великой Ганги, он вспомнил похотливую асуру, свое излитое семя и Мàкара, забравшего семя с собой. Выйдя из глубокой йогической медитации и восстановив связь с миром, риши обозрел великий поток, соединяющий три мира, мать живущих. Совершенный в знаниях, бык среди брахманов, великий муни мысленно произнес ведический гимн, прославлявший Гангу. Богиня услышала слова Кашьяпы и явила себя его взору. Она стояла в нескольких сантиметрах над землей, на ее одеждах не было пыли, лицо было идеально свежим и прекрасным, улыбка была прелестной, в ней не было ни веселья, ни грусти, не было даже безразличия. Отношение богов к миру людей не может быть выражено словами человеческого языка. Богиня сказала:

— О, риши, я восприяла твое семя от Мáкара. Этот сын твой, о дваждырожденный, которого ты произвел от меня, предается изучению наук и аскетическим подвигам на острове, который я создала для него. Могучий, он изучил у Васиштхи веды вместе с ведангами³³. Постоянно чтимый богами и асурами, он знает всю ту науку, в которой сведущ Ушанас. Точно также и та наука, которую знает сын Ангираса, тот бык среди брахманов, усвоена им. Неисчислимы и удивительны подвиги его покаяния. Уже три месяца он, погруженный в глубочайшую медитацию, воздерживается от еды, питья и дыхания. Боги, собравшись на совет, просили Ашвинов, наделенных великим искусством врачевания, не дать его дживе³⁴ покинуть тело. Велик твой сын, о Кашьяпа. Боги назвали его Ломаша. Ты встретишь его в должное время.

Богиня не стала исчезать мгновенно, а в знак уважения к отцу своего сына вошла в воду и стала водой.

Смысл дальнейших скитаний Кашьяпы непостижим человеческим умом. Он, познавший сущность бытия и подошедший к истине так близко, что его знания, оторвавшись от его мозга, растворились в Атмане, следовал дхарме, не предаваясь примитивным размышлениям и догадкам. Он встречал игуану, пробегавшего мимо ежика, оленя — это все был червь, вращавшийся в колесе сансары. Олень — благородное животное, не употребляющее животную пищу, не причиняющее вреда живому. Олень, добродетельно вершащий путь жизни, не отклоняясь от предписанных его роду правил и установлений, может в следующей жизни стать человеком. Помыслив об этом, непреклонный в обетах риши ступил на дорогу к священной горе Меру, на вершине которой он в некое время предавался суровой аскезе. На дороге происходили такие события, что Кашьяпа мгновенно стал невидимым для всех, даже для богов, отошел в сторону и стал смотреть.

Он был не один. В прозрачном утреннем воздухе толпились гандхарвы, дайтьи³⁵, данавы³⁶, апсары³⁷, величайшие риши. Все смотрели на дорогу, по которой, преодолевая смертельную, по-настоящему смертельную усталость, шли пятеро мужчин, женщина и собака.

Риши знал их. Это шли умирать великие герои, победители в битве на Курукеше, быки среди живущих, пятеро братьев Пандавов, их добродетельная и прекрасная супруга Драупади, а вот собаку из всех присутствовавших, наверное, узнал только Кашьяпа. Собакой был червь.

Шли они быстро, все вместе, следуя дхарме йоги, но тут для Драупади прервалась нить, и она упала на землю. Вздох прошел по сонму невидимых. Кто вздыхал от горя, кто от переполнявшего изумления, кто-то наслаждался унижением героев. Потом нить прервалась для Сахадевы, потом для Накулы. На землю упал Арджуна, и земля вздрогнула от горя. Рухнул Бхимасена, и на дороге остался старый, мудрый, все познавший и ничего не желавший царь Юдхиштхира, а за ним стоял червь, ставший собакой.

Раздался грохот колесницы Индры, и царь богов сказал царю людей:

— Поднимайся ко мне в колесницу. Тебя ждет небо.

— Пали братья мои, пала нежная и достойная счастья царица Драупади. Не желаю идти на небо без них, о владыка богов. Возьми их с собой. Ты можешь сделать это.

