Стихи
Стихи
***
Так умирают о весне,
так тихо − сказано и тесно −
на тополь валит свет и снег
доверчиво и бесполезно
грустит и верит пешеход,
хрустит, хрустит и рассыпается,
как белый хлеб больных высот
твоё трепещущее платьице.
Холодный свет моей строки
на голом поле сжатой мысли,
где от руки и до руки
идут седые старики
и беды бледные повисли.
***
снился сад
невесомый щербатый
долгий сад
в перестуках ветвей
с крыш как стаи бровей
рыхлый снег невозможного марта
нависал
ноздреватый слабел
становился мелодией тучей
чёрных вёсен и вёсел
ожившего сада
ладонями лодкой
отсыревшей пахучей
и качался с ветвями
как болотная выпь
в такт дыханью куги
на воде расходились круги
слёз и скрипа
тяжёлого снега
***
О ты не бережёшь последних пчёл страны
земного заколоченного лета,
и пуговки на детской рубашонке
смеются, отлетают и звенят.
Нательный крестик колется, и я
поверх рубашки надеваю крестик,
когда иду от солнечной реки,
на брызги разлетевшейся и ставшей
то окриком, то взглядом рыбака.
Тропинка безъязыка и легка,
как лист бумаги,
но глаголют травы,
жуки и птицы
о любви моей,
молча о равнодушии твоём.
***
Е.А.
любовь и речь
и расставанье раннее
и остыванье воздуха вдвоём
мы ранены мы ранены мы ранены
мы никогда с тобою не умрём
косым лучом
густым сплетённым туго
на влажный чернозём беды и сна
по ломким линиям созвучий и друг друга
поляна полная ромашками ясна
лесная тёплая
не вдоль не поперёк
но вверх но вверх
я украду словами
я украду всё то что не сберёг
всё то что мы и всё что будет нами
синицы наши и стога невстреч
ведут за руку музыку руками
любовь и речь любовь моя и речь
короткими глотками
***
прилетели скворцы
и заученность чёрных аллей
тяжелеет от свиста
синеватые перья
отливают и мокнут
и речист умирающий снег
и кленовая ветка речиста
говорю и курю
замедляю шаги замедляю
так кончается эта зима
мало воздуха ветра
только капли в гниющую крышу
только сонных волос кутерьма
так врезается в небо
вертикаль человека и дыма
и туманен и тесен
от воды и от свиста
убывающий медленный сад
***
странные эти слова грядушка амбар вехотка
выткались паутиной ласточкиным крылом
сколько прошло но так же памятливо и строго
время и пыль вжались в следы голубых слёз
за спину руки ходишь комнату расширяя
шёпотом и шагами комкаешь тишину
если и было счастье в этой стране великой
то это было счастье снега любви и слов
пахнет палёной водкой на глубине стакана
на глубине и в горе вечнозелёных глаз
значит так надо надо бледные и немые
абрисы человечков кружатся на столе
тают и умирают
тают и умирают
тушью весенней грязью веточкой каблучком
только слова садятся
на освещённом крае
только слова садятся
только слова молчат
смотрят и не моргают
смотрят и не моргают
будто цветок последний в детской моей руке
***
Всё туман да туман за окном, за окном
врезан в ночь контур дома напротив,
я стою у окна ни о ком, ни о ком
пешеход на пустом повороте.
И не начата жизнь. Это кто-то другой,
синеглазый и ненастоящий,
это кто-то другой машет тонкой рукой
и не пишущий, и не курящий.
Это кто-то другой в ожидании слёз −
и веснушки дрожат у холодного носа ¬−
он стоит и молчит, он в кармане принёс
золотым воробьям золотистое просо.
Золотым воробьям. Только не воробьёв.
Только тёплый туман мягкотелый
и пустой поворот и бессмыслица слов
ощущеньем земного предела.
***
И скучно и грустно….
И странно и страшно, и вечное "и" на трубе
в соседстве со старой вороной и вянущим дымом
о рифме на "бе", но, вернее, о русской судьбе
белеет и блеет, о парус, то рымом, то Крымом.
