Стихи

Стихи

* * *

 

Время спрессовано. Время становится мной.

Лязгнув засовами, дверь отпирает Всевышний.

Я – настоящее. Холод гудит за спиной.

Холод вселенский, космический. Страшный и лишний.

 

В будущем тоже сквозят над планетой ветра.

Скрыто грядущее. Мне не добраться до сути.

Время спрессовано. В сердце вжимается страх.

Можно бояться, за это никто не осудит…

 

«Было и не было», «будет – не будет» – потом

Стану гадать, повзрослев и печалясь всё чаще.

Год девяностый, р.п. Большеречье, роддом.

Мир познаю и живу сам собой – настоящим.

 

* * *

 

В воду – ладонь, будто щупаю пульс реки.

Где-то в верховьях сердце Алтая бьётся.

Это – Катунь, что шлифует материки.

Только голыш от Пангеи нам остаётся.

Древний, безжалостный холод идёт со дна,

Тянется сквозь времена к моим тёплым пальцам.

Будто река говорит: «Только я одна

Вижу в тебе неприкаянного скитальца.

Вижу насквозь, словно тысячи лет назад.

Острую палку смартфон заменил, но – полно…

Вижу, во мне отразились твои глаза.

Что ты здесь ищешь так робок, но так упорно?

Пробуешь время поймать, сжав ладонь в воде.

Тянешь поводья, и волны храпят как кони.

По отражённой в глубинах моих звезде

Будешь идти, и беда до поры не тронет.

Скоро, скиталец, в душе ты зажжёшь огонь

И для познания миру откроешь разум…».

Я вытираю о шорты свою ладонь,

Делаю фото и… ухожу на базу.

 

* * *

 

…Но, отказавшись верить наотрез,

Беззубый рот в усмешке злой ощерив,

Шел римский стражник медленно к пещере,

А вслед ему неслось: «Христос воскрес!».

 

Вёл стражника неясный интерес.

Он замер в кротком сумраке гробницы,

И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.

И прошептал: «Воистину, воскрес…».

 

* * *

 

Не касался младенец молочных грудей,

Но, казалось, что это – ненужная малость.

У соседей ни внуков своих, ни детей.

Только старость осталась.

 

Поправляют очки. Часто смотрят в окно.

В продуктовый спускаются. Быта – избыток.

Всё испытано было, что в жизни дано.

Всё затёрто, избито.

 

В полутёмной квартире сердца их стучат

В ожиданье, что завтра рассвета не будет.

Лишь порой голоса не рождённых внучат

Среди ночи их будят.

 

* * *

 

Аист устал…. Не буди его, пусть поспит.

Он прошлой ночью сквозь ливень, под всплески грома,

Нёс трёх детей алкашам, что глушили спирт,

А для молящих о чуде – дитя с синдромом.

 

Аист кружился над городом в поздний час,

В окна бессонных квартир заглянуть стараясь.

Может быть, всё перепутали и сейчас

Новую разнарядку пришлют из Рая?..

 

Кто просчитал адресатов в конце пути,

Сколько им радости выпадет, сколько боли?..

Аист сопит в колыбельке, так не буди.

Пусть отдыхает, ведь это лишь сон, не более.

 

* * *

 

В заснеженном доме, у русской печки

Сплетаются сказки, мечты и были.

От речки Вагая до Чёрной речки –

Полметра и горстка архивной пыли.

 

Вагай с цепенеющей Чёрной речкой

Текут подо льдом мимо дома. Мимо.

На тёплых полатях, у русской печки

Все беды вселенские поправимы.

 

Меж стылой землёй и бессмертным небом

Года и столетья легко пружинят.

А где-то идёт секундант по снегу…

А где-то кровавит клинки дружина…

 

Господь бы помог, но в мгновенье это

Он чем-то великим и важным занят.

И слышится крик за спиной поэта.

Ермак сквозь века: «осторожней, Саня!».

 

Но вечность лишь губы ему смыкает.

Картинка сменилась. Река другая.

Сергеич глядит – атаман шагает

В холодные воды реки Вагая.

 

И снова течёт пред глазами морок,

И пятятся воды реки забвенья,

Как будто десантники Черномора

Пришли кирзачами месить теченье.

 

И космос трещит, будто мозг похмельный,

И могут герои спасти друг друга.

Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,

А Пушкин царёву надел кольчугу.

