Стихи
Стихи
* * *
Леонид Иоакимович тупо сидит за столом,
Помавая пером, ожидая вотще вдохновенья.
Вдохновенье нейдет. Распадаются связи и звенья.
Подступает безмолвие, творческий кризис, облом.
Леонид Иоакимович взглядом скользит по стене,
Но стена отвечает молчаньем — бесчувственный камень.
А как раньше писалось: «На солнце, сверкая штыками…»
Или, скажем, чуть ниже: «Керенский на белом коне…»
Да, писалось! А ныне не то чтоб штыки не блестят,
Но блестят по-иному. Керенский? Керенский в Париже.
То есть, в общем, куда ни прицеливай — выше ли, ниже —
Но писать больше не о чем: Русь, как истлевший костяк,
Разоряемый ветром… Так это же тема! Перо
Набирает разбег, но теряет проворство и скорость.
Леонид Иоакимович стонет, болезненно скорчась.
На него Моисей Соломонович смотрит хитро
Со страницы вчерашних «Известий» — бликует пенсне.
Леонид Иоакимович, щурясь, глядит обалдело,
И в его голове созревают подробности дела,
Но пока еще неким намеком, отнюдь не вполне.
Леонид Иоакимович пробует вновь ощутить
Ускользающий ритм — но ни звука в пустом мирозданье:
То есть муза исчезла, ушла, не сказав «до свиданья»,
Не оставив словца на какой-нибудь жалкий петит.
Леонид Иоакимович чувствует сухость во рту,
И ему представляется Некто, сманивший Невесту,
Умыкнувший его вдохновенье, оставив заместо
Несравненной музыки зияющую пустоту.
Но взглянув на газету, он видит отчетливо, как
Моисей Соломонович, утром на службу прибывши,
Вдохновенно творит — то есть даже не пишет, но пышет,
В упоенье экстаза сжимая припухший кулак.
И услужливо музы, как мухи, кружатся над ним.
Он указы строчит, обрамляя в железный анапест
Глубину рассуждений, он ищет, он херит крест-накрест.
Он летит в беспредельное, метром, как ветром, гоним.
О, чеканная поступь созвучий! О вольная гладь
Русской речи! О строгость цезуры! О синтаксис ловкий!
Как легко Моисей Соломонович точной рифмовкой
Подгоняет финальную мысль: «Расстрелять! Расстрелять!»
Как он ловит дыхание времени, новых побед!
Как… Но тут Леонид Иоакимович морщится жутко,
Достает револьвер, надевает в прихожей тужурку,
Выбегает во двор и садится на велосипед…
* * *
Ночью кромешной, где-то в четыре часа,
К нашей стоянке неслышно вышла лиса.
Вспыхнули фосфором два внимательных глаза.
Море свободно дышало себе внизу.
Не было сна ни в едином лисьем глазу,
Страха тем более не было в них ни разу.
Не суетясь и лишнего не говоря,
Я осторожно нашарил трубу фонаря,
Кнопку нащупал, прицелился в черную бездну.
Но за секунду до вспышки, разбившей мрак,
Кто-то сказал: «Убери свой фонарь, дурак.
Ты не успеешь заметить, как я исчезну».
Вспышка. В мешке ночном разошелся шов.
Из ниоткуда раздался ничей смешок.
Воздух качнулся. Птица зашлась в смятенье.
Тьма ощетинила угольные усы —
Не было в ней ничего, никакой лисы:
Ни внимательных глаз, ни следа, ни тени.
Ныне, когда, раздражая, зудя, дразня,
Кто-то с незримых высот глядит на меня,
Вскидываюсь, вперяюсь во мрак, но слышу
Голос, извечный и ровный — как снег, как дождь:
«Угомонись. Не заметишь, как пропадешь».
Я вспоминаю лису, смиряю дрожь
И оставляю в покое того, кто свыше.
* * *
Один мой друг, рассорившись с женой,
Красивою, талантливой, живой,
Ушел к другой, не менее красивой.
Сообщество галдело восемь дней
На тему «как он мог?» и «что он ей?»
С завидною, но гаснущею силой.
Отнюдь не в результате галдежа
Другой мой друг, от ярости дрожа,
Расторгнул с первым всяческие связи —
Короче, там, где пенилось вино,
Теперь зияет мутное пятно
Нелечащей, неистребимой грязи.
Еще был третий друг. Так этот друг
О первом написал настолько вдруг,
С такой неукротимостью ретивой,
Как будто бы свою жену с детьми
Не бросил пару лет назад в Перми,
Что шло вразрез с публичной инвективой.
А я был друг им всем. Я всем им друг.
Мы вместе составляем тесный круг,
Неотменимый в том ли, в этом месте,
Где каждый есть всего лишь то, что есть,
Где честь не в том, чтоб всюду петь про честь,
А в том, чтоб не бросать друзей в бесчестье.
Нет, я не всепрощеньем заражен,
Но, сам предавши пару-тройку жен
И оправдания себе не видя,
Смотрю на эти игры трех волчат —
Как бороды воротят, как молчат
В своей непробиваемой обиде —
Смотрю и ощущаю кость и лед.
Я знаю: их сегодня не проймет
Ни смех, ни водка, ни иное что-то.
А мы, кому их мир нужней, чем им,
Все суетимся, все чего-то мним,
Надеемся на что-то, идиоты.
Но, думаю, настанут времена —
Вокруг моих друзей взойдет стена
Превыше той, что между них торчала.
Тогда эпоха станет им чужда,
И даже многолетняя вражда
Покажется связующим началом.
Они сойдутся, потому что враг,
Враждующий с отдачей и без врак,
Способен дать надежную опору,
Когда теряешь почву в гуще дней,
Когда стоишь во мгле судьбы своей
Для всех кругом некстати и не впору.
Они сойдутся где-то за столом
Не для того, чтоб вспомнить о былом,
Не для того, чтоб как-то объясниться,
А просто — перебрать остаток лет,
Сказать слова, которых больше нет,
Залить вином померкшие глазницы.
Я буду счастлив там, где буду я,
Почуяв этот выплеск бытия
И думая, что, мучимых преддверьем,
Почти слепых, беспомощней котят,
Нас даже жены бывшие простят.
Хотя в последнем не вполне уверен.