Журнальный мир

* * *

У меня закончились слова…

С неземной тоской по идеалу,

взглядом вопрошая небеса,

чьих слезами выпала роса,

тычусь в пустоте…

И мал-помалу

приближаюсь к лугу асфоделей,

где гуляют души в тишине

бликами бесцветных акварелей…

Скорби утомительной метели

не стихают, множась в феврале.

Жизни обретение – утрата:

чем длиннее жизнь, тем больше минус.

Так и храм усильем Герострата

превратился в то, что с ним бы стало

чуть-чуть позже… Первобытный хаос –

цель, к которой жизнь (как жаль) стремится…

ВДОХ!

Вдох!

От земли оторвалась и полетела.

Душа умершая очнулась и запела,

о рифмы спотыкаясь вновь…

И в жилах будоражит кровь

стих Иегуды Амихая…

Как птица крыльями у края

гнезда с беспёрыми птенцами,

цветок трепещет лепестками.

Мой куст подле окна опять

к весны венчанью веток прядь

облёк в священную фелонь

белее снега. На ладонь

листок, как бабочка-душа

моя, цветением дыша,

от баугинии слетает.

Его ловлю. И понимаю,

что я живу.

* * *

Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.

С. Есенин

М.Б.

Я тебя не разглядела до конца.

Мне для этого понадобились годы…

Без участья третьего лица

я не знала б, что мы антиподы…

Без участья третьих «добрых» лиц,

запряжённых в блок вуайеризмом,

не прочла б исписанных страниц,

вырванных из жизни катаклизмом…

На ходулях – острых каблуках –

прошагала б к острию карьеры.

Словно Старый Томас на ветрах,

головой крутила бы без меры,

и как деловая стрекоза

крыльями махала бы и пела,

и не разглядела б до конца,

что в судьбе сокровище имела!

* * *

Жить не могу без музыки,

и без стихов нельзя.

Душа, как слизь на языке

по горлышку скользя,

упрётся в стол – дубовый тёс,

и задубеет жизнь

без вдохновения и слёз…

Прекрасная болезнь

зависимости от пера!

Ткань макраме стихов

вберёт в себя и гнев, и боль,

и зло незлобных слов,

и раздраженье, и протест,

бунт жалкой суеты…

Вдруг чья-то смерть прошелестит

насмешкой пустоты,

тем, обогнув овал лица,

ухмылку не тая,

предупредит,

что может завтра наступить

и очередь моя.

ЗИМА

Я топтала снег, зимнюю красу.

Ветер снежный вихрь заплетал в косу.

Ледяной дугой, мертвенным рубцом

Замерла река под моим окном.

Забелился лес пылью пуховой,

Замесился блеск сахарной канвой…

Пролилась на луг, пролилась на дом,

Понеслась пургой на опухший холм.

И стонала зло в темноте ночи,

Завывала псом в кратере печи,

Так металась вдоль-поперёк пути,

Будто на земле места не найти.

РЕТРОСПЕКТИВА

Леониду Колганову

Солнце утром поднималось,

Опоясывая день,

И не ведая усталости,

Словно лучник, развлекалось,

Метя в Землю, как в мишень.

А под вечер полоскало

Пряди рыжие в воде,

И накрывшись одеялом,

За горою – в платье алом –

Пряталось… Как конь в узде,

Месяц выезжал на туче,

И, трясясь под звёздный стон,

Все поля вокруг окучив,

Своей страстью неминучей

Под гнусавый саксофон

Ублажал души усталость

Той, кому не двадцать лет…

Счастье выпало под старость:

Испытать такую малость –

Что любил меня поэт!

Из цикла

«НА СВИДАНИЕ К НЕРЕЮ»

Этот плеск многотонный,

этот гул моногаммный^*

архаичного лада

несмолкающих волн

исполняет бессменный

в темноте инфернальной,

как и в звёздном каскаде,

дирижёр Орион.

Я к Нерею пришла

за его вдохновеньем.

На до блеска натёртый

песчаный паркет

Солнце ночи – Луна –

разливалась свеченьем,

наблюдая за мной

в одноглазый лорнет.

Я единая, кто

в вечