Журнальный мир

В. Г. Бауэр — ровесник журнала «Аврора»: в 2019 году он тоже отмечает 50-летний юбилей, только 25 апреля. Редакция желает Владимиру Гарриевичу крепкого здоровья и новых творческих побед!

* * *

Когда я был в десятом классе,

а это значит — был застой,

хотел жениться я на Асе,

на смуглой девушке простой.

Вдруг началася перестройка,

и, вся в лосинах и понтах,

меня очаровала Зойка

своей квартиркой на Балтах.

Ах, жизнь, зачем в капканы сует

ты разливаешь ложномед?!

И Зойка уж давно бомжует,

и Аська черт-те с кем живет.

А я, Платон Екклезиастов

себе присвоив псевдоним,

лечу теперь энтузиастов

и верю втайне только им.

* * *

Вот тот, кто держит на цепи нас,

листая шубы дуба том.

Он откровением навынос

торгует, таинством ведом.

И пахнут рыбой откровенья,

и дуб пролистанный притих

над упованьем упоенья,

во снах бурлящим налитых.

Вот тот, кто с ним играет в крысу.

К любви не склонный компромиссу,

со лба смахнув ее потец,

пятнает густо ваксой черной,

аж цепенеет кот ученый,

упругих листьев фиги чтец.

Вот Аз и Есмь в купельном тазе

сквозь гневный рык спешат донесть

о том, что поняли в экстазе,

благою почитая весть.

Их накрывает эйфория,

глуша предчувствие вины,

им внутривенная Мария

златые навевает сны.

Им цеппелины, луннобоки,

плывут знамéньем по ночам,

а небо огненные строки

дарует жадным их очам.

Пустынна лунная дорога

на потемневшей глади вод.

А на челне их было много, —

читает фигу мокрый кот.

Лишь мой в тумане шлюп скудельный,

чей парус трепетно-лилейный,

а капитаном спасжилет, —

хоть Время клонится к закрытью, —

несет меня, как в духа Индью

пригодный, может быть, билет.

* * *

Видений стайку поредевшую

уж как не бережешь в суетах,

и на подругу залетевшую,

запутавшуюся в поэтах,

как не сердиться ни стараешься

и любишь дуру напоследок,

а все одно – развоплощаешься

в субъект, чей дух землист и едок.

И надо понимать отчетливо,

в ком не иссяк Грааль горенья,

воспользоваться чтоб расчетливо

энергией их заблужденья —

наивноглазых дивных мальчиков

и ведьмочек завороженных,

к тебе, мелькнувшему в журнальчиках

десятком строчек искаженных

(ну да, кокетничаю, че уж там, —

нам всем позволено не все ли?),

ревниво льнущих робким шепотом,

восторгом острым первой боли.

* * *

На зрителей, укрытых в чреслах кресел,

взирает провиденциальный зрак.

Ему спектакль давно не интересен,

а также вихри яростных ватаг.

Но эти, вроде верящие в нечто,

пришедшие погреться у огня,

занозящего ночь…

Спешат беспечно

в Святой Буфет, ах — бормоча — фигня,

ах — жалуясь — и тут вторая свежесть.

не чувствуя еще улыбки над

Того, кто, к ним испытывая нежность,

убрал к чертям «Сошествие во ад».

* * *

Я женат и что же, моя принцесса?

На семейном олимпе царит сынок.

Сердцу материнскому не до секса.

Я, по сути, заброшен и одинок.

А когда отпускаю себя в густую

от угрюмых снов и затмений тьму —

о тебе — в безрыбии, вхолостую —

сожалею и вою торчащим «му».

О безумствах наших, вполне кромешных,

о прожекторе ног разведенных тьмы,

о ночах, клокочущих и неспешных,

о звезде, на которой погибли мы.

Если вспомнишь вдруг, постарев, о прошлом,

все забудь и воскресни из забытья.

О беспямятств бог, ниспошли днесь нож нам,

ну и пенку — по милости — для бритья.

…Ты возникнешь, извергнутая вулканом,

там, где я, нетерпения на краю,

пожелтевшую память терзая враном,

на свиданьи, последнем уже, стою.