Журнальный мир

Солдат — Богу свеча. Государю — слуга.

(Русская старинная поговорка)

…Петербург. Офицерская улица. Дом в стиле классицизма под номером двадцать три. Из подъезда именно этого дома в ноябрьских сумерках 1917 года, как оказалось, в последний раз вышли командир III Кавалерийского корпуса генерал-майор П. Н. Краснов, его жена Лидия Федоровна, в прошлом камерная певица, известная музыкальной России под именем Лидии Бакмансон, полковник С. П. Попов и подхорунжий М. Кривцов. Все мужчины были в военной форме, с шифровкой III Кавалерийского корпуса на погонах, при оружии. Они сели в штабную машину. Имея на руках разрешение на выезд за № 2738 от 6 ноября, подписанное Народным комиссаром по военным делам СНК Антоновым и предписывающее не чинить предъявителям документа препятствия «к следованию в Великие Луки на соединение с 1-й Донской казачьей дивизией»¹, эти люди стремились как можно быстрее вырваться из охваченного революцией города.

Хроника смутного времени

Одно желание двигало генералом Красновым: собрать и спасти умышленно раздерганные накануне октябрьского переворота штабом Северного фронта части доблестного корпуса, которым еще недавно командовал генерал-патриот Ф. А. Келлер, и в командование которым он, генерал-майор Краснов, вступил в конце августа 1917-го. В те же трагические для России дни фронт Великой войны, уже утративший своего Государя — Верховного Главнокомандующего, начал безудержно разваливаться. Примечательно, что в общей неразберихе командовать прославленным в боях корпусом были назначены почти одновременно и казачий генерал П. Н. Краснов (26 августа 1917 г.), и генерал-конногвардеец барон П. Н. Врангель (9 сентября 1917 г.).

В так называемом Корниловском мятеже, а точнее — в попытке наведения генералом Л. Г. Корниловым порядка в разлагающихся войсках и укрепления власти в Петрограде, участвовал и III Кавалерийский корпус, усиленный Туземной, «Дикой» дивизией. В ней служили считавшиеся особо надежными кавказские добровольцы. Правда, выступление Корнилова захлебнулось, едва начавшись. Солдатские комитеты, распропагандированные и прельщенные революционным адвокатом — масоном Керенским — главой Временного правительства, не поддержали патриотически настроенного генерала, желавшего, как того требовали и союзники, воевать с Германией до победы.

Подъезжая к Пскову, где Краснов предполагал найти генерала Крымова, прежнего командира корпуса, и принять от него командование, он обратил внимание на тот беспорядок, что творился на близлежащих железнодорожных станциях. Все пути были заняты эшелонами с войсками, чье движение на Петроград оказалось остановлено.

О тех днях генерал Краснов в своих мемуарах вспоминал так: «Иногда по чьему-то никому не известному распоряжению к какому-нибудь эшелону прицепляли паровоз и его везли два–три перегона, сорок–шестьдесят верст, и потом он оказывался где-то в стороне, на глухом разъезде без паровоза, без фуража для лошадей и без обеда для людей. В то время, как штаб Корнилова был парализован и, выпустивши части, на этом и успокоился, пособники Керенского в лице разных мелких станционных комитетов и советов и даже просто сочувствующих Керенскому железнодорожных агентов и большевиков, которые уже начали свою работу, запутывали положение корпуса до невозможности»².

Прибыв в Псков, генерал Краснов узнал о том, что Керенский объявил себя Верховным Главнокомандующим, согласно революционной терминологии, «Главковерхом». Самого же генерала арестовали ночью юнкера школы прапорщиков Северного фронта и доставили в Псковский кадетский корпус, где Петр Николаевич подвергся допросу комиссаром Станкевичем. Того особенно интересовало, не был ли Краснов назначен Корниловым на должность командира корпуса по политическим соображениям. «Я — солдат, — просто сказал Краснов, — и стою вне политики»³. Ответ, похоже, удовлетворил комиссара и его соратников: Краснов представлялся им лишь генералом, разыскивающим свой корпус, случайно попавшим в корниловскую авантюру.

Его отпустили, и только на другой день, 31 августа, Петр Николаевич узнал о том, что его предшественник генерал Крымов застрелился, Корнилов со своими единомышленниками арестован, а ему, Краснову, все-таки придется вступить в командование III Кавалерийским корпусом. Потому как, по мнению революционного генерала Бонч-Бруевича (исполнявшего обязанности Главнокомандующего Северным фронтом — прим. Л. С.), «корпус надо успокоить, а вас Донцы знают…»⁴.

