Степной разноцвет

Степной разноцвет

Рассказ

Летним знойным днём я случайно увидел в телепрограмме новостей знакомое лицо. Всего секунду мелькнул дядя Вася в кадре. Всё та же улыбка, спрятанная в густых усах, и добрые карие глаза на загорелом дочерна лице. Вот только вместо спецовки теперь он был одет в потёртый камуфляж с таким же потёртым «калашом» через плечо.

Такие люди наверняка встречаются в жизни хоть раз каждому из нас. Добрые и свои в доску, которых сразу принимаешь такими, как они есть, и доверяешь без оглядки, хоть никак не можешь понять, завидуя по-доброму, как можно жить так запросто и оставаться чистым, настоящим человеком. Таких людей называют «не от мира сего»… Не от нашего мира.

 

Когда я первый раз его увидел, он просто сидел возле нашего раскопа на амвросиевской стоянке и смотрел на голубые небеса с лохмами быстро плывущих белых облаков. Его открытое лицо и добрая улыбка сразу расположили к нему. Тут мы и познакомились. Видя мой насмешливый взгляд, он по-простецки ответил, ничуть не обидевшись:

Первое, что я помню в жизни, – это небо. Никак не могу на него насмотреться… Я много где был, но тут оно особенное.

Он был местным. Вызвался добровольно помогать археологической экспедиции. На вопрос, почему тратит на нас время, – просто ответил:

Мне не трудно, да и отпуск у меня. Хорошее дело делаете…

Мы работали днём, задыхаясь от терпкой жары, а вечером наслаждались видами вокруг, вдыхая пряный воздух степей. Да и погода поздней весной в степях всегда радует, словно награждая за прошедшие холодные месяцы: травы зеленеют, колышась от ветра, словно море, и тянутся к ярко-синему небосводу. Эта степная бескрайность всегда одинакова, но и в то же время по-своему разная. Ничто не мешает видеть изменения света, пульсирующих трав в степях и проплывающих, шевелящихся лохм белых облаков. Мы впитывали каждый по-своему весеннюю степную жизнь.

У дяди Васи были золотые руки, и все вокруг его знали – любую проблему он мог решить своими руками или съездит договориться к знакомым на своём стареньком «жигулёнке». И знаний – удивляющих порой, странных для его кажущейся простоватости, ему хватало. И ещё чутьё на то, где нужно копать новые раскопы. Там, где он был, находили самые интересные находки.

Это дело нехитрое, – всегда говорил он и принимался за дело.

Как-то раз, проходя мимо, он бросил через плечо, когда я рассказывал студентам-первокурсникам о кочевьях, которые мы раскапывали:

Что тут знать? С восхода они шли… За кочевьями стад по пятам.

 

В последний наш вечер на раскопе, когда уже всё было упаковано и сложено в машины, готовые к утреннему отъезду, он пришёл попрощаться. Пришёл уже в сумерках. Мы сели с ним у костра, тянущего острые жёлтые языки в тёмное беззвёздное небо. Из его кармана появилась, блеснув жёлтым, стеклянная фляга.

Что это?

Секрет. Старый рецепт. Степной разноцвет. Не побрезгуйте…

Фляга со сладким лёгким молодым вином пошла вокруг костра. Запах пряных трав странно смешался со вкусом южного, умытого ласковым солнцем винограда – вкус самой степи. Он словно лился в нас откровением в золотой от отблеска костра жидкости, над таким же горящим звёздным небом в тот вечер.

Как-то само собой мы остались у костра вдвоём.

Я люблю это небо и простор степи вокруг. Этот запах степи – пряный, дурманящий… Ты знаешь, он не сильно изменился с тех пор.

Он махнул в сторону раскопа.

С тех пор?!

Я помню, и всё тут, – он улыбнулся в усы. – И отец помнил, и дед. Не всё, но вроде как мозаикой, яркими моментами. Знаешь, как детские воспоминания – тут помню, а тут было плохое, уже и не очень помню. Возможно, из-за того тут и живу. Тянет то первое воспоминание и не отпускает, вроде как родился тут. Дед говорил: «Мы соль этой земли, её память и честь, прошлое и будущее».

