Стихи

Стихи

СОЧЕЛЬНИК

 

1

 

Может, ещё придержать повода?

Перепись эта… придумали тоже!

Перепиши нас, прошу, навсегда —

Сам, от руки Своей, Господи Боже.

С нищими тяжбу ведут торгаши,

праведник мается в пепле и гное.

Господи, Боже мой, перепиши

набело гиблое время земное.

Тихо, по камешку, буковке, по

каждой былинке минувших столетий

перепиши, и небесной кипой

Сам промокни исправления эти.

В школе мы — дети. Нашкодил Адам…

Ты бы простил его! Роды и роды

стонут в шеоле. Зачем они там?

…………………………………………

Ослик скользит по камням непогоды,

в инее морда, сердит и упрям —

весь выраженье живого укора.

Плечи Иосиф укрыл Мариам:

Скоро теперь, потерпи, уже скоро…

 

2

 

Едем и едем, по горкам, по кочкам!

Извини. Гололедица чисел.

Странная выдалась, деточка, ночь.

Кто до небес эти кочки возвысил?

Ослик чихает, звезда на весу

перст в золотые макает чернила,

пишет, кого и куда я везу…

Перепись, вот ведь хлопот учинила!

Дева ладошку кладёт на живот,

молится, молится, молится немо:

Тише, малыш, не волнуйся! Вот-вот,

нам улыбнутся огни Вифлеема.

 

САНАТОРНО-ЛЕСНАЯ ШКОЛА — 1977

 

Парили рыбы-зеленухи над бело-розовыми нами,

клевала на серёжку в ухе любовь в резиновой панаме

и представлялась Колей, Васей

из параллельного отряда —

и отгребала восвояси…

Я этих игр не.

 

Вы извините, Васи, Коли,

а надо жизнь отдать, к примеру,

хоть за Индиру Ганди, что ли!

Джавахарлала, что ли, Неру!

Ведь не до жиру, если в Дели нет у детей чернил, тетрадок…

Вот вы пахали две недели, чтоб выслать милостыню с грядок?!

 

Зато Лариска с длинной шеей любовь до гроба уважала.

И было ей не до лишений чужих детей. Она кинжала

ждала, скрещённого с кинжалом

за взор её.

И душу Зорро

в сопливом прозревала малом,

как шпагу в рейке от забора.

 

И Геленджик на самом деле дарил ей мелкие авансы:

глазами вжик — и две дуэли! С героем танцы-обжимансы.

Своё мороженое Ларе несли все возрасты покорно.

И я бывала при наваре: черешни горсть или попкорна.

 

Но речь-то собственно о вере. И вы не смейтесь, богословы!

В сырой платоновской пещере

вы были кто?

Мы были совы.

Совята все в Стране Советов ловили тени, что за гранью.

Пусть утверждает, кто не в теме,

что тень отброшена геранью.

 

До вашей новой старой эры кружили в облацех совята

и голос был нам:

Пионэры! —

и тьмой земля была объята,

Вы будьте, милые, готовы!

К чему, мы выяснили позже.

Распались скрепы и покровы,

большая жизнь ушла на розжиг

иной — вобравшей по крупице

и то и это, тех и этих…

И шансы пересотвориться явились всем, кто жил на свете.

 

Лариске с шеей лебедицы, её любовям и любвишкам,

вожатым с криками: «Тупицы!», индийским фильмам и детишкам,

Индире Ганди или Неру, и мне, и рыбам-зеленухам —

живым когда-либо не в меру,

земля кому, короче, пухом.

 

Герань на тумбе прикроватной в пронумерованном горшочке,

однажды мы к тебе обратно по морю синему пешочком

под ручку с Кравченко Лариской

придём сказать: Никто не умер!

И ты, герань,

не будь редиской,

не стёр же Бог с тебя твой «нумер»!

 

***

Тамо гади, им же несть числа

Пс. 103

 

Гады, значит? Воистину, гады.

А запомнится берег-отвес,

да на нём светлячков мириады,

их лампады нескучные, бес.

 

Мы сюда добрели еле-еле,

помню, с другом моим Костылём,

не нашли на ночлег в Коктебеле,

ночевали под небом вдвоём.

 

Мне тринадцать, ему ненамного

выше уровня моря и щёк.

Мы лежали в ладонях у Бога,

не гадали о гадах ещё.

 

Просто ведали: смерть — понарошку,

и не стоит игра её свеч.

У продрогшего Ницше обложку

оторвали — гнилушку разжечь.

 

По крутым бережкам перебежки

созерцали родных медяков:

два на счастье орла, да две решки.

Ныне, присно, вовеки веков!

 

Морю чёрному снимся ли? С ними,

с медяками своими, и без.

Что ты в сердце моём, объясни мне,

ищешь сутками бестолку, бес.

 

Можешь разом его обесточить:

гад на гаде, известный расклад.

Только вдруг сковырнёшь тот листочек,

а под ним светлячок, а не гад.