Стихи
Стихи
* * *
Время спрессовано. Время становится мной.
Лязгнув засовами, дверь отпирает Всевышний.
Я – настоящее. Холод гудит за спиной.
Холод вселенский, космический. Страшный и лишний.
В будущем тоже сквозят над планетой ветра.
Скрыто грядущее. Мне не добраться до сути.
Время спрессовано. В сердце вжимается страх.
Можно бояться, за это никто не осудит…
«Было и не было», «будет – не будет» – потом
Стану гадать, повзрослев и печалясь всё чаще.
Год девяностый, р.п. Большеречье, роддом.
Мир познаю и живу сам собой – настоящим.
* * *
В воду – ладонь, будто щупаю пульс реки.
Где-то в верховьях сердце Алтая бьётся.
Это – Катунь, что шлифует материки.
Только голыш от Пангеи нам остаётся.
Древний, безжалостный холод идёт со дна,
Тянется сквозь времена к моим тёплым пальцам.
Будто река говорит: «Только я одна
Вижу в тебе неприкаянного скитальца.
Вижу насквозь, словно тысячи лет назад.
Острую палку смартфон заменил, но – полно…
Вижу, во мне отразились твои глаза.
Что ты здесь ищешь так робок, но так упорно?
Пробуешь время поймать, сжав ладонь в воде.
Тянешь поводья, и волны храпят как кони.
По отражённой в глубинах моих звезде
Будешь идти, и беда до поры не тронет.
Скоро, скиталец, в душе ты зажжёшь огонь
И для познания миру откроешь разум…».
Я вытираю о шорты свою ладонь,
Делаю фото и… ухожу на базу.
* * *
…Но, отказавшись верить наотрез,
Беззубый рот в усмешке злой ощерив,
Шел римский стражник медленно к пещере,
А вслед ему неслось: «Христос воскрес!».
Вёл стражника неясный интерес.
Он замер в кротком сумраке гробницы,
И, дрогнув, поднял с пола плащаницу.
И прошептал: «Воистину, воскрес…».
* * *
Не касался младенец молочных грудей,
Но, казалось, что это – ненужная малость.
У соседей ни внуков своих, ни детей.
Только старость осталась.
Поправляют очки. Часто смотрят в окно.
В продуктовый спускаются. Быта – избыток.
Всё испытано было, что в жизни дано.
Всё затёрто, избито.
В полутёмной квартире сердца их стучат
В ожиданье, что завтра рассвета не будет.
Лишь порой голоса не рождённых внучат
Среди ночи их будят.
* * *
Аист устал…. Не буди его, пусть поспит.
Он прошлой ночью сквозь ливень, под всплески грома,
Нёс трёх детей алкашам, что глушили спирт,
А для молящих о чуде – дитя с синдромом.
Аист кружился над городом в поздний час,
В окна бессонных квартир заглянуть стараясь.
Может быть, всё перепутали и сейчас
Новую разнарядку пришлют из Рая?..
Кто просчитал адресатов в конце пути,
Сколько им радости выпадет, сколько боли?..
Аист сопит в колыбельке, так не буди.
Пусть отдыхает, ведь это лишь сон, не более.
* * *
В заснеженном доме, у русской печки
Сплетаются сказки, мечты и были.
От речки Вагая до Чёрной речки –
Полметра и горстка архивной пыли.
Вагай с цепенеющей Чёрной речкой
Текут подо льдом мимо дома. Мимо.
На тёплых полатях, у русской печки
Все беды вселенские поправимы.
Меж стылой землёй и бессмертным небом
Года и столетья легко пружинят.
А где-то идёт секундант по снегу…
А где-то кровавит клинки дружина…
Господь бы помог, но в мгновенье это
Он чем-то великим и важным занят.
И слышится крик за спиной поэта.
Ермак сквозь века: «осторожней, Саня!».
Но вечность лишь губы ему смыкает.
Картинка сменилась. Река другая.
Сергеич глядит – атаман шагает
В холодные воды реки Вагая.
И снова течёт пред глазами морок,
И пятятся воды реки забвенья,
Как будто десантники Черномора
Пришли кирзачами месить теченье.
И космос трещит, будто мозг похмельный,
И могут герои спасти друг друга.
Вот взял бы Ермак пистолет дуэльный,
А Пушкин царёву надел кольчугу.
