Стихи

Стихи

Махаон

 

За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,

Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,

Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым —

Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.

 

День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…

Только перед закатом, когда в золотой полусон

По стволам разогретым смолистые капли стекают,

Приплывает сюда на резных парусах махаон.

 

Он неспешно плывет, и, как чистая радость, искрится,

Так несуетно-царственен и от забот отстранен.

Все встречает его: и цветов изумленные лица,

И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.

 

С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,

Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.

И взрывается время, мешая небывшее — с бывшим.

И душа вспоминает. И не понимает — о чем.

 

* * *

 

А у самой дороги — прохладный

И тенистый раскинулся сад.

А. Блок

 

За этот ад,

За этот бред,

Пошли мне сад…

М. Цветаева

 

Я хочу отдохнуть в романтично-тенистом саду,

Пусть он будет банально-красивый, зачитанно-книжный.

Я пройду, не спеша, между сонных деревьев к пруду

Сквозь сиреневый сумрак, таинственный и неподвижный.

 

Я хочу отразиться в мерцании тихой воды.

И отмыться от пыли, от едкого черного пота,

И поверить, что больше не будет ни зла, ни беды,

И никто не предаст, и никто не предъявит мне счета.

 

Но когда, наконец, я усну в этом дивном саду,

То сквозь шорох листвы, сквозь росистую тонкую проседь

Просочится рассвет, на котором спокойно уйду,

Даже если отпустят грехи и остаться попросят.

 

Разрушение фабрики

 

В ворота

с нетерпеливым урчанием

врываются грузовики,

чтоб после,

взревывая от натуги,

переваливаясь и оседая,

словно бы озираясь,

ползти потихоньку обратно.

Из-под их бортов

сочится капля за каплей,

течет по асфальту,

струится

сухая кирпичная кровь.

За воротами

с лязгом и скрежетом

огромная челюсть

жадно вгрызается

в темно-красную плоть,

в бесстыдно разодранные,

вывернутые наизнанку

потроха перекрытий.

Рушится все.

В грохочущем воздухе виснет

красно-бурый туман,

мелькают черные тени.

Азарт разрушения

перерастает в экстаз,

почти что в истерику.

Слитный

механический вопль

раскаляется до нестерпимого визга.

И обрывается.

В обморочной тишине

среди праха осевшего,

среди мертвых обломков

кирпича и железа

заводская труба

отчаянно тянется к небу.

А в окна

последней стены,

отделяющей

одну пустоту от другой,

удивленно заглядывает

осколок лазури.

 

* * *

 

Под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор,

И, мучительно щурясь, как если бы выпал из ночи,

Понимаешь, что жив, незатейливо жив до сих пор.

То ли в списках забыт, то ли просто — на время отсрочен.

 

Сунув руки в карманы, по серому насту идешь —

Обострившийся слух выделяет из общего хора

Ломкий хруст ледяной, шорох мусора, птичий галдеж,

Еле слышный обрывок старушечьего разговора:

 

«…мужикам хорошо: поживут, поживут и — помрут.

Ни забот, ни хлопот… Ты ж — измаешься в старости длинной,

Все терпи и терпи…» — и сырой городской неуют

На осевшем снегу размывает сутулые спины.

 

Бормоча, что весь мир, как квартира, — то тесен, то пуст,

Подворотней бредешь за кирпичные стены колодца,

И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст,

Воробьи гомонят, и высокое небо смеется.

 

* * *

 

Господи, взгляни на наши лица —

Ты сияешь славой в звездном стане,

Господи, мы — птицы, только птицы,

Жизни еле слышное дыханье.

 

Наша плоть под солнцем истончилась,

Выветрились слезы и улыбки,

Нашу тонкокостность, легкокрылость

Лишь в полете держит воздух зыбкий.

 

Господи, ну что еще мы можем?

Только петь. Не помня о законе,

Петь одну любовь… И все же, все же —

Не сжимай в кулак своей ладони!