Спутники Олега Тарутина: поэт в Антарктиде

Спутники Олега Тарутина:

поэт в Антарктиде

Покоряю Антарктиду,

лезу ввысь и лезу вдаль,

славных спутников не выдам,

да они и так — как сталь.

О. Тарутин

«Льды в охоту — это Нансен…» (1974)

 

Русский поэт и писатель Олег Аркадьевич Тарутин (1 июня 1935 — 2 сентября 2000) родился и всю жизнь прожил в Ленинграде, покинув его лишь однажды: в феврале 1942 года семья эвакуировалась в Омск после пережитой блокадной зимы. По окончании войны Тарутины вернулись в город.

Геолог по образованию (он в 1958 г. окончил геологоразведочный факультет Ленинградского горного института, сейчас это Санкт-Петербургский государственный горный университет), Тарутин участвовал в экспедициях на Дальний Восток (студенческие проекты), в Якутию, в Иран. С начала 1960-х годов работал в НИИГА (Научно-исследовательском институте геологии Арктики, сейчас — ФГБУ «ВНИИОкеангеология») и провел три полевых сезона в Антарктиде (16-я САЭ с осени 1870 по весну 1971 г., 17-я САЭ с осени 1971 по весну 1972 г. и 19-я САЭ с осени 1973 по весну 1974 г.)1

Будучи студентом, начал посещать ЛИТО под руководством Глеба Семенова, впервые опубликовался в журнале «Молодая гвардия» в 1956 году. Более подробно о своем становлении как поэта Тарутин написал в книге «Межледниковье», жанрово определив ее как «попытка мемуаров», которую он посвятил памяти поэтов Татьяны Галушко и Леонида Агеева, его близких друзей. И это не просто художественный, а историко-биографический текст, содержание которого позволит дополнить биографию одного из ярких представителей поэзии 1950-1960-х гг.

По топонимам, встречающимся в повести, можно легко составить карту ленинградско-петербургских мест, где жил и любил бывать Олег Тарутин. Например, семья жила во дворе Этнографического музея (отец Тарутина был этнографом). Учился поэт в мужской 199-й школе: «Наша школа стояла на углу Инженерной улицы и площади Искусств и имела два входа: парадный — с площади — и тот самый вход во двор, с железными воротами, расплющивание о которые я пережил мысленно». Так она называлась до 1993 года, по адресу: Искусств пл., 2 / Инженерная ул., 3 сейчас размещается Гимназия при Государственном Русском музее. Или: «В ЛИТО мы все крепко сдружились. После занятий жаль было расставаться. Всей компанией, окружив Глеба, шли мы по полутемной набережной, по мосту Лейтенанта Шмидта, говоря наперебой. Лишь на площади Труда начинали разъезжаться по домам». Гулять по Ленинграду Тарутина очень интересно.

Олег Тарутин был человеком сложной судьбы. Он не примыкал ни к одной литературной группе, а под конец жизни официально вышел из петербургского Союза писателей. У него не построились отношения с редакциями всех журналов, кроме двух петербургских изданий: «Так сложилась моя авторская судьба, что за всю жизнь практически я имел дело лишь с двумя журналами: "тонким" журналом "Искорка" и "толстым" журналом "Нева"»2.

Впечатления об антарктических экспедициях отразились в циклах стихотворений «Стихи пассажира» (1970–1973) и «Гость Антарктиды» (1970–1974), в детской сказке «Это было в Антарктиде» (1975) и в мемуарах «Из Антарктического дневника» (1970–1974).

Меланхолическое настроение и тоска по Петербургу, семье, родным связывает дневники и стихотворения в единое целое. Это попытка творческого геолога рассказать о себе в чужом мире («там») прозой и стихами.