Итак, штаб III Кавалерийского корпуса, включенного в число войск Северного фронта, разместился в квартире смотрителя псковской тюрьмы, а сам корпус предполагалось расквартировать в районе Пскова. Когда генерал-майор Краснов встретился с его чинами и рядовыми казаками, он сразу же понял, в каком моральном состоянии они пребывают. Исключение составляли воины 1-й Донской казачьей дивизии, где находилось немало бывших сослуживцев Петра Николаевича.

Революционная пропаганда в корпусе шла своим ходом и вела к дальнейшему разложению некогда дисциплинированных и боеготовых сотен и эскадронов. Особенно ненадежной была Уссурийская дивизия. Без обсуждения того или иного приказа с комиссаром казаки ничего не хотели предпринимать. Для таких бесед даже был избран тихий садик Псковского кадетского корпуса. Впрочем, и сам боевой генерал, Георгиевский кавалер, испытал себя в новой роли — «корпусного уговаривателя».

«Спасать Россию не пришлось, — с горечью констатировал в те дни Петр Николаевич. — Передо мною стояла более скромная задача — спасать офицеров, оздоровлять корпус, восстанавливать в нем порядок, хотя бы настолько, чтобы корпус не был опасен для местных жителей»⁵.

Позиции же большевиков в Петроградском Совете солдатских и рабочих депутатов крепли. Петроградский гарнизон все более склонялся в его сторону. И в связи с этим уже 6 сентября корпус Краснова, по распоряжению Керенского, сосредоточился в районе Петрограда. Его штаб разместился в Царском Селе. Следует заметить, что, прежде чем произошла объявленная большевиками «демократизация» армии, поставившая вне закона не только царских офицеров и юнкеров, но даже воспитанников кадетских корпусов, февральские либералы, пытаясь на словах омолодить командный состав армии, на деле выбивали из него «старый режим и контрреволюцию»⁶.

Так постепенно Русская Императорская Армия превращалась в Красную армию III Интернационала.

В середине сентября генерал Краснов составил рапорт, где указывал на необходимость, в противовес Совету солдатских и рабочих депутатов и Петроградскому гарнизону, занимавшихся подготовкой вооруженного выступления, сосредоточить мощную конную группировку, усиленную артиллерией, в окрестностях столицы, причем 1/3 он предлагал держать в самом Петрограде. «Сделавши характеристику III Конному корпусу, — писал позже Петр Николаевич, — я предлагал (рапорт был подан на имя председателя Временного правительства А. Ф. Керенского — прим. Л. С.): Уссурийскую дивизию, как малонадежную, убрать в другое место. Вместо нее в корпус влить Гвардейскую казачью и 2-ю Казачью сводную дивизию; гвардейцев поставить в их постоянных казармах, где они навели бы внутренний порядок. Гвардейским офицерам хорошо была знакома вся тактика городской войны, и Петроград был им известен до мелочей. Революционные же казачьи полки 1-й, 4-й и 14-й отправить на Дон, где они, несомненно, выздоровели бы…»⁷

Как известно, рапорт генерала попал не только в руки Керенского, но и к большевицкой верхушке, а затем — в петроградские газеты. А III Кавалерийский корпус, согласно новому приказу, уже 26 сентября перебрасывался в район Острова в распоряжение Главнокомандующего Северным фронтом генерала В. А. Черемисова, уже тогда сотрудничавшего с Петросоветом, — подальше от столицы. Дальше — больше. Буквально 6 октября «реакционный» корпус начали экстренно фрагментировать. Хитросплетенная интрига Февраля продолжала обрекать на гибель все новых и новых участников, слепо отводя одним роль героев, другим — статистов.

Вот лишь скупая хроника начала «обезвреживания» III Кавалерийского (Казачьего) корпуса.

8 октября два кавалерийских полка были отправлены в Ревель; 9-го еще один полк — Приморский драгунский, с двумя орудиями ушел в Витебск; 21-го потребовали шесть сотен и четыре орудия в Боровичи. «Таким образом, — констатировал генерал Краснов, — к 22 октября от 1-й Донской дивизии (самой дисциплинированной! — прим. Л. С.) оставалось шесть сотен 9-го Донского полка и четыре сотни 10-го Донского полка. (…) Из бывших в корпусе двадцати четырех орудий Донской артиллерии оставалось при мне двенадцать орудий, да было четыре орудия только что сформированной и почти необученной, во всяком случае, ни разу не стрелявшей 1-й Амурской казачьей батареи. Вместо грозной силы в пятьдесят сотен мы имели только восемнадцать сотен разных полков»⁸.

И вот, когда корпус был растасован, как карточная колода, по русскому Северо-Западу, Керенскому понадобилась его помощь.

Краснов против Красной гвардии

На линии последней обороны…

Л. С.