— Не печалься, о бык бхарата, пали их смертные тела, а сами они ждут тебя на небе, куда ты сможешь подняться в своем человеческом теле. Нет в том сомнения. Поднимайся.

— Со мной собака, которая была мне верна всю мою жизнь. Позволь и ей подняться.

— Нет в мире небес места собакам. Собаки питаются мясом, иногда падалью. Собаки совокупляются бесстыдно, иногда в священных местах. На собаку и ее хозяина, дерзающего подняться на небо, нападают обуянные яростью демоны кродхаваши. Оставь собаку здесь, нет в том вероломства. Ты же оставил на дороге жену и братьев.

— Я не в силах вернуть их к жизни, оттого и оставил на дороге мертвых. Отказать пришедшему за покровительством, убить женщину, обокрасть брахмана, надругаться над коровой — сумма этих четырех грехов меньше одного: отречения от того, кто тебе предан.

Индра знал, что говорил. В нескольких шагах от Юдхиштхиры из пустоты возник яростный, могучий и жуткий на вид кродхаваш. Он протянул к царю когтистые лапы. Его клыки были готовы разорвать царя, а губы и язык пропихнуть его в горло. Замерли все, кроме собаки. Она, не успев даже зарычать, прыгнула вперед и на миг задержала демона. Он разодрал ее своими лапами, но этого мига хватило. Юдхиштхира взошел на колесницу, а гневный Индра метнул ваджру. Кродхаваш, останки собаки, десятки невидимых существ, стоявших за ними, исчезли во вспышке гнева царя богов. Колесница взмыла в небо, и Кашьяпа услышал слова Индры:

— Чуден путь времени. Мы спорили, а собака попала на небо раньше тебя.

Познавший веды, наделенный обширными познаниями великий риши не удивлялся постоянным изменениям и странностям в мирах богов и людей. Перерождение оленя в собаку обычно означало движение вниз, но здесь был другой случай. Оказаться в это время и в этом месте в компании Индры и Юдхиштхиры могло только существо, преуспевшее в добродетели и покаянии, а поступок, совершенный собакой, или, вернее сказать, червем был достоин кшатрия. Кашьяпа не сомневался в том, что в следующем рождении червь будет человеком.

Когда Индра метнул ваджру, Кашьяпа стоял на пути луча страшной, все испепеляющей энергии. Тот бык среди богов мог бы метнуть свое оружие разными способами, но проникший в сущность бытия риши не усомнился в том, что истинной целью ваджры был не ничтожный кродхаваш, которого Индра мог бы убить взглядом любой пары своих восьми глаз. Нет! Кто-то донес похотливому и злопамятному богу слова Кашьяпы, исполненные справедливой укоризны. Именно Кашьяпу хотел уничтожить он, метнув ваджру.

Кашьяпа мог бы исчезнуть, мог бы пропустить луч сквозь себя, но он предпочел принять удар и впитать в себя часть энергии. Так, на всякий случай. Это спасло от уничтожения нескольких апсаров и послужило причиной написания гимнов в честь Кашьяпы.

В дальнейших странствиях риши несколько раз встречал червя в его дальнейших перерождениях. Однажды в лесу Кхандава на него напал какой-то обезумевший ракшас. Наверное, он считал себя хозяином Кхандавы. Наверное, он был достаточно зорок, чтобы увидеть великого риши, и достаточно глуп, чтобы на него напасть. Кашьяпа сидел под тенистым деревом, предаваясь йогической медитации, которую он не был намерен прерывать. Ракшас, изрыгая пламя, вырывая то ли восемью, то ли двенадцатью руками деревья, скакал вокруг риши, пытаясь поразить его. Внезапно на помощь тому, кто не нуждался в помощи, выбежала группа воинов чандалов³⁸. В их вожде риши узнал червя. Они встали между риши и ракшасом, и Кашьяпа понял, что червь его увидел и узнал. Воины метнули копья и были мгновенно сожжены огненным дыханием ракшаса. Прежде чем покинуть это место, Кашьяпа провел в воздухе пальцем. Огненный луч разрезал ракшаса пополам, и мелкие черные пишачи³⁹, выскочив из земли, принялись разрывать его тело острыми зубами.

