Журнальный мир

МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

Как две частицы, рождая кластер —

Слились мы страстно и бессистемно.

Мое ощупывая пространство,

Сбиваешь мысли в густую пену.

Я подставляю послушно уши,

И, округлившись до полной дуры,

Взлетаю, словно пузырь воздушный —

В штрихах Шагала, карикатурно.

И все так зрелищно, но прозрачно,

Без надувательства против воли.

И вечер чертов неоднозначен,

И мир беспечен, хотя и болен

Неистребимой тоской и скукой,

Где вне влияния расы, пола

Под оболочками каждый полый,

И оттого льемся мы друг в друга.

Ты проникаешь все глубже в память,

Столь полноцветный среди безликих.

И мне так страшно, пусть плавно, падать —

Что я взрываюсь на самом пике.

САНТИМЕНТЫ

Дом, распахнутый до изнанки,

Мог меня уронить, словно пуговку:

Оторвавшаяся от бремени,

Понеслась бы ко всем чертям —

Подбирать звенья, звуки и знаки,

Продырявясь до хрупкого бублика,

За слепцами угрюмого Брейгеля —

В яму, голову очертя.

Сколько пуговиц здесь болталось?

Да каких только пигалиц ни было:

Звучно цикающие цикадные,

Лошадиные: цок-цок-цок.

Сколько сцен и обсценных баталий,

Обесцененных дней до нелепого…

Переход от смычка к пиццикато… эх!

Я на цыпочках: окна, крыльцо,

Голубиный помет на машинах.

Дом моргает и лязгает форточкой.

Нет законов — ни тяготения,

Ни небесных. Ни карм, ни крамол,

Ни скачков настроений блошиных,

Ни обид, ни слезливого прочего.

Только в петлю обратно проденешь и —

Снова жить.

Не-пришей-рукавом.

КУПОЛ

Луч опишет свят-круг, и в немом этюде,
Не взметнувшись ко лбу, упадет ладонь.
Ты уже далеко ото всех, отсюда.
Покрывается купол прозрачным льдом,
 

По нему, как по стеклам, звенят копытца,
Оттеняя торжественность голосов.
Расплываются лики, блаженны лица,
Купол кружится, целя в тебя лассо.
 

Прогибается /куполом/ диафрагма —
Вдохи… и ноги легки, что возьми, да сбрось.
Ты как будто бы выше смешных обрядов,
И как будто до них еще не дорос.
 

Ищешь смысл меж трещин в настенных плитах,
Вторишь музыке, каждый раз устыдясь
Запрещенных купаний в чужих молитвах.
И оставив свои — в глубине себя.

В ЛЕТО

Каждое лето
начиналось как будто
незапятнанный лист под рукой с пастелью:
расплывалось соцветием незабудок,
у которых нет корня и даже стебля;
Каждое лето
не держалось за память,
оттого превращалось в особый остров,
где ничто/никого не хотелось править,
все, чем полнился день — отдавалось остро.
 

Каждая осень 
подбиралась как хищник
под личиной случайно забредшей лани.
Обращалась устойчивостью привычек,
приземлением помыслов и желаний;
Каждая осень
становилась длиннее,
как напутствия в жизнь на линейках школьных.
С постаментов слетал устаревший Ленин —
детство падало вниз головой с балкона.
 

Каждую зиму
приходилось сжиматься,
словно узнику перед грядущей пыткой.
И стыдиться весны с напускным румянцем,
и бояться испить из ее копытца.
Каждые весны —
дней отживших уловки.
Время вьется по кругу вьюнковым стеблем:
как маршрут от квартиры до остановки,
где уют — говорящий на кухне телек,
звон столовых приборов и пар котлетный,
а не цвет незабудок и шлейф настурций.
 

Каждое утро 
ты касаешься лета, 
Но не можешь обратно к нему вернуться.

ЛЕС

Так после ливня усмиренный лес
не сеет страх, но не спеши забресть
в утробу чащи — чокнешься от сказок,
где голос хлипнет, путь узлист и вязок,
в болотной тине липко и тепло.
Где солнце, словно битое стекло
на лоскуты кромсает кроны елей,
где небо наречёт тебя Офелией —
сводя вконец с ума.
 

А лес — трельяж,
где, отражаясь, сам себя предашь,
когда поймешь — фантазия бездонна.
Срывай с кустов смелее белладонну,
хмелей и сочиняй себе грехи.
Самообман течением реки
несет в водоворот. А лес бездушен,
бросает камни в воду: лесу скучно,
глядит на волны — видит лишь себя,
тоской сосновой безо сна объят,
обросший мхом, корой, щетиной игл.
Он сам себя низвергнул и воздвигнул
на пепелище сокровенный храм,
где места нет ни жертвам, ни богам:
любовь к любви, но ни к кому — живому.
Так не спеши бросаться в хвойный омут,
не трогай ягод, не ходи к воде.
Выгуливай своих цепных чертей —
поближе к дому.