25 октября 1917 года в Петрограде произошел большевицкий переворот, и теперь уже бывший «Верховный Главнокомандующий», совершенно не знакомый с военным искусством, бежал в Псков под защиту казаков П. Н. Краснова, тщательно оберегаемых генералом от всякого революционного влияния. И не напрасно, ибо в период октябрьского мятежа в поддержку Временного правительства из трех армий Северного фронта высказалась только одна 12-я.

Но не для того ли вырвался из Петрограда А. Ф. Керенский — «друг французских масонов» (1914–1917), член ложи «Малая Медведица»⁹, чтобы, по приказу тайных соработников, предавших на заклание и Царскую Семью, и Русскую Императорскую Армию, и Царскую Россию, сопровождать в качестве соглядатая теперь уже остатки III Кавалерийского корпуса (семьсот всадников), так и не получившего обещанного подкрепления в его походе на Петроград?..

Именно потому, что боевой генерал и бывший гвардейский офицер Краснов понимал, чем чревато движение одной кавалерии на столицу, он и запросил поддержки. Керенский обещал собрать разбросанные сотни корпуса, придав ему 37-ю пехотную дивизию, 1-ю кавалерийскую и весь XVII армейский корпус. Но, связавшись с Северным и Юго-Западным фронтами, все еще продолжавшая действовать «Царская Ставка» получила отказ в поддержке Временного правительства. Долгое время считавшийся верноподданным фронт Румынский и тот был готов послать войска на Петроград лишь под лозунгами защиты Учредительного собрания.

Таким образом, на столицу выступил только один-единственный III Кавалерийский корпус генерал-майора П. Н. Краснова, да и то не в полном составе. Выступил не за разрушителя Керенского и Временное правительство, а за остатки прежней русской чести. За остатки прежней русской чести восстали в самом Петрограде корниловские ударницы батальона смерти и «бесчестные», по словам Н. К. Крупской¹⁰, юнкера Владимирского и Павловского — пехотных, Михайловского и Константиновского — артиллерийских, Николаевского инженерного училищ.

…Во время наступления на Петроград генерал Краснов получил от прорвавшегося через красногвардейские заставы гимназиста небольшой клочок бумаги, на котором стоял бланк Совета Союза Казачьих Войск. В послании сообщалось: «Положение Петрограда ужасно. Режут, избивают юнкеров, которые являются пока единственными защитниками населения. Пехотные полки колеблются. Казаки ждут, пока подойдут пехотные части. Совет Союза требует Вашего незамедлительного движения на Петроград. Ваше промедление грозит полным уничтожением детей-юнкеров…»¹¹

По всей видимости, эта записка потрясла генерала, о чем не может не свидетельствовать его возвращение к теме петроградского мятежа через несколько лет. В трилогии «От Двуглавого Орла к красному знамени» под пером уже писателя оживут и застынут, подобно настенным литографиям, трагические события осени 1917 года.

«На глазах у Саблина (главный герой трилогии — прим. Л. С.) избивали детей-юнкеров, убивали офицеров. Что он мог сделать? Только умереть, только быть так же избитым и убитым. Саблин знал, что он обречен на смерть, что “Еремеевская ночь” (…), о которой сладострастно толковали солдаты с самой мартовской революции, уже наступила. Он понимал, что офицерство русское, а с ним вся интеллигенция всходила на Голгофу страданий (…). Та красота жизни, которую дает семья, Родина, свой полк, армия, победа и Царь, как символ этого, были вырваны из его сердца, но ему не хотелось умирать, как барану, ведомому на заклание (…), ему хотелось отдать свою жизнь в борьбе…»¹²

…И все-таки, для чего-то был нужен этот поход! Поход, навстречу которому под Пулковом было выдвинуто пять тысяч красногвардейцев и «красы и гордости морей» — революционных матросов¹³ (по данным «Истории Гражданской войны в СССР», общее число революционных войск в дни октябрьского мятежа составляло десять тысяч человек — прим. Л. С.). Кто знает, не затем ли, чтобы в течение нескольких десятилетий потом советская историография называла П. Н. Краснова «битым генералом»? Но не этот ли «битый» столько раз побивал врагов земли Русской на фронтах Великой войны? Не он ли нанес большевикам заметный урон под Петроградом? Не он ли освободил от них в 1918-м почти всю Донскую область? Не его ли талантливые мемуары читали они с карандашом в руке и без устали цитировали, вспоминая смертельно опасные для их нарождающейся власти будни?..