Потом червь встретился Кашьяпе в теле шудры. Очень худой, опрятный и сильный мужчина выбежал из богатого дома на окраине небольшого города. Он бросился ничком в пыль дороги и, не поднимая глаз, пополз, набивая пылью рот, по следам проходившего по улице, сурового в покаянии и обетах, великого риши. Кашьяпу никто, кроме червя не видел, но горожане поняли, в чем дело. Они становились на колени, поднимали ко лбам сложенные руки, говорили «свасти», а два вайшьи, зашедшие по делам в квартал шудр, сказали «ом».

Шли годы. Неотвратим и чуден ход времени, не поддаются пониманию, но полны глубокого смысла странствия познавшего веды великого риши. В богатом квартале Хастинапура Кашьяпа зашел в дом червя, ставшего вайшьей. Колесо смертей и рождений вознесло червя до состояния дваждырожденного, и Кашьяпа мог, не роняя достоинства, пользоваться его услугами и отдавать ему приказы. Он недолго пробыл в его роскошном особняке. Ему предложили горячую пищу. Он не стал есть. Часть разбросал по комнате, частью велел червю и его жене обмазать свои тела, предварительно догола раздевшись. Они подчинились, причем подчинились охотно, с радостными улыбками. У червя было несколько повозок. Кашьяпа выбрал самую удобную, уселся в нее и велел жене червя катить его по городу, а червю хлестать ее кнутом, если будет катить слишком медленно.

Известный всему городу богатый промышленник и щедрый благотворитель, голый, обмазанный кашей, хлестал до крови свою голую жену, тащившую повозку с невозмутимо сидевшим Кашьяпой. Он не стал скрывать свой лик от населения, и вдоль дороги выстроились шеренги людей, падавших на колени, кричавших «ом», «свасти»! Из дворца вышли знатные кшатрии под предводительством великого царя, быка среди воинов Джанамеджаи. Кашьяпа не удостоил их внимания и, когда измученная и окровавленная женщина дотащила его до городских ворот, исчез.

Следующие три дня надолго запомнились горожанам города слона. Не смыв следов каши с тел, кое-как прикрыв наготу полосками ивовой коры, червь и его жена раздавали всем желающим свое имущество. Роскошный особняк получил многочадный брахман, живший в состоянии грихастхи, остальное разносилось широким потоком в разные стороны. Отказавшись от имущества, от страстей и от желаний, червь с женой удалились в лес, где предались суровой аскезе и покаянию. Их жизнь не была долгой, и скоро в семье царя Джанамеджаи родился долгожданный сын, слон среди кшатриев, наследник огромных богатств и обширного царства.

Кали юга набирала обороты. Мир слабел, наполнялся злобой и завистью. Последнюю в этой кальпе ашвамедху⁴⁰ совершил Юдхиштхира, и, хотя память о ней была еще жива, все, постигшие истину знали, что великих жертвоприношений больше не будет. Нити дхармы рвались тупостью и гордыней. Хаос приподнимал голову из тьмы беспорядка и готовился взять власть над миром.

Великий риши Кашьяпа, твердый в обетах и покаянии, продолжал саньясу, неукоснительно следуя своей дхарме. Нить вела его в Хастинапур, где царь Шатаника, сын Джанамеджаи и праправнук великого Арджуны готовился совершить жертвоприношение раджасую⁴¹, возможно, тоже последнюю в этой кальпе.

Великий риши видел нити дхармы, видел следы этих нитей, видел образы людей, прошедших раньше и намного раньше его тем путем, которым он шел в Хастинапур. Образы парили в пространстве полупрозрачными пленками и постепенно растворялись в эфире. Кашьяпа зрел все, не глядя никуда, и знал, с кем встретится в скором времени.

