Журнальный мир

***

Зарастаю временем, будто рана.

Зарастает угол двора бурьяном.

За семью досками в сырой парадной

Замолчали лестницы. Благодарной

За плевок быть можно, за подзатыльник,

Не отряхивать если подольше пыль с них.

Подсчитав ущерб, понимаю: боли

Приблизительно, как в g-moll бемолей.

Может, больше. Пусть ее. Потому что

Это значит, что столько и было нужно,

Чтоб висок расплавился. Чтобы в теле

Тридцать шесть и шесть моем закипели.

Солидарность капель и щедрость крана

Выпускают воду за край стакана.

Звон в ушах, умноженный на терпенье,

Разговор внутри превращает в пенье.

Как жилец в пустую квартиру утварь,

Тащит глаз любую картину внутрь.

Голова бурлит под водой прибоя

Голосов. Нужны непременно двое,

Чтоб родился третий. Но колдовство слов

В человечьем я открывает остров

С темнотой пещер в непролазной чаще,

Окруженный жизнью и в ней молчащий.

У меня с собой чемодан прихожих

И вокзал людей, через них прохожих.

Крепко помнится в августе запах луга,

Темный лес бровей из-под шапок, вьюга

Проводов, над Аничковым копыта,

А разбитое в дальнем углу корыто

Помогает позже полоску света

Обнаружить в другом углу. И за это

Благодарна я своей неудаче,

Как ступенькам, ноге говорящим: дальше.

Как руке, в способность которой верю

Расправлять, по-птичьи сложившись, перья.

***

В биографии склонность копить пейзажи

Вынуждает избавиться от поклажи:

Это плата за смену стран.

Обо мне говорит под чужою крышей

Только то, что теперь записною книжкой

Называют. Горит экран.

Ноутбук, если сбоку, похож на книгу.

На коленях – на дремлющего мурлыку.

В темноте – на фонарь окна.

На цилиндр фокусника, откуда

Извлекаются кролик, игральных груда

И цветастый платок со дна.

Ноутбук позволяет не ждать ответа,

Меж собою сближая все точки света

На попавшейся в сеть земле.

Больше нет удивлений. Восток и Запад

На окраинах не различить. На завтрак

И в Дубаи едят омлет.

Удивительно: можно когда угодно

Посмотреть, как в Париже теперь погода.

Матч в Мадриде. В Москве парад.

Но еще удивительней то, как остро

Ощущается мой в океане остров,

Избежавший и глаз, и карт.

По песку боком бегают крабы пальцев.

Не с кем взгляды скрестить, как в экран ни пялься, –

Там безмолвие, как на дне.

Это время бесед с пустотой. Хоть дело

Не в присутствии рядом другого тела,

А лишь в том, чтобы сниться мне.

Водной глади отличие от экрана

В чистоте горизонта. Она не рада

Даже пятнышку корабля.

В ноутбуке моем – мировая свалка.

Одиноко сидит на ветвях русалка.

Справа – слово про курс рубля.

Как известно, на свалке приволье крысам.

Затаенным стыдливо при встрече мыслям

За экраном неведом стыд.

По сети пробегают паучьи лапы.

Как Хома, очертив себя кругом лампы,

Я сижу. И экран горит.

***

Как зима не дает говорить апрелю.

Как глаза не хотят поднимать ресницы.

У рассвета в печи все дрова сгорели,

И замерзшая из-за морей синица

Никому на хвосте не доносит вести

О весне, налетевшей давно на запад.

Засыпает хохлатая на насесте.

Темноту согревает капустный запах.

У славянской жизни медвежья поступь.

В каждом шаге ее вековая тяжесть.

Не смотри назад, не смотри без спросу.

Лишь за ящеркой следуй, куда укажет.

Лучше каменной зеленью жилы мучать,

Чем пятном расплываться в небесной луже.

Как у сосен за пазухой чья-то участь.

Нужно много тише и много глубже.

Столько тьмы переулок несет под шапкой.

Столько возгласов кануло в подворотни.

Не осталось колонн, что не стали шатки,

И скользит нога на краю сегодня.

Нужно так, чтобы глуше лесной тетери.

Не уймется метель, будет все укрыто.

И щека машиниста в людской пещере

Отливает холодом малахита.

***

С рассветом, пока просыпается город,

Поспешно спасается бегством природа.

Деревья с землей порывают и скоро

Уходят оврагом, двором, огородом,

Себе не давая минуты на отдых,

Хоть можно, казалось бы, самую малость…

Поскольку узнали, что у беспородных

Нет шансов на нужность, нет шансов на жалость,

Доставшуюся той счастливой из пиний,

Чей рост был внушителен, вид очень редок –

Спасли ее от искривления линий,

Обставив телами десятка соседок.

Уходят двором. Остаются лишь листья

Да мусор кругом, как забытые вещи.

Но после бульдозера все станет чисто.

Репейник, поверив, что глас его вещий,

Торчит, нарушая гармонию клумбы,

Где строятся розы послушно по двое,

Шуршит на кустарник у каменной тумбы,

Квадратность ее повторяющий хвоей.

Пока наконец не приходит садовник.

Из фартука он достает гильотину.

И вот уже розы одни да шиповник.

И больше никто не испортит картину.

***

Как в карманах моих покати шаром.

Как в кочевках моих сломит ногу черт.

Прошлый век небогато дарил добром.

Что написано им, больше все зачерк-

нуто. Век же теперешний ни к перу,

Ни к былому не тянется – больно горд.

Остается от русского только ру,

Как балласт годен только лететь за борт.

Не гнедая везет меня, а Газель.

Не дворец предо мной, а торговый центр.

Изобилие всюду – гуляй, глазей.

И за это эпоха берет процент.

Не ходить мне войною, не голодать

И на паперти в горсть не ловить гроши.

Так и выглядит, видимо, благодать,

Если вправду поверить, что нет души.

Но не делится вечность на век, как гул

Океана из раковин неделим.

Я стою в двадцать первом на берегу.

Мимо движутся дактилей корабли.

То ли тайна, оброненная звездой,

То ль молитва, промолвленная не мной.

Этот шепот по жилам живой водой.

Эти строчки чернеют сырой землей.