После бегства А. Ф. Керенского из Гатчины и перемирия отступивших от Пулковских высот малочисленных казаков с солдатами революционных, бывших гвардейских полков, прибывшими из Петрограда, генерал Краснов был арестован (уже в третий раз за время смуты) и препровожден в Смольный институт. Но незадолго до этого он сказал сильно волновавшимся и окончательно запутавшимся станичникам главное: «Я знаю, что я делаю. Я вас привел сюда и я вас отсюда выведу. (…) Верьте мне, и вы не погибнете, а будете на Дону»¹⁴. Генерал сдержал свое слово.

Путь на Дон лежал через Великие Луки.

Несомненно, этот уездный городок на юге Псковской губернии, куда уже 4 ноября усилиями Донского комитета были направлены казачьи эшелоны, надолго запал в сердце генерала. Недаром, находясь в эмиграции, он вспомнит о нем не раз и напишет в предисловии ко 2-му изданию романа «От Двуглавого Орла к красному знамени» (Берлин, 1922 год): «Я начал писать роман в обстановке исключительной, возможной только в то невероятное время, которое мы переживаем с 1917 года. Благополучно избежав расстрела большевиками в Смольном институте, в Великих Луках и Царицыне, я прибыл в Новочеркасск…» Впрочем, это произойдет чуть позже, а пока…

В Великие Луки, в расположение своего корпуса, генерал-майор П. Н. Краснов прибыл поездом из Старой Руссы 9 ноября. Этот древнерусский город входил некогда, наряду со Смоленском, Себежем, Невелем, Усвятом и Велижем, в Литовскую Украину — вторую линию оборонной системы Московского государства. После того, как в 1580 году его крепость была сожжена при штурме войсками Стефана Батория, город долго не мог возродиться. Но в 1619-м — нести Государеву службу — прибыли в Великие Луки казаки и прочий служивый люд. Тогда же и возникли в нем Казачьи слободы, память о которых до сих пор сохраняют страницы истории средневековой городской топографии.

В ноябре 1917 года, спустя триста лет, казаки, казалось бы, вновь возвращались в Великие Луки. Правда, служить не довелось. Уездный городок стал для них лишь временным прибежищем, где генерал Краснов сначала боролся за живучесть громадного корпуса, объятого очередной волной революционной пропаганды, а затем — за живучесть штаба. Нешуточные страсти раздирали его казаков, а он, словно предвидя страшное будущее большинства из них, хотел сохранить их для дальнейшей борьбы с большевиками, хотел двинуть на помощь бывшему Командующему 8-й Армией Юго-Западного фронта, а теперь — Донскому Атаману А. М. Каледину.

Из Великих Лук Краснов писал Алексею Максимовичу на Дон, что «пережив весь развал армии в строю, непосредственно командуя частями, я пришел к тому заключению, что казаки стали совершенно не боеспособны, что единственное средство вернуть войску силу — отпустить всех по домам, призвать на их место под знамена молодежь, не бывшую на войне (…). Для подготовки офицеров (…) создать в Новочеркасске офицерскую школу и расширить училище…»¹⁵.

Как погибал III Кавалерийский…

В плену большевицком, в когтях братьев зла…

Л. С.

Сразу же по прибытии в Великие Луки генерал Краснов увидел на железнодорожных путях эшелоны его родного 10-го Донского генерала Луковкина полка, который он в буквальном смысле слова воспитал, сделал образцовым накануне Великой войны. С ним, как его командир, выступил, согласно мобилизационному предписанию, на боевые позиции из польского Замостья. С ним делил радости и беды походной жизни…

Но в 1917 году этот полк не принял в эшелон своего бывшего командира с супругой, более того — командира корпуса!

«Яд большевизма вошел в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным, — писал впоследствии Петр Николаевич. — Я считался командиром 3-го Кавалерийского корпуса, со мной был громадный штаб, и при мне было казначейство с двумя миллионами рублей денег, но все дни мои проходили в разговорах с казаками. Все неудержимо хлынуло на Дон. Не к Каледину, чтобы сражаться (…), а в свои станицы, (…), не понимая страшного позора нации»¹⁶.

К тому времени в прифронтовых Великих Луках, кроме казаков, было сосредоточено восемь тысяч солдат и офицеров. Чтобы хоть как-то поддержать порядок на железнодорожной станции, где регулярно скапливалось огромное число воинских эшелонов, отправляющихся либо на фронт, либо дезертирующих с фронта, только что избранный председатель Великолукского уездного Совета солдатских и рабочих депутатов, левый эсер А. Н. Малышев (отец будущего первого наркома танковой промышленности СССР В. А. Малышева) был вынужден обратиться за помощью к генералу Краснову. И тот, в свою очередь, выделил казаков для охраны интендантского склада, где хранилось более тысячи ведер красного вина¹⁷.