Недалеко от Хастинапура был разбит огромный палаточный лагерь. В середине лагеря стоял высокий золоченый трон, сидя на котором Шатаника принимал уверения в покорности и дары царей, признававших его императором. Горели священные огни брахманов, стада коров, предназначенных на подарки, бродили вокруг лагеря, колесницы кшатриев сияли золотом, слоны сверкали золочеными бивнями и горделиво воздымали головы, виски которых дымились от течки, но все было мелко, убого и несло на себе признаки увядания. Вассальных царей было мало, да и царства их были не в пример прежним. Не было груд золота, не было великих риши. Кашьяпа увидел тень Ангираса, но тот не пожелал проявиться. Кали юга — страшное время.

Суровый в обетах Кашьяпа строго следовал дхарме и совершал те поступки, которые должен был совершить. Он прошел мимо слонов. Один из них увидел его и медленно опустился на передние колени.

— Как тебе живется, милый? Доволен ли ты своей участью? Подвизаешься ли в покаянии? Следуешь ли правилам, предписанным вашему роду живущих?

— О, отец, с тех пор, как ты облагодетельствовал меня, заметив на большой дороге и приказав раздавить червя, я прилагаю все усилия к тому, чтобы не сойти с пути добродетели. Я был волом, быком, теперь я, как видишь, старший в отряде слонов. Скажи, о величайший, что мне делать, каким путем следовать?

— Близок день битвы. Будь тверд и мужествен. Погибни, как погибали великие носители героев на Курукеши. Я доволен тобой, сынок. Ом!

Наконец, Кашьяпу заметили. Он, равнодушный к противоположностям, к добру и злу, похвалам и поношениям, уродам и красавцам шел к трону среди поклонявшихся ему дваждырожденных. Шудры на раджасую не допускались. Струна дхармы натянулась и запела. Кашьяпа неохотно повернул голову влево и увидел истощенного покаяниями и аскезой вайшью, стоявшего на коленях на краю тропы. Над головой он держал поднос, наполненный золотыми украшениями. Сбылось реченное слово, и умерший в пыли дороги шудра стал дваждырожденным, еще раз удостоился встречи с великим риши и был тверд в стремлении к добру, особенно к отказу от скупости.

Большей награды он не заслуживал. Кашьяпа улыбнулся, странное веселье безразличия было в этой улыбке, взял двумя руками пригоршню золота, подбросил в воздух. Золото рассыпалось яркими брызгами, превратилось в луч и воссоединилось со своим творцом Савитарой⁴². В толпе раздались крики «прекрасно», «свасти», «ом»!

Вокруг трона горели священные огни, материальные воплощения великого Агни. У каждого огня на подстилке из травы куша сидел погруженный в медитацию брахман. На линии, соединявшей трон с невидимым в ярких лучах Савитара, но известным мудрым небесным обиталищем Саптариши⁴³, был разложен самый яркий костер, у которого медитировали два брахмана — пурохита⁴⁴ и его ученик.

В пурохите Кашьяпа узнал Канку и удивился бы, если бы мог удивляться, его долголетию. Ученика он прежде не видел, но знал, что это Ломаша, его сын.

Кашьяпа приблизился, брахманы встали на ноги и вслед за ним совершили прадакшину вокруг трона царя. Когда они вернулись к ступеням трона, Шатаника уже стоял внизу. Он стоял босой, скинув царские одежды, в набедренной повязке со сложенными у лба руками.

Кашьяпа остановился, червь пал на землю и коснулся головой ступней риши.

Червь сказал:

— Я достиг высочайшего положения. Я царь, и цари других земель выражают мне почтение и покорность. Я езжу на огромных слонах и золотых колесницах. Войско мне предано и готово выполнить любой приказ. Я сплю на роскошных кроватях. Жрецы возносят за меня молитвы, а суты⁴⁵ слагают обо мне песни. Красота юных дев, служащих мне, превосходит красоту апсар.

При этом я справедлив и благостен. Народ живет в довольстве, защищенный моей волей от несправедливостей. Я оказываю уважение брахманам. Ни один из них не ушел от меня, не получив желаемого. Я предаюсь суровой аскезе и покаянию, и часто ухожу в лес, веду там жизнь отшельника, не забывая, однако, мудро и справедливо править царством.

