Журнальный мир

Говоря об отечественном авторском кино, сложно найти такой фильм о России, который не был бы пропитан отношением к политике государства. И, тем не менее, жизнеспособные образцы, полные ярких и точных образов, всё-таки есть. В частности, экспериментальный фильм-проект «Россия как сон» Андрея Сильвестрова можно было бы показывать каждый год на 12 июня. Действительно, сложно представить более подходящую дату. Сборник из пары десятков ультракоротких зарисовок, эдакий мозаичный портрет места и времени, соединен общим взглядом внутрь нашей бескрайней родины, где бьется жизнь и шагает по улице смерть. Не столько диагноз, сколько признание в любви, оно работает в унисон лермонтовским строчкам: «Люблю Отчизну я, но странною любовью…» Про эту самую странность и речь.

«Россия как сон» – итог Международного Канского видеофестиваля 2015 года. Канск, небольшой городок в Красноярском крае, принимает фестиваль более пятнадцати лет и делает это, так сказать, в противовес Каннам (а также в противовес Голливуду и всяческой цензуре). Даже гран-при здесь с намеком – «Золотой пальмовый секатор». В 2015 году режиссер и продюсер, президент МКФ Андрей Сильвестров предложил участникам из разных стран прямо во время фестиваля снять короткий метр на тему человека и пейзажа, цивилизации и природы, реальности и сна. Получившееся смонтировали в одно лоскутное одеяло.

Фильм не обладает связным сюжетом, в нём нет единого героя, хотя во главе угла так или иначе оказывается время и застывшая в нем, как в студне, страна. Абсурдные и сюрреалистические этюды одновременно пропитаны смертью и распадом, русским жизнелюбием и русским же заразительным самодурством. Где-то в монтажных склейках, в шуме прочитанной поэзии, между чеховских цитат формируется вневременный портрет сибирского города – зеркала нашей противоречивой жизни, в котором, как в капле воды, отражается вся наша Россия с ее многообразием древнерусской тоски.

Что же это за сон такой? Куда-то бежит пустой пазик, эдакая вариация «Русь-тройки», только не слышно привычного шансона, да и в салоне никого нет – даже водителя. Облезлая и разжиревшая русская хтонь, будто забытая со времен народных сказок и предоставленная сама себе, выныривает топкими пейзажами: туман, сумрак, а в самом центре – человек, одинаково страшный и одинокий. Иностранные участники фестиваля делятся канскими впечатлениями: в этом пространстве легко потеряться, поскольку нет здесь ни начала, ни конца.

В этой гулкой бесконечности смешиваются национальности и языки. Улыбчивого повара-китайца зовут Сережей, и он любит Россию, которая дала ему возможность работать в сибирском китайском ресторане. В одном из эпизодов сражается с водным течением местная достопримечательность – француз Бертран Гаселин, который уже не первый год создает в Канске огромные архитектурные инсталляции, от сложносочиненного соединения острова и берегов местной речки до оживления Канского аэропорта, закрывшегося в начале века. При этом тут же, по соседству царит Вавилон: иностранцы не способны понять русскую речь, а затаенные в ней национальные смыслы – скороговорка, не более.

Сновидческой перестройке подчинена и география: в Канске есть школа юнг – кадетский военно-морской корпус, хотя до ближайшего моря около 2000 км. Согласно легенде, именно сюда в свое время ссылали Ярослава Гашека, который здесь описывал приключения солдата Швейка. Вместе с другими системами координат смешивается и время. Оно с легкостью тополиной пушинки способно остановиться, чтобы все вокруг мгновенно замерло. Двери обычной пивнушки без особых усилий воспринимаются как портал в другую эпоху. Скрещение временных векторов оставляет на теле города что-то вроде Зоны из «Пикника на обочине» (к слову, один из братьев Стругацких служил в этих краях), а в одну плоскость с жизнью выходит смерть. Она повсюду: «Мы не ждем ее, но мы знаем, что она рядом», – говорят персонажи. Периодически люди выныривают на первый план с историями о собственном уходе из жизни – получаются своеобразные вариации на тему «Открыток с того света» итальянского поэта Франко Арминио, с которым Андрей Сильвестров в свое время ставил спектакль.

В конечном счете на экране формируется удивительное пространство, определенно мистическое – совершенно в духе «Твин Пикса», одновременно притягательное и по-мертвецки уютное. Стоит оговориться: в отличие от вселенной Линча здесь все более прямолинейно, а сражения между жизнью и смертью нет, как и вообще любого конфликта. Все эти категории и понятия, взявшись за руки, гуляют где-то в тумане вместе с редкими заезжими туристами и пугают Луну.

Город, который так и хочется назвать N, а не Канск, находится черт знает где, и хочется туда тоже непонятно зачем, но это полуразвалившийся праздник, который всегда с тобой. Здесь корни, от которых нам всем не убежать, даже если физически оказаться за тридевять земель. Здесь – непередаваемое ощущение свободы, которое культивировалось испокон веков, поскольку дальше этой сибирской глуши сослать было попросту некуда. Здесь – непрекращающийся звук поезда, который не тонет в полях и лесах и напоминает то ли о вопросах самоидентификации из мультфильма «Зайца не видали?», то ли о проходящей мимо жизни, наполненной реальностью и другими эфемерными вещами вроде политики и моды.

Фильм тягуч и неповоротлив, как сон, в котором один день не отличается от другого. Он как будто не может просто так закончиться, как не мог он закончиться у Кристофера Нолана в «Начале» – нужно что-то помощнее, чем просто проснуться. Поэтому все продолжает неспешно развиваться по спирали, незаметно, красиво и навсегда. Так было до Дня России и так будет после. Спи, моя радость, усни.