Вместе со своим штабом, вестовым и денщиком П. Н. Краснов разместился в доме богатого и уважаемого купца Шульгина, гостеприимство которого он никогда не забудет. Наоборот, «оживит» его в образе городского головы Великих Лук, Почетного гражданина Николая Саввича Заюшникова в романе-фантасмагории «За чертополохом» (Мюнхен, 1922 год).

По словам очевидцев, суровая походная койка генерала явно диссонировала с огромной, роскошно обставленной купеческой гостиной. Но генералу было не до роскоши. В Великих Луках, по сути, становившихся западней, погибал его III Кавалерийский корпус, и без того уставший за четыре года войны, а теперь еще терзаемый ожиданием отправки домой.

Сравнительно быстро — 12 ноября — отправилась к отчим станицам 1-я Донская дивизия, но волновались давно уже ненадежные уссурийцы. По мере того, как Великие Луки наполнялись большевизированными пехотными частями, и там велась активная работа по «революционизированию» корпуса, казаки становились все менее управляемыми. Одни пытались покинуть корпус самочинно и любой ценой — без оружия и знамен, другие, как казаки 6-й сотни и пулеметная команда 45-го Донского полка, даже обращались за поддержкой в Великолукский ревком¹⁸.

«Это было то же дезертирство с фронта, которое охватило пехоту, но пехота бежала беспорядочно, толпами, а это было организованное дезертирство, где люди ехали сотнями, со своими офицерами, в полном боевом порядке, — свидетельствовал генерал, переживавший происходящее, как личную драму. — Эти люди безнадежно потеряны для какой бы то ни было борьбы, на каком бы то ни было фронте…» — добавлял он.

Позже, в одной из своих работ по военной психологии, П. Н. Краснов назовет людей, введенных во всеобщее помрачение, особо подобранным термином — «психологической толпой», который в 90-е годы ХХ века переименуют, и «индуцированный психоз масс» станет более понятным для современника новых информационных войн.

…Только 6 декабря началась отправка на Дальний Восток эшелонов Уссурийской конной дивизии, и в тот же день, как следствие опубликованного большевиками нового «Положения о демократизации армии», начальник пехотного гарнизона полковник Патрикеев отдал приказ о снятии погон и знаков отличий. Правда, это пока не касалось казаков.

Чтобы как-то оправдать попытку новой власти разоружить III Кавалерийский (Казачий) корпус, — так называемый комендант Соглашательского Совета, чуть позже председатель Великолукского ревкома Павел Пучков высказал свои частные соображения: «(…) монархически настроенные офицеры и казаки повели агитацию за еврейские погромы, пьяное казачье офицерство с местными монархистами начали распевать «Боже, Царя храни». (…) В слободах и пригородах Великих Лук под охраной казаков были организованы самогонщики, специально приехавшие из уезда, большие самогонные заводы. При захвате одного из таких (…) были обстреляны комендант Совета Пучков и солдаты 294-го запасного пехотного полка (…). Мирные граждане, с наступлением темноты, не выходили на улицу…»¹⁹

Кроме того, не преминул Павел Пучков добавить и о бесчинствах «казаков» Туземной дивизии, приданной корпусу и расположенной в районе станции Новосокольники. Но то ли он, современник тех событий и автор довольно безграмотных воспоминаний «Честное слово их превосходительств» (октябрь 1917 — январь 1918), хранящихся в отделении Госархива Псковской области в г. Великие Луки, на самом деле запамятовал, то ли сыграл забывчивость, только ведь в Туземной дивизии, как мы уже писали, служили не казаки, а отчаянные горцы — ингуши, чеченцы, дагестанцы и другие представители народов Кавказа. Да и о каком «честном слове их превосходительств» (кто и когда его давал?) писал Павел Пучков, создавая очередной постреволюционный миф про царских генералов, якобы обещавших не вести борьбу против большевицкой власти?

Впрочем, о тех же самых днях генерал Краснов вспоминал так: «С местным комиссаром Пучковым мы жили дружно. Он хотя и называл себя большевиком, но оказался ярым монархистом, офицеры штаба корпуса часто бывали у него, дела всегда оканчивались выпивкой и воспоминаниями, отнюдь не большевицкого характера (смеем предположить, что «Боже, Царя храни» с этими офицерами пел и сам Пучков — прим. Л. С.). Я решил использовать это выгодное положение и добиться пропуска для штаба корпуса в Пятигорск для расформирования»²⁰.

В середине 80-х годов ХХ столетия советские историки, описывая пребывание контрреволюционного корпуса в Великих Луках, предпочитали сгустить краски над его и без того нелегкой судьбой. Так, некий К. Смирнов в очерке «За власть Советов!» писал: «Возглавляя Великолукский гарнизон, он (Краснов — Л. С.) открыто готовил казачьи части к новым походам против Республики Советов. В планах реакционной военщины Великим Лукам (…) отводилась немаловажная роль. Отсюда в нужный момент могли быть брошены крупные воинские силы для свержения советской власти в Петрограде и Москве»²¹.