Благодаря тебе, не отклоняющемуся от истинного пути и исполненному неизмеримой энергией, я, бывший червем, стал царем. Я склоняю голову перед тобой, о ты, воплощение мудрости. Приказывай. Что мне делать дальше?

Кашьяпа сказал:

— Грех шудры, жадного до денег, жестокого к людям и враждебного к брахманам, еще не искуплен тобой, о царь. Бывши червем, ты был удостоен встречи со мной. Ты подчинился мне тогда и за это возвысился до состояния кшатрия, а в следующей жизни можешь стать брахманом. Соверши истинный акт покаяния и аскезы, предписанный кшатриям. Погибни в бою, защищая брахманов и стада коров. Ты возродишься брахманов, а потом, после долгой и счастливой жизни, наполненной покаянием и богатыми жертвоприношениями, ты достигнешь небес и станешь вечным Брахмой. Выше этого счастья нет ничего.

Кашьяпа сказал должное и исчез.

Истина недостижима и непознаваема. К ней можно приблизиться, подойти ближе, еще ближе, но погрузиться в нее или впитать ее в себя не может никто, даже суровый в обетах и покаянии, великомудрый и наделенный могучей энергией божественный риши Кашьяпа. Он знал, что надо делать, знал зачем, но не знал причину этой нужды. Путь червя был тесно связан, переплетен с его путем. Он сам, великий, не привязанный ни к кому и не связанный ничем, мог разорвать цепь рождений, отрешиться от материального тела навсегда и стать Истинным и Вечным Брахмой только после завершения цикла перерождений этого маленького гнусного червя. Кашьяпа не оценивал дхарму. Он ей следовал.

Они встретились, когда миновал срок жизней нескольких поколений, на священной горе Кайлас. Вершина была пуста. На ней не было ни богов, ни людей, никого. Два брахмана, два великих аскета и подвижника поклонились друг другу и уселись на возникшие из камней стебли травы куша.

Кашьяпа сказал:

— Тысячи мест великого Бхарата⁴⁶ украсил ты алтарями жертвоприношений. О, бык среди брахманов, пусть никакое беспокойство не тревожит тебя при мысли о смерти. Праведный перерождается высшим существом. Нарушающий установления и предающийся греху рождается низким. О ты, познавший верный путь, ведай, что беды соразмерны греху. Поэтому, о червь, не бойся смерти. Бойся лишь отклонений от праведного пути. Ты — первейший из всех, познавших Вечного Брахму. Умри же и обрети вечное блаженство в его небесных чертогах.

Червь сказал:

— Уже который раз ты призываешь меня умереть. А ведь даже в тот, первый раз, я полз по пыльной дороге к жене и детям, которые ждали меня. Я был нужен им, и моя смерть была для них горем, о великий. Я прошел через тысячи суровых обетов и покаяний. Я брахман, равный тебе, а ты продолжаешь называть меня червем. Это наполняет меня гневом.

Скажу тебе, о мудрейший, то, чего ты не знаешь. Много лет назад я достиг священной вершины Химавана и предался там покаянию и аскезе, повторяя подвиг великого Каунтеи, Индры среди кшатриев, божественного Арджуны. Я год стоял на большом пальце правой ноги с раскинутыми крестообразно руками, питаясь одним лишь воздухом. Удивляюсь, как я не умер тогда. Завершив покаяние, я был удостоен встречи с царем богов, великим Индрой. Шакра говорил о тебе, о достойнейший. Он сообщил мне об оскорблениях, которым ты его подверг, о гнусных словах и неповиновении его божественной воле. Я слушал, не веря тому, что сам Величайший общается со мной, как с равным. В конце разговора он вручил мне ваджру и попросил — Он! Попросил меня! — истребить тебя этим страшным оружием.

Нет границ гневу брахмана. Вселенная может быть уничтожена этим гневом. Гнев переполняет меня, о гордец, подвергший меня многочисленным унижениям. Будь ты проклят!

Червь взмахнул рукой, и из его ладони вылетела молния, несшая электрический заряд неимоверной силы.

