Стихи

Стихи

* * *

 

Пока еще разводишься, но мир

уже теряет прежние приметы.

Повылезли, затертые до дыр,

на божий свет, как на ориентир,

в твоем шкафу дремавшие скелеты.

 

Не различимы двери в темноте:

одна, другая комната, и будто

пельмени закипают на плите

чуть медленнее, хуже, и не те

желания раскачивают утро.

 

Не знают пары свежие носки,

изжога от спиртного и солений,

от воли и безволия тоски,

и больно так, что рушатся виски,

но в целом жить намного веселее.

 

 

* * *

 

Честнее быть несчастным человеком,

но я счастливый, кажется, вполне.

Какой петух с утра прокукарекал

и разбудил смирение во мне?

 

Все тот же мрак, все те же разговоры

с самим собой, и — бесконечный чай,

но точка вездесущая опоры

уже коснулась пальцев, невзначай.

 

Куда девались прежняя ранимость,

незащищенность? Будто сам не свой…

Земная ось легонько накренилась

и завертелась против часовой.

 

 

* * *

 

Наконец-то выспишься, корешок,

ни о чем не думать как можно дольше —

это все к чему ты годами шел,

до чего ты дожил.

 

Воду, пищу, воздух, слова глотал,

преуспел во многом, почти что сразу,

но предвечной полночи нагота

затенила разум.

 

Где роили мысли тревогу пчел, —

сквозняки — другой одного сутулей,

и бежит медведь задевать плечом

опустевший улей.

 

 

* * *

 

Раньше — сауна, лес, рестораны,

а теперь — по судам, по судам.

Завелись в головах тараканы —

вот и маемся не по годам.

 

Не хватило для брака двужилий

всем известного слова на «ж».

Вроде толком еще не пожили,

но свое отгуляли уже.

 

Адвокаты из лучшей конторы

закопаются в нашем белье,

в осознании снов, по которым

измеряется небытие.

 

Друг на друге завязаны туго —

и туда не рвануть, и сюда,

вот и выйти из брачного круга

не смогли без решений суда.

 

Будто чай из опилок заварен,

пьем и думаем: «Что же мы тут?»

Размножаются рыжие твари

и себя за стихи выдают.

 

 

* * *

 

Четыре дня. За ними пятый.

Без изменений. Хорошо…

Идешь ни разу не помятый

вдоль по квартире нагишом.

 

Не преисполненный отваги,

но будто бы навеселе.

Белее сна листы бумаги

лежат на кухонном столе.

 

Как за покойником помыты

полы, повсюду тишь да гладь,

и если пишешь слово «мытарь»,

то лишь бы рифме подыграть.

 

Перерабатываешь вроде

страстей вторичное сырье —

почти приравнено к свободе

все одиночество твое.

 

Тебе ни голодно, ни тошно,

совсем расслабленный, пустой,

и никакого смысла в том, что

за пятым днем идет шестой.

 

 

* * *

 

Печаль моя, закатная печаль,

на прошлое смотрю благоговейно:

там женщина, зовущая на чай,

нальет мне обязательно портвейна.

Душа (согласно принятым клише)

мужала, зрела, полнилась, крепчала.

Потрафить как взрослеющей душе,

известно было с самого начала.

 

Теперь все по-другому, так и знай,

и, помня о теориях Эйнштейна,

хотя бы приблизительно, линейно, —

 

(*для рифмы упомянут, невзначай),

держи в уме, что пить я буду чай,

когда зовешь на рюмочку портвейна.

 

 

* * *

 

Крестик нательный совсем поистерся,

капля на фоне могучего торса.

 

Кажется мальчиком бедный Христос,

ветхой веревкой — серебряный трос.

 

«Время и возраст» — глупейшая фраза.

Слепну на оба желтеющих глаза.

 

Свитер, и тот разошелся по шву,

а не сказал бы, что долго живу.

 

Всякое было, и с честью когда-то

шмотки донашивал старшего брата,

 

но ничего не трещало по швам,

только вот шрам на лице, только шрам,

 

нос перебит, и ребра не хватает,

весь перетянут, как есть, хомутами.

 

С крестиком этим, сгущая молву,

что будет, если до ста доживу?