Может, просто с детства рассказывали тебе истории, а ты так запомнил. Память – штука странная, – сказал я примирительно. – Да и у каждого из нас наверняка бывали моменты в жизни, когда случалось де-жа-вю. Каждый из нас, особенно в детстве, испытывал это чувство. Словно это место, где ты первый раз, – оно тебе давно уже знакомо, и странное чувство, до мурашек по коже. Неожиданные воспоминания о том, чего не было.

Да. Наверное, так и есть. – Вася простодушно улыбнулся и добавил серьёзно: – Некоторые же помнят немного больше….

Мы помолчали, глядя на пляшущие языки пламени.

Я знаю, что это не фантазия. Правда, тут всё сложнее. Я отца своего помню. Смутно. Погиб тут недалеко с матерью. Курган до сих пор видно… Возле Аксая в Ростовской области.

Там тоже стоит покопать? – уже серьёзно спросил я его.

Не знаю. Нехорошо это, но им уже всё равно… Только мне – нет, – он ткнул в сердце. – До сих пор тут, бывало, ноет.

Он посмотрел в тёмное небо над головой и тихо запел

 

В степи могила

С ветром говорила.

Повей, ветер буйный,

Чтоб я не чернела.

 

Может, так и лучше. Не стоит их, – он взглянул на тёмное, полное звёзд небо, – беспокоить. Хотя им уже всё равно. – Вася погладил свои седеющие усы. – И нам недолго осталось.

Помолчали вновь, и он, медленно подбирая слова, продолжил:

Там весенние кочевья были. Каждую весну тут стан наш был – охотились много и опасно, но сытно было.. Я помню в подробностях такие события, а вот повседневную жизнь, быт, выживание – почти нет. Смутно очень, и мало. Как такое может быть?

Стрессовые ситуации резче врезаются в память… – задумавшись, автоматически ответил я и, спохватившись, добавил: – Хотя, это всё ерунда, извини. Не поверю я.

Да я и не заставляю, – обезоруживающе улыбнулся он. – Ты же учёный человек. Просто поговорить иногда охота, – он кивнул на раскоп. – Ну, и помочь надо вам, а то копошиться тут будете ещё долго и ничего не найдёте. Дело-то нужное делаете…

Почему решил именно мне это рассказать? Сам понимаешь, мог и на смех поднять…

Я всегда смотрю людям в глаза, по ним всё видно, в них душа. Вот в твоих глазах, когда ты смотришь в небо, отражается упорство, мечта и стремление её достичь. А когда смотришь на нашу убогую жизнь и людей, – махнул на пьяный хохот у соседних костров, – тебе больно. Видно твою волю и выбор… Выбор хорошего человека. Ты не предашь. Ты честный человек. Таких всегда не так уж и много вокруг, как кажется.

Я устало махнул рукой. Это была не лесть, а горькая правда… Подумав мгновенье, ответил ему:

Ну, хорошо. Допустим, я поверил, но как это происходит? Ты совсем не стареешь, – я хмельно хохотнул – или просто помнишь?

Все наши беды оттого, что мы повторяем свои ошибки. Снова и снова, год за годом, век за веком. Как будто истин много и их нужно искать… – он внимательно посмотрел мне в глаза. – Память в сыновьях, детях… Так сказал мне ещё отец. Родителей и убили за это. Боялись их так, что после смерти курган насыпали. Не каждому знатному вождю так делали. А ты говоришь – поверю, не поверю… Не верь – тебе же лучше будет. Люди – они, знаешь, такие… – он покрутил пальцами над танцующими языками костра.

Вася замолчал, глядя задумчиво в пламя костра, тяжело вздохнув, продолжил:

Здесь остро чувствуешь, что ты вырос в прекрасном, свободном месте и эту свободу сумел пронести через годы и страны, не потеряв по пути суть. И за это стоит бороться. Кто как может. Не забывая нести её по жизни, как знамя. Да, в жизни нужно уметь быть по-настоящему честным, прежде всего с собой, и ничего не бояться. Просто жить по совести и морали, не затуманивая себя выгодой – тогда в жизни всё было не зря. Деды наши смогли так жить и построили страну, а отцы наши – нет. Теперь наша очередь. Сможем ли?!

На рассвете, проговорив всю ночь, мы расстались словно старые, знающие друг друга всю жизнь друзья.