В заснеженном доме, у русской печки
Все беды истории повторимы,
Ведь в выстывшем прошлом, у Чёрной речки
Ермак раз за разом стреляет мимо.
* * *
По центру сцены, на стене – ружьё,
Нелепое в трагедии Шекспира.
Дотошный зритель думал: «Ё моё,
Ну почему не шпага, не рапира?!».
Другой смекнул: «Ружьё – как тяжкий рок,
Нависший над страной, где Клавдий правил!».
Вот только Гамлет не спустил курок,
Хоть дядя был совсем не честных правил.
«Какой глубокий, тонкий смысл сквозит!», –
Шептались люди, выходя из зала.
«Вчера убрать забыли реквизит», –
Уборщица уборщице сказала.
* * *
Летит. Кружится. Падает. Врастает
В сугробы у замёрзшего окна
Январский снег, а серенькая стая
Таскает из кормушки семена
Подсолнечника. Добрая старушка
Их сыпала. До солнечного дня
Теперь протянут птицы.
«Где же кружка?» –
Нелепо тянет срифмовать меня,
Но за окном: ни кружки, ни старушки.
От щедрых подношений ни следа.
Ещё слетают бойкие пичужки
К дышащей паром форточке, но там
Царят иные запахи. Врастает
В сугроб не этот снег, но прошлый год.
Поминки отшумели, и пустая
Квартира словно новой жизни ждёт.
А снег идёт. И в этой снежной гущи
Блуждает беспокойная душа.
И кормит птиц, поющих для живущих
На всех без исключенья этажах.
* * *
Разъятая на органы страна:
На лес, на нефть, на золотые жилы.
В глубинке, где пригрелась тишина,
Ждут городских поэтов старожилы.
Неужто, я так беспросветно глуп,
Раз вижу немощь в этой древней силе?
Шесть лавок, восемь стульев – сельский клуб,
Куда нас со стихами пригласили.
Здесь пели ветры испокон веков.
Теперь тайга всё реже и плешивей.
И страшно в этом царстве стариков
Хоть парой строк, хоть парой слов сфальшивить.
* * *
Беспросветное времечко
Да сосед-хитрован…
Зацелованный в темечко
Шел по жизни Иван.
Обобрали наивного.
Был раздет и избит.
Сколько видывал дивного?
Сколько было обид?
Горе жгло и корёжило
На потеху врагам.
Меж похмельными рожами
Вёл Господь дурака.
Раны прежние зажили,
Поутихло в душе.
Кто там плёткой охаживал?
Он не помнит уже.
Крест с распятым учителем
Покачнулся на миг…
Улыбнулся мучительно
И опять напрямик.
* * *
Казалось, юность поросла быльём,
Но жажда чуда всё куда-то манит.
С утра соседка вешает бельё
И простыни – как паруса в тумане…
Усталости и лени вопреки
Гляжу в окно, в котором плещет лето.
Вновь умоляю: память, береги
Мальчишеское ощущенье это.
Я не хочу быть нудным ворчуном,
Размениваясь на дела и вещи.
Я распахну рассветное окно,
А там, в тумане – паруса трепещут!
ИЗ ЛИРИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ «ВЗРОСЛЕНИЕ»
В телефонных гудках зашифровано длинное «Му-у-у».
Там коровы мычат, да стрекочут сверчки по соседству.
Глуховатую трубку я вновь с рычага подниму,
Чтоб услышать парное и памятно-тёплое детство.
Я с дворовой шпаной не мотался, как будто телок.
Было ясно шпане, что с таким точно каши не сваришь.
Трусоват и застенчив, но вкусно варил котелок
И блокнот для заметок в ту пору – мой верный товарищ.
Разномастные мысли бессвязно метались в мозгу.
Я взрослел вместе с ними. Они становились стихами.
И на школьных линейках срывались восторженно с губ
В час, когда демократы сдавали страну с потрохами.
А мычащая даль, где стрекочут сверчки по утрам,
Всё тускнее с годами, длинней немота меж гудками.
Жизнь настырно стирает из памяти все номера,
По которым звонил. Я звоню только папе и маме.
Из холодного пластика слышится долгое «Му-у-у».
И тревожит меня, что грядущий звонок – слишком краткий.
Даже эти стихи, непонятные мне самому,
Как недавнее детство, рифмуются в старой тетрадке.