Преуспевший в обуздании чувств Кашьяпа закрыл глаза, выставил вперед руку и, уступив на мгновение гневу, подумал: да возродишься ты снова червем в пыли дороги. Из руки Кашьяпы вылетела встречная молния, преодолевшая ту, что изошла от червя. Оба потока устремились от Кашьяпы, превратили червя в ничто, — не осталось даже пепла, даже отпечатка на камне, — и, отразившись от священной Кайласы, снова вошли в великого риши.

Где я? Куда мне идти? Кто я? Как я оказался здесь? О ком и о чем я печалюсь? Задавшись этими вопросами, божественный риши обрел покой. Он сидел неподвижно на подстилке из травы куша день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Ему не надо было есть, пить и дышать. Энергии, которую он в себя впитал, с избытком хватило бы ему до конца кали юги, а вместе с ней и кальпы. На священной горе собирались и прекращали собрания боги, подвизались великие риши, ракшасы проходили мимо, но бледный силуэт погруженного в медитацию Кашьяпы мало кто видел, и никто не трогал. Испытавший гнев и желание Кашьяпа был смертельно опасен. Еще одно желание, дозволенное брахману, еще одна вспышка гнева не изменили бы качество его будущего рождения, а его энергии хватило бы, чтобы уничтожить любого человека, ракшаса и даже бога.

Мудрость Кашьяпы с несомненностью открыла ему, что он не смог прервать цепь рождений. Он уступил гневу и пожелал зла червю. Это было плохо. Впрочем, если бы он пожелал ему добра, результат был бы тем же. Любое желание отклоняет от истинного пути. Но даже величайшая мудрость величайшего риши не могла открыть ему причину гнева и желания.

Как это могло случиться? Если бы он уступил червю и погиб от ваджры, он уже был бы на вечном небе в вечном единстве с Вечным Брахмой. Что послужило причиной его отклонения от пути? Какой грех, о котором он не знает, и которого не помнит?

Чуден путь времени! Как два куска дерева, плывущие по великому океану, вдруг выносятся волной на песок и не могут плыть дальше, так и ход мыслей Кашьяпы был остановлен временем. Дальше размышлять было бесполезно. Он не мог вспомнить причину гнева и желания.

Терять было нечего. Кашьяпа позвал сына, и Ломаша почтительно предстал перед ним.

— О, отец, это я — твой сын Ломаша!

Великий риши, твердый в обетах, узнал своего отца, казавшегося лишь подобием человека, бледной тенью внутри светившегося шара энергии. Опознал многомудрого Кашьяпу многомудрый Ломаша. Кашьяпа открыл глаза и стал, не мигая, смотреть на сына. Он слил его взгляд со своим взглядом. Великий Кашьяпа своей энергией пополнил энергию своего сына, своим дыханием вошел в его дыхание, своими индриями⁴⁷ в его индрии. Так силой йоги Кашьяпа, решивший покинуть землю, переместился в своего сына. Суровый в обетах Ломаша ощутил в этот миг, что влилась в него огромная энергия, что возросли его мудрость и знания, что его дух стал сильнее. Он увидел истощенное аскезой, лишенное дживы тело отца с застывшим взглядом.

Праведный сын не успел даже задуматься о совершении похоронного обряда, как вспыхнула трава куша, тело отца обвилось пламенем и исчезло в нем, а с неба раздался голос «хорошо»!

А великомудрый Кашьяпа легко встал на ноги и отправился в путь по открывшейся перед ним дороге. Страшна была эта дорога, окутанная тьмой, ведшая среди болот, источавших миазмы. Гниющие трупы лежали по ее сторонам, и миллионы мошек, комаров и слепней тщетно пытались задержать движение твердого в обетах, искушенного в управлении индриями великого риши. Показалась река с кипящей водой, раскаленным песком по берегам и острыми ножами вместо водорослей. Кашьяпа ступил на мост, и даже смрад, исходивший от гниющих тел, не отвращал его от радостного и добровольного следования дхарме.

— О царственный риши, о высокородный брахман, — донеслись крики из реки, — остановись хоть на мгновение. Остановись хоть на минуту, о безгрешный! Пока ты находишься здесь, о Кашьяпа, муки нас не терзают.