Но так ли это было на самом деле?

Если учесть тот факт, что сам генерал прибыл в Великие Луки 9 ноября, а уже 12-го потекла на Дон 1-я Донская дивизия, одна за другой уходили 10-я Кавалерийская, 1-я Терская, и в составе корпуса оставались «ненадежные уссурийцы», арестовавшие большинство своих офицеров, то какой-либо военный поход вряд ли был возможен, тем более, что моральное состояние казачьих масс вызывало у генерала все большие тревоги и опасения. Нет, воевать они точно не собирались!

Не стоит забывать и о том, что именно в ноябре 1917-го было принято решение о ликвидации корпуса и переброске его частей в те области, где они формировались. В связи с чем, как свидетельствовал в середине 60-х годов прошлого века великолукский архивист К. Карпов, «Войскам корпуса было предложено сдать оружие в Ржеве на оружейные склады 5-й армии»²².

Было предложено — мягко сказано, ибо в район расположения III Кавалерийского корпуса Главковерх Крыленко направил комиссара Кудинского с крупным отрядом моряков. Он-то и обязал уже упоминавшегося председателя Великолукского ревкома П. П. Пучкова предъявить генералу Краснову ультиматум о сдаче всего корпусного (за исключением родового холодного) оружия в трехдневный срок.

Для успешности акции комиссар Кудинский отдал распоряжение о создании Полевого штаба, в состав которого вошли представители Великолукского, Невельского, Новосокольнического, Режецкого, Ржевского, Торопецкого, Двинского и Осташковского гарнизонов, хорошо укрепленных не только «сильными частями, но и бронепоездами»²³. В случае несговорчивости казаков эти гарнизоны должны были взять в плотное кольцо район расквартирования непокорного корпуса.

О том, состоялось ли предвкушаемое большевицкой властью разоружение в Ржеве в полной мере — надо думать, генерал Краснов не просто так грозил председателю ревкома Пучкову двадцатью тысячами казачьих сабель! — скрупулезный, любивший точность и не привыкший бросать слова на ветер генерал Краснов так и не написал. Но, похоже, ему, признававшему над собой лишь одну власть — Войскового правительства во главе с Донским Атаманом, удалось все же погрузить в уходящий на Пятигорск эшелон не только людей и материальное снаряжение, но и оружие. Этого самоволия ему не простили, заочно приговорив к смертной казни, объявив генерала в розыск.

«С Новым годом!.. Со старым счастьем!»

Встань, молись!.. Был у рыцарей Крест,

Красота песнопевного храма…

Л. С.

В середине декабря уходящего 1917 года в Великих Луках еще оставался прикомандированный к корпусу 3-й Уральский казачий полк, хотя и он таял день ото дня…

Совершать ежедневные прогулки верхом генерал Краснов уже не мог. Солдаты местного гарнизона с ножами охотились за офицерами. Покушались и на жизнь генерала: несколько раз он был обстрелян враждебными пехотинцами. О нависшей над ним смертельной угрозе сообщал П. Н. Краснову при личной встрече и председатель Великолукского уездного совдепа А. Н. Малышев, который, в силу слабости возглавляемого им органа власти, не мог обеспечить безопасность командиру корпуса.

Снимать с себя царские погоны с шифровкой доблестного соединения Петр Николаевич и чины его штаба считали для себя позорным, но, так как от корпуса 21 декабря мало что оставалось, он приказал подчиненным переодеться в штатское. Разумеется, это не спасло казачьих офицеров от оскорблений революционных, прошедших через два этапа «демократизации» армии солдат. Генерала и его офицеров знали в лицо. Луч надежды забрезжил, когда вернулся командированный в Ставку начальник штаба корпуса, Генерального Штаба генерал-майор М. Солнышкин.

Пользуясь личным знакомством с генералом Бонч-Бруевичем, бывшим начальником штаба у Крыленко, Солнышкин передал ему любезное письмо П. Н. Краснова с просьбой о содействии, в результате чего добился и назначения эшелона на Пятигорск — к месту расформирования штаба корпуса, и необходимых пропусков. Однако, несмотря на это, революционная власть в Великих Луках не слишком торопилась с отправкой оставшихся казаков восвояси. Как будто ожидала каких-то дополнительных распоряжений «сверху»…

31 декабря, в канун Нового, еще более кровавого для России 1918 года, генерал-майор П. Н. Краснов, последний командир III Кавалерийского (Казачьего) корпуса, издал приказ № 33/14, в котором многозначительно писал:

«С Новым годом, дорогие друзья мои, офицеры, чиновники, казаки и солдаты Штаба славного III Казачьего корпуса! С Новым годом, доблестные уральцы 3-го Уральского казачьего полка!