 

Последний раз я видел его на границе уже после начала войны. Бескрайняя, с пряными запахами трав южная степь, к сожалению, пропахла в последние годы порохом с солёным привкусом крови, и ещё острее стало тут чувство границы, словно между жизнью и смертью, землёй и небом. И оттого чувствуешь тут всё ещё живей, чётче, по-настоящему. Особенный край, с характером, – как люди, населяющие его.

Он стоял, словно могучее, загоревшее на южном зное и выпестованное годами дерево, в толпе испуганных беженцев, и тут же мелькнула его улыбка. Мы обнялись, как старые друзья. Словно мы знакомы друг с другом сто лет.

Как ты здесь? Как я рад! С нами поедешь?!

Нет, я вот их довёз – и сразу назад. Дружище, живы будем – не помрём. Спасибо, что помогаешь людям, приехал вот… Отвезёшь моих?..

Всё сделаем. Не волнуйся. Устроим всех. Война эта глупая закончится быстро…

Он устало и отрешённо махнул рукой.

Ой ли. Тяжёлые времена пришли. – И добавил странное, что я тогда не понял: –У нас так принято: мы умираем ради вас, но мы всё равно не с вами, а рядом.

 

Беженцы вскоре вернулись назад по домам, его семья тоже. А уже поздним летом раздался звонок. Сказали: если можете, то приезжайте на похороны, он был бы рад…

Похоронили его на Саурке – Саур-Могиле… Перезахоронили.

Стоя на вершине громадного кургана, можно было видеть синеющее вдали Азовское море…

Шумят вокруг степные травы. После дождей степь тут зазеленела и опять зацвела разноцветом. Жизнь приходит, как всегда, за смертью и войной. Приземистые кустики ромашки упрямо раздвигают камни на вершине Саур-Могилы. Лилово-розовый бессмертник обнимает осколки бетона в кружеве стреляных гильз. Ниже по склону у дорожки примостилась дикая мальва, беспрерывно качающаяся на ветру. Словно укоризненно кивая своими жёлтыми головками: «Люди, ну когда же вы установите мир на этой земле?»

Когда наша маленькая процессия расходилась, то я уловил взгляд его пяти-семилетнего сына – серьёзного пацана, загоревшего дочерна. Пацан хитро прищурился, и в его взгляде промелькнуло что-то знакомое. «Неужели?.. Не может этого быть», – пронеслось у меня в голове.

Доехав до самой границы и обогнав ненадолго грозовой фронт, я остановился на обочине на склоне холма, вышел, вдохнул полной грудью пряный, дурманящий степной воздух.

Гроза за спиной быстро нагоняла – последние солнечные блики вновь наполнили машину, заиграв на грязном лобовом стекле.

Откуда же это беспокойство и тоска? Прислушиваешься к себе и не понимаешь ничего… Всё вокруг в солнечном свете и тепле, а на душе тяжело. Ещё раз всматриваешься в плывущие рядом над головой, – словно протянешь руки – дотронешься, – кружевные облака. Всё тут сквозит отстранённой бесконечностью, словно дыхание времени и вселенной чувствуешь на себе. Такое чувствуешь где-то в Египте возле пирамид или других местах с богатой историей. Вот и здесь какое-то похожее чувство бесконечной, осязаемой вечности. Чувствуешь и понимаешь: жизнь коротка, а времени сделать что-то хорошее и надолго так мало и трудно… Почти невозможно. Вечность же всё равно перешагнёт через тебя и уйдёт в низкие голубые небеса… Или всё же есть шанс?! Но пытаться нужно всегда, как же иначе? Зачем же тогда жить?

Вокруг живут люди, кто-то умирает ради них, ради идеи, но он не с ними, а рядом… Вот только мир вокруг изменился, и в нём не осталось места для старой морали, долга и чести – осталась только жажда наживы. Всем стало всё равно.

Горячий пряный ветер упруго ударил меня в лицо, словно говоря, что мне пора идти…

Ничего нового. Как и тысячи лет до того. Дикое поле позволяло жить людям – взяв взамен дань кровью. Так было и так будет. И ничего с этим поделать нельзя.

В голове пронеслась мысль, что когда-нибудь в этой или в следующей жизни мы, возможно, встретимся с ним снова. Вот только узнаю ли я его?