Его дневниковые записи наполнены чувством одиночества, их герой — профессионал, отправившийся в антарктическую экспедицию в научных целях, но при этом он обычный человек со своими страхами и переживаниями:

«Ну, вот и поплыли гуси-лебеди. Пух-пух-пух — это корабль "Профессор Зубов", рассекающий атлантическую волну. <…> А накануне… <…> Я на палубу и по ней от места к месту, чтобы еще видеть их [семью и друзей]. А "Зубов" все отскальзывает дальше, дальше. И лица — сначала крупным планом, потом все мельче» (запись от 15 ноября 1970 г.)3.

Этот путевой дневник краток, рассказчик делает записи не каждый день, каждая запись лаконична, образна:

«Дульник. Метет так, что почти ничего не видно. Ветер 35-40. Палатка — ходуном. Вокруг сугробы. Как ходить в гальюн — подумаешь — хоть плачь. Январь. Самое лето. Впрочем, мне судить трудно, я тут впервые» (запись от 13 января 1971 г.).

Записи построены по принципу пространственной антитезы «здесь — там / тут»:

«Как-то там в Питере?» (запись от 16 ноября 1970 г.).

Или:

«Я еще в детстве мог пройти по любым карнизам и забраться на любые вершины, хоть при народе, хоть в одиночку. А тут — явная боязнь с отдачей в пятки. И который уже раз» (запись от 30 января 1971 г.).

Примечательно, что этот же принцип противопоставления лег в основу цикла «Гость Антарктиды», чей корпус составили четырнадцать текстов. Тексты цикла расположены не хронологически, а по мере нарастания эмоционального состояния лирического героя. Цикл открывается стихотворением «Мертвый поморник» (1971), центральной темой которого становится как раз противопоставление двух миров, двух пространств, в одном из которых лирический герой находился (жизнь в семье со всеми бытовыми удобствами), а в другом оказался: «И в этом мире только крылья — / твоя надежда и оплот…»4. В мире Антарктиды родился поморник. Он будто выступает двойником лирического героя: познает мир движимый (ветер и вода) и недвижный (снега и скалы).

Так первым стихотворением цикла становится текст, главным символом которого является птица. Любопытно, что в дневниках поэт очень часто описывает птиц, но не только как представителей фауны, они являются также символом простора и одиночества:

«Видны берега Испании — берега эти — кусок скалы в туманной дали. Одинокая чайка» (запись от 20 ноября 1970 г.).

Или:

«Рядом со мной парили с криком снежные буревестники, охраняя гнезда. Белые символы. Очень неприятно было, аж до сих пор еще не осознал» (запись от 19 января 1972 г.).

Почему поморник мертв? Почему цикл открывается стихотворением с подобным названием? Поморник погибает в конце текста, он не выдерживает этого простора:

 

И стужа вновь,

и шквалы снова –

прекрасен мир, и нет иного!

 

Стихотворение «Мертвый поморник» задает контрастную тему всему циклу: противостояние, конфликт, борьба. И от текста к тексту этот конфликт нарастает и углубляется. Главная борьба происходит с самим собой, оказавшимся в Антарктиде.

Единственный текст, в котором герой делится радостью от встречи с новым пространством, — это «Первая ночь в Антарктиде» (1971). Первое впечатление от Антарктиды — радостное, веселое. Но постепенно человек возвращается к теплу человеческому, а не ледяному (ср. в дневниках: «…только ни тепла, ни света, аж даже паста в ручке вымерзла», запись от 9 февраля 1972 г.). Также в этом стихотворении появляется мотив обреченности, фатальности:

 

Хорошо ли нам будет, худо ли –

эти льды еще не опрошены.

 

По-другому этот мотив будет звучать в стихотворении «У памяти моей — твое лицо…» (1971):

 

Чему б ни быть — былое будет прежним.

И прочь лети, забвения сова,

в слепой полет крыла свои влача.

 

Стихотворение послужило основой для песни, которую исполнял Александр Хочинский в художественном фильме про геологов «Если я полюблю» (реж. Л. И. Цуцульковский, «Лентелефильм», 1976), и она звучала в начале и в конце фильма с существенными изменениями. Также Олег Тарутин явился автором всех песен, исполняемых в киноленте.