 

В заснеженном доме, у русской печки

Все беды истории повторимы,

Ведь в выстывшем прошлом, у Чёрной речки

Ермак раз за разом стреляет мимо.

 

* * *

 

По центру сцены, на стене – ружьё,

Нелепое в трагедии Шекспира.

 

Дотошный зритель думал: «Ё моё,

Ну почему не шпага, не рапира?!».

 

Другой смекнул: «Ружьё – как тяжкий рок,

Нависший над страной, где Клавдий правил!».

 

Вот только Гамлет не спустил курок,

Хоть дядя был совсем не честных правил.

 

«Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!», –

Шептались люди, выходя из зала.

 

«Вчера убрать забыли реквизит», –

Уборщица уборщице сказала.

 

* * *

 

Летит. Кружится. Падает. Врастает

В сугробы у замёрзшего окна

Январский снег, а серенькая стая

Таскает из кормушки семена

Подсолнечника. Добрая старушка

Их сыпала. До солнечного дня

Теперь протянут птицы.

«Где же кружка?» –

Нелепо тянет срифмовать меня,

Но за окном: ни кружки, ни старушки.

От щедрых подношений ни следа.

Ещё слетают бойкие пичужки

К дышащей паром форточке, но там

Царят иные запахи. Врастает

В сугроб не этот снег, но прошлый год.

Поминки отшумели, и пустая

Квартира словно новой жизни ждёт.

А снег идёт. И в этой снежной гущи

Блуждает беспокойная душа.

И кормит птиц, поющих для живущих

На всех без исключенья этажах.

 

* * *

 

Разъятая на органы страна:

На лес, на нефть, на золотые жилы.

В глубинке, где пригрелась тишина,

Ждут городских поэтов старожилы.

 

Неужто, я так беспросветно глуп,

Раз вижу немощь в этой древней силе?

Шесть лавок, восемь стульев – сельский клуб,

Куда нас со стихами пригласили.

 

Здесь пели ветры испокон веков.

Теперь тайга всё реже и плешивей.

И страшно в этом царстве стариков

Хоть парой строк, хоть парой слов сфальшивить.

 

* * *

 

Беспросветное времечко

Да сосед-хитрован…

Зацелованный в темечко

Шел по жизни Иван.

 

Обобрали наивного.

Был раздет и избит.

Сколько видывал дивного?

Сколько было обид?

 

Горе жгло и корёжило

На потеху врагам.

Меж похмельными рожами

Вёл Господь дурака.

 

Раны прежние зажили,

Поутихло в душе.

Кто там плёткой охаживал?

Он не помнит уже.

 

Крест с распятым учителем

Покачнулся на миг…

Улыбнулся мучительно

И опять напрямик.

 

* * *

 

Казалось, юность поросла быльём,

Но жажда чуда всё куда-то манит.

С утра соседка вешает бельё

И простыни – как паруса в тумане…

 

Усталости и лени вопреки

Гляжу в окно, в котором плещет лето.

Вновь умоляю: память, береги

Мальчишеское ощущенье это.

 

Я не хочу быть нудным ворчуном,

Размениваясь на дела и вещи.

Я распахну рассветное окно,

А там, в тумане – паруса трепещут!

 

ИЗ ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ «ВЗРОСЛЕНИЕ»

 

В телефонных гудках зашифровано длинное «Му-у-у».

Там коровы мычат, да стрекочут сверчки по соседству.

Глуховатую трубку я вновь с рычага подниму,

Чтоб услышать парное и памятно-тёплое детство.

 

Я с дворовой шпаной не мотался, как будто телок.

Было ясно шпане, что с таким точно каши не сваришь.

Трусоват и застенчив, но вкусно варил котелок

И блокнот для заметок в ту пору – мой верный товарищ.

 

Разномастные мысли бессвязно метались в мозгу.

Я взрослел вместе с ними. Они становились стихами.

И на школьных линейках срывались восторженно с губ

В час, когда демократы сдавали страну с потрохами.

 

А мычащая даль, где стрекочут сверчки по утрам,

Всё тускнее с годами, длинней немота меж гудками.

Жизнь настырно стирает из памяти все номера,

По которым звонил. Я звоню только папе и маме.

 

Из холодного пластика слышится долгое «Му-у-у».

И тревожит меня, что грядущий звонок – слишком краткий.

Даже эти стихи, непонятные мне самому,

Как недавнее детство, рифмуются в старой тетрадке.