Со старым счастьем! Дай Бог, чтобы вернулось старое русское счастье с его победами, с миром и тишиной, со свободою личности и уважением друг друга и законов Российского государства.

Четвертый год без дома, без семьи, без уюта и спокойствия, под непрерывною грозою военной бури скитаемся мы, не зная, (…) каким будет наше завтра.

От славных побед и смелого движения за Карпатские горы, от конных атак и штурмов взятых городов, из Кимполунга и Черновиц волею Господа Бога, мы отошли на мирную жизнь в Кишинев, а потом дважды втягивались в политическую борьбу за обладание Петроградом.

Минувший 1917 год — самый тяжелый год для частей III Казачьего корпуса и его Штаба. В сумятицу политических страстей на него, как на верного присяге и честного солдата, дважды возлагались ответственные поручения, и частям корпуса пришлось пройти через зараженную политикой удушливую атмосферу гражданской войны, что неизбежно заразило здоровый организм корпуса, и части стали разлагаться.

Уходящий год — год смерти III Казачьего корпуса. Уже получено предписание о расформировании его Штаба, одна за одной, ушли 1-ая Терская Казачья, 10-ая Кавалерийская, 1-ая Донская Казачья и Уссурийская Казачья дивизии. Ушли и технические команды Штаба. Одинокий Штаб — мозг корпуса — доживает свои последние дни среди страшной бури, среди темной ночи…

Будущее неведомо. Надежд на славный мир нет. Армия умирает от той же болезни, какою заболел и от которой погиб и III Казачий корпус.

Но нам ли, искушенным в страшной тяжелой борьбе, нам ли, бесстрашно смотревшим в глаза смерти, нам ли, среди которых мало людей без нашивок на рукавах, свидетельствующих страдания почетных ран, — падать духом и бояться дальнейшей борьбы? Мы — русские, более того, мы — казаки! (курсив Л. С. ).

Уже зажигаются огни путеводных маяков. Скоро яркий свет их рассеет мглистую тьму, и мы увидим новый берег, к которому стремимся через столько испытаний и несчастий. И будем верить, что этот берег, эти новые условия жизни дадут, наконец, счастье и покой русскому народу, дадут и нам тот отдых, которого так жаждет исстрадавшаяся душа, который так заслужило тело…»²⁴.

Во втором параграфе этого приказа П. Н. Краснов, ввиду полученных распоряжений, предписал: «для согласования жизни корпуса с общегражданской жизнью населения — переставить часы на один час назад (…), вернувшись опять к астрономическому Петроградскому времени»²⁵.

До отправки из Великих Лук последнего казачьего эшелона оставалось шестнадцать дней. В каких думах прожил их казачий генерал?

В отделении ГКУ ПО «Госархив Псковской области в г. Великие Луки» сохранилось шесть копий приказов по III Кавалерийскому (Казачьему) корпусу за подписями генерал-майора Краснова и Генерального Штаба генерал-майора Солнышкина. На первый взгляд, они отражают скорее рутинное течение жизни всего того, что осталось от громадного некогда воинского соединения. Затрагивают, к примеру, вопросы временного прикомандирования к штабу корпуса прибывшей 3 января 1918 года 1-й сотни 2-го Донского казачьего полка под командою подъесаула Данилова и «зачисления людей и лошадей на полное довольствие, как фуражное, провиантское и приварочное, так и денежное»²⁶. Или — вопросы, связанные с произведением за прежние боевые отличия и «теперешнее сознательное отношение к исполнению своих обязанностей Вахмистра 6-й сотни 3-го Уральского казачьего полка Дмитрия Ротнова и Младшего Урядника той же сотни Акима Соболева в Подхорунжие».

А вот, среди кажущихся гражданским людям частностей, и такая запись: «Для сдачи сумм корпусного казначейства 3-го Казачьего корпуса в Великолукское уездное казначейство и наличности новому Корпусному Казначею Статскому Советнику Имберху, назначаю комиссию в составе: от Интендантства Чиновника Балабана, от Контроля Чиновника Салтыкова, от Корпусного комитета солдата Притулу под председательством поручика Аносова. Комиссии собраться в корпусном казначействе 11 сего января в 14 часов…»²⁸.