Лирический герой постепенно начинает привыкать, поскольку это его выбор, он ответственен за свою судьбу и судьбы людей (товарищей в экспедиции и родных, оставшихся «там»).

Понемногу героя пугает, страшит, убивает та тишина, тот покой, которые его окружают. Любой звук может привести героя в чувство, оживить его ощущения, способность слышать и быть живым. Антитеза «живое» / «мертвое» обыгрывается на уровне звуков: живое и слышимое, звучащее против мертвого и молчащего, беззвучного. В этой ситуации — близости к мертвому — лирический герой готов довольствоваться звуком из чужеродного ему пространства: пингвиний кряк, хохот чайки, свист чайника или звон будильника. Ряд образов постепенно переходит от природных к бытовым, ко всему, что может напомнить лирическому герою о любимых людях:

 

Не мечтаю я зазря

о любимом голосе.

Мне бы хоть пингвиний кряк

в этой мертвой волости.

 

Именно в этом стихотворении («Солнце вылезло в зенит…», 1970) впервые в цикле начинает звучать мотив тоски по любимым, оставшимся в том, родном и живом пространстве.

Образ любимой женщины прорисовывается явственнее в стихотворении цикла «Как ты там, моя Медведица…» (1971): она названа единственной женщиной и становится синонимом любви и тепла. Все, что связано с теплом, напрямую сопряжено с родным домом и семьей. В это время у Олега Тарутина уже был 10-летний семейный стаж и 9-летняя дочь, и тоска по семье вполне естественна. Также в этом тексте единственной становится не только любимая женщина, но и родное пространство, именуемое здесь «Землей моей единственной». Образ единственной Земли, неразрывно связанный с образом любимой женщины, встретится также в стихотворении «Если даже завалит тоска…» (1971) из данного цикла. Очевидно, что для лирического героя эти образы составляют единое целое, ни один не мыслим без другого: родная женщина в родном пространстве — вот все, что дарит человеку тепло и любовь.

В целом стихотворение построено как беседа с антарктическим пространством: лирический герой постепенно переходит в дружеский формат общения с чужеродным вначале миром. Он постепенно привыкает к Антарктиде, говорит с ней. Созвездия с нежностью метафоризированы: Медведица — ковшик в проруби ночной, Южный Крест — четыре крапинки и ромбик, врезанный во тьму. И вьюга теперь не вертит и сшибает, у нее появилась малярная кисть, которая пляшет по ледовым простыням. Изначально чужеродное пространство становится художественным полотном, создателем которого выступает сама антарктическая природа. Образ этого созвездия встретится также в стихотворении «У памяти моей — твое лицо…» (1971): у него обнаружится туз бубновый (созвездие имеет форму ромба).

Но все-таки Антарктида и возможность общения с ней не помогают справиться с тоской по дому и родным людям. Калейдоскоп чувств, испытываемых лирическим героем, удивителен.

Через все стихотворения цикла проходит мотив боли от разлуки с человеческим (цивилизованным) пространством и родными людьми, и тем более он отчетливо звучит в тексте «Я еще деревьев не сажал…» (1972), который также, как и многие стихотворения этого цикла, построен по принципу антитезы. Жизнь лирического героя разделена на два этапа: до экспедиции и после экспедиции. Между ними — присутствие героя в антарктическом пространстве, его существование, но жизнь будет лишь на Большой Земле. Противопоставление вплетается в художественную ткань текста через отрицание, но лирический герой знает, как надо жить и любить.

 

Я еще деревьев не сажал.

Я кострам их скармливал доселе.

<…>

Я еще не пестовал зверюг,

не дарил их ни едой, ни солью –

пулей бил

и вьюками мозолил.

<…>

Я еще любил — как не любил.

Я еще, не зная, — не поведал.