А впрочем, прекрасен последний полёт лепестка
моих сентябринок у вымокшей лавки, прекрасен
и капли ребяческий "плюх" и такая тоска,
что не представим − ни Антонов, ни Разин.
Усталой рябины рябой облетающий край
дырявым платком на поникшие плечи ложится.
И кто-то кому-то: "Пожалуйста, не умирай…"
И кто-то живёт.
И плывут одинокие лица.
Плывут одинокие, милые, бестолку так
и тонут, и тонут, круги голубые рисуя.
И странно и страшно… Зажато в холодный кулак
забытое "и", на трубе просидевшее всуе.
***
Присядь и положи мне на плечо
кудрявый край расхристанного сада,
где Лета опустевшая течёт,
чуть замедляясь… чуть… Молчи, не надо.
Молчи, молчи. Крушенье облаков,
круженье головы, листвы уженье
большими ветками и капель-каблуков
о ржавое ведро − сердца − биенье.
Печаль, печаль вернувшихся солдат,
вернувшихся о матери, о доме,
мальчишек в облетевший чёрный сад,
мальчишек, у которых сада кроме
молчанье наше, не-любовь и не-
земное − снегом − возвращенье
в великой неприкаянной стране
посмертного признанья и прощенья.
***
Где молоко рекой не расплескается,
дожди грибные слепо не пройдут.
Я девочке отчаянной понравиться
хотел и выветрил уют.
О лес и степь, о нежность и притворство,
усы, усы − портретам и вралям.
Жить оказалось холодно и поздно,
как в одиночку чтенье по ролям,
как на полях тетрадных голос птичий
не услыхать, не перейдя черту,
и наломать дрова сожжённых спичек,
не прикурив. Так звуки в немоту
уходят прочь. Карандашом чирикать,
раскачивать надмирную печаль.
И замолчать и к тишине привыкнуть,
но продолжать качаться и качать.
***
Крылья чёрных кустов хрустят, как тугие ресницы,
если воздух морозный делить оказалось не с кем,
заоконный и ломкий, как корочка хлеба, как птицы,
вырываясь из взгляда, болтают мои занавески.
И летят и щекочут вечерний застывший город,
гулкий город, звенящий, как зубы при поцелуе,
только машут кусты и ресницы ерошат холод -
всё о том, что мы потеряли и не вернули.
И слова в темноте я ищу, как твои ладони,
неизбежны и вялы слова одинокой ночью.
Стая птиц вырывается прочь и тонет,
и метель по стеклу колется и хохочет.
Это наша зима долга и странна, однако
это наша зима, как взаимность, необратима.
Сигарета плывёт и тает нездешним знаком,
плывёт и тает синеватой полоской дыма.
***
желтоватый как запах корицы камыш
вялых рук шелестенье синичьим крылом подожди
подожди умирать умирать прошлогодним листом
хрустом скомканной пачки пустой сигарет сигарет
каблучок и крыло всё одно если цок или взмах
о последний троллейбус пришли окуджава за мной
поплыву с невозможной и рыжей девчонкой в обнимку
будто в ясной поляне засохшие дуб и береза
запятые и рифмы это кочки и костыли
остаётся невнятица глупого ритма и что-то
на окраине чуда про печать про печаль домычать
камышом желтоватым как запах корицы корицы
***
как темнеет за пластиковым окном
как немо оно и гладко
как строги его черты
как темнело за деревянным окном
я почти не помню
но горчат шершавины рамы
и заклеены щели молярной лентой
и слышен дождь заоконный
и загробная груша слышна
ты сидишь а дом
качается и летит
ты сидишь а дом
освещенный одной сигаретой
безответно мигает
и темнеет темнеет
***
Семафоры. Серафимы. Одиночество в снегу.
Горький шёпот шестикрылый светлым словом берегу.
В умирающих ладонях, в рыхлом воздухе видны
недоступные перроны неслучившейся страны.
Плачет женщина, − я с нею должен быть. От долгих слёз
даль двоится талым стуком утекающих колёс.
По высотам, по пределам, по горбатым городам
отступающее тело − наступающим снегам.
О душа! Глаза и голос − ломким локтем − в пепел, в плен
о весне, о первом платье выше смерти и колен.