Как следует из мемуаров генерала Краснова, вошедших в «Архив русской революции», 11 января 1918 года корпусные деньги — пятьсот тысяч рублей — были сданы по требованию в Великолукское казначейство, но обмундирование, несколько автомобилей, аппарат Юза, радиостанция — все это уходило на Дон. На Дон, где в течение 1918–1919 гг. завязывались те таинственные и лишь на первый взгляд случайные узлы, которые так трагически свяжут судьбу казачьего генерала П. Н. Краснова с представителями западных демократий, инициаторами столь ненавистных Краснову февральского и октябрьского переворотов.

Союзники же не забудут Атаману Всевеликого Войска Донского его монархических взглядов и самостоятельно проводимой политики (на Дону в его бытность были отменены декреты Временного правительства и фактически восстановлены Основные Законы Российской Империи), одной из целей которой было признание Войска Донского — до освобождения России от большевиков — как автономного государственного образования. Не простят Краснову и его несогласие подчиниться власти французского Главнокомандующего генерала Франше Д`Эспре (одно из условий помощи союзников в борьбе с большевиками). Припомнят Донскому Атаману и его дружественное — главы самостоятельного государства — письмо к Кайзеру Вильгельму II, в котором Краснов, кроме политических и экономических вопросов, касается и былого воинского братства немцев и казаков…

Все эти таинственные и лишь на первый взгляд случайно затянутые узлы будут распутаны в мае 1945 года в австрийском Лиенце, а обмен адмирала Редера и других германских морских офицеров на белоказачьих вождей во главе с престарелым генералом П. Н. Красновым, остававшихся в большинстве своем подданными погибшей в 1917-м Российской Империи, станет еще одной взаимовыгодной сделкой антихристианской мировой закулисы и советских вождей.

Список литературы

¹ Документы Великой пролетарской революции, том 1 / Зверев С. В. Генерал Краснов. Монархическая идея. — Красноярск: Тренд, 2015.

² Краснов П. Н. На внутреннем фронте. — М.: Айрис-Пресс, 2003. — С. 107.

³ Там же. — С. 117.

⁴ Там же. — С. 118.

⁵ Там же. — С. 121.

⁶ Там же. — С. 128.

⁷ Там же. — С. 135.

⁸ Там же. — С. 143.

⁹ Платонов О. Терновый венец России. Тайная история масонства 1731–1996. — М.: Родник, 1996. — С. 354.

¹⁰ Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. — М.: Политиздат, 1972. — С. 341.

¹¹ Денисов С. Белая Россия. Альбом № 1. — Нью-Йорк: Издание главного правления зарубежного Союза Русских Военных Инвалидов, 1937. — С. 123–124.

¹² Краснов П. Н. От Двуглавого Орла к красному знамени. — М.: Айрис-Пресс, 2005. — С. 7.

¹³ История Гражданской войны в СССР, том 2. — М.: ОГИЗ, 1947. — С. 348.

¹⁴ Краснов П. Н. На внутреннем фронте. — М.: Айрис-Пресс, 2003. — С. 191.

¹⁵ Там же. — С. 208.

¹⁶ Там же. — С. 208–209.

¹⁷ Отделение Госархива Псковской области в г. Великие Луки, фонд Р — 100, оп. 1, д. 503, ЛЛ. 558–569 об.

¹⁸ Карпов К. Разоружение корпуса Краснова. — Великолукская правда, 1967.

¹⁹ Пучков П. Честное слово их превосходительств (октябрь 1917 — январь 1918). Воспоминания о разоружении корпуса Краснова. Отделение ГКУ ПО Госархив Псковской области в г. Великие Луки, фонд Р — 2379, оп. 1.

²⁰ Краснов П. Н. На внутреннем фронте. — М.: Айрис-Пресс, 2003. — С. 209.

²¹ Смирнов К. Великие Луки. Очерки истории / За власть Советов! — Л.: Лениздат,1986. — С. 54–55.

²² Карпов К. Разоружение корпуса Краснова. — Великолукская правда, 1967.

²³ Пучков П. Честное слово их превосходительств (октябрь 1917 — январь 1918). Воспоминания о разоружении корпуса Краснова. Отделение ГКУ ПО Госархив Псковской области в г. Великие Луки, фонд Р — 2379, оп. 1.

²⁴ Приказ III Казачьему корпусу 33/14 от 31 декабря 1917. Отдел ГКУ ПО Госархив Псковской области в г. Великие Луки, фонд Р — 100, оп. 5, д. 5, С. 4.

²⁵ Там же. — С. 2.

²⁶ Приказ 3-му Казачьему корпусу № 1 от 5 января 1918 г. — С. 7.

²⁷ Приказ III Казачьему корпусу № 6 от 14 января 1918 г., ч. 2. — С. 17.

²⁸ Приказ III Казачьему корпусу № 3 от 6 января 1918 г., ч. 3. — С. 14.