Познавший веды, преданный дхарме, суровый в обетах великий риши перешел через мост, не взглянув на варившихся грешников, и было добродетелью быть безразличным к ним.

Впереди показался свет, дорога расширилась, болота стали превращаться в зеленеющие луга, смрад сменился благоуханием, а вместо раздувшихся трупов явились стада оленей и стаи ярких птиц. Следуя предписанным путем, Кашьяпа приблизился к сверкавшему золотом дворцу бога смерти Ямы. Увидев вошедшего во дворец риши, Яма приказал слугам:

— Предложите ему удобное сидение, ибо, истину говорю вам, тарпанами⁴⁸ великих риши существуете вы, вечно жаждущие.

Почтенный Ямой, Кашьяпа уселся и сказал:

— Я пришел к тебе, о судья мертвых, чтобы ты назначил мне место согласно моим заслугам и упущениям, в котором я буду дожидаться следующего рождения.

— Это не замедлит свершиться, о познавший йогу, но перед этим мне угодно исполнить твое желание. Говори!

— Чего мне желать, о царь смерти? Я встретился с тобой, сохранив сознание и память. Ты отнесся ко мне с уважением. Кто из смертных может желать большего?

— Эта встреча обусловлена дхармой. В ней нет твоей заслуги и моей доброй воли. Я же хочу исполнить нечто, зависящее от меня и тебя. Проси!

— Скажи мне, величайший, за какой грех я наказываюсь? Почему, когда червь метнул в меня ваджру, я не принял смерть, а отразил удар и высказал желание? Что за грех я совершил, и как мне от него очиститься?

— Смотри, — сказал Яма и указал на стену.

Там появилось движущееся изображение мальчика. Он гулял на маленькой зеленой лужайке с лопаткой в руках. Там были другие дети, на скамьях сидели женщины. Вдалеке видна была металлическая ограда, за ней проносились колесницы, влекомые неведомой силой. Кашьяпа понял, что ему показывают картину далекого будущего. Мальчик подошел к небольшой лужице. Из нее выползал толстый румяный червь. Мальчик постоял, вдруг ударил лопаткой и перерубил червя пополам. Половинки стали корчиться от боли. Мальчик почувствовал эту боль и ужас, заплакал и побежал к няне. Картина погасла.

— Когда произойдет это событие? Когда я буду рожден в теле этого мальчика? Как может грех, совершенный в будущем, влиять на настоящее?

— Произойдет это через три тысячи семьсот восемьдесят четыре года. Мальчику три с половиной года. Когда он будет рожден, сочти сам. Круги на воде расходятся во все стороны. Во все стороны, о дваждырожденный. Знай же, что время — такая же среда, как вода, воздух, земля и эфир, как само пространство. Мы движемся по времени, но само оно недвижно, и круги по нему расходятся во все стороны.

— Познав эту великую истину, я преисполнился благодарности и покоя. Назначь же мне место обитания, о учитель и наставник.

— Зачем куда-то ходить? Побудь у меня в гостях, Кашьяпа, мы найдем, о чем побеседовать. И не тревожься о времени. Здесь мы не подчиняемся времени, мы им пользуемся.

Кашьяпа встал, совершил прадакшину вокруг трона бога смерти, вернулся и воссел на сиденье. Кашьяпа сказал:

— Скажи мне, о величайший махадева, бык среди богов, благой повелитель мертвых и властелин бесконечного царства, возможно ли человеку искупить еще не совершенный грех? Есть ли способ подготовиться и утвердиться в отказе от совершения злых поступков в будущих жизнях? Если же этот будущий поступок предписан дхармой и неизбежен, то как действовать после совершения его в том неимоверно далеком будущем, порядок и установления которого человеку сейчас неизвестны? Нельзя ли покаянием предварить и искупить грех? Ответь мне на эти вопросы, о царь смерти и справедливости. Ты можешь сделать это, и тебе подобает это сделать.

Яма задумался над сложностью вопросов. Тишина воцарилась в царстве мертвых. Бог смерти думал. Спешить было некуда и незачем.