 

В стихотворении «Неужели же не дочиста…» (1973) вновь звучит мотив тоски по любимой женщине, оставленной на родине. Она наделяется эпитетом яснолицая, который является устойчивым в славянских мифах: яснолицым именовали бога солнца Хорса, с чьим именем, например, связаны слова хорошо, хоругвь, хор. Согласно верованиям, приветствуя Хорса, славяне водили хороводы и строили ему Святилища — хоромины, хоромы. Тем более примечательно упоминание лирическим героем в этом стихотворении образа замкнутого круга как возвращения на истинный, правый путь и соответственно возвращения домой:

 

Неужели же не допьяна

наглотался я разлук,

и прощенье не накоплено,

и не замкнут этот круг?

 

Исследовательский путь героя-геолога сменил векторы: теперь он не ученый-геолог, а мученик, который, пройдя через все испытания, должен победить и вернуться домой5.

Возвращения лирического героя не происходит — он попадает в мир забвения. Сюжетно и образно к нему ведет мотив памяти и тесно связанные с ним мотивы воспоминаний и забывания. Он принимает свою судьбу такой, какой она выпадает ему:

 

Если даже за смертью — провал,

если даже забвенье — удел

<…>

Если даже мечты мои — дым

и победы — узоры в золе,

все же был я тобою любим

на единственной этой Земле.

 

В цикле формируется образ лирического героя, боящегося забыть людей и чувства, связанные с ними, поскольку именно через эту связь он ощущает себя живым и незабвенным, через произнесение слова он осознает свою причастность к процессам вселенского масштаба.

Понимая и принимая безысходность положения и врйменную безвыходность ситуации, герой-геолог преодолевает ставшую метафизической тягу к родному пространству и теряет свою индивидуальность: в последнем стихотворении цикла «Палатки горб, струна антенны…» (1972) нет лирического «Я» — вместо него появляется лирическое «мы»:

 

И вот уж быт наш тонкостенный

на этом льду привычен всем.

И вот уж сами мы привычны,

отражены в сознанье птичьем

как нечто бывшее всегда

<…>

Но до чего мы тут мгновенны –

мгновенье каменного сна…

Падет палатка и антенна,

на миг оглохнет тишина.

<…>

потом метель следы залижет

и все о нас забудут тут.

 

Расположение стихотворных текстов в цикле связано с развитием сюжетной линии: физические и душевные страдания лирического героя трансформируются через многочисленные образы (человеческие, природные, бытовые) в метафизическое страдание каждого в частности и всех в целом. Здесь появляется и постепенно нарастает эмоциональное напряжение, образы, как в калейдоскопе, сменяются и контрастируют друг с другом, усложняя и углубляя мотивную структуру цикла.

Стихотворные тексты являются своеобразным дополнением «Антарктического дневника»: все, что герой не мог сказать в дневнике, он сказал здесь (некоторые тексты вообще включены в дневник, например, «Мертвый поморник» датирован записью от 29 марта 1971 г.). Он ярче и образнее передал свое отношение к жизни, бытовым привычкам, осознал свою привязанность к семье и друзьям. Дневники выступили фиксатором физического присутствия поэта и его антарктического быта, создав некое «тело» героя; стихотворения, дополнив путевые заметки, стали лирическими заметками, рассказывающими о его душевном состоянии.

1 16-я САЭ: 1970-1972 (И. Г. Петров, Ю. В. Тарбеев), 17-я САЭ: 1971-1973 (В. Г. Аверьянов, Е. С. Короткевич), 19-я САЭ: 1973-1975 (В. С. Игнатов, Д. Д. Максутов).

2 Карацупа В. Тарутин Олег Аркадьевич // http://archivsf.narod.ru/persona/tarutin/tarutin.htm.

3 О. Тарутин. Из Антарктического дневника // Тарутин О. А. Возвратиться к истокам любви. СПб., 2006. Здесь и далее дневниковые записи цитируются по этому изданию.

4 Тарутин О. Синий кит: Стихотворения. – Л.: Сов. писатель, 1990. Здесь и далее стихотворения цитируются по этому изданию.

5 Ср.: в православии образ славянского бога Хорса ассоциируется с Георгием Победоносцем и представлен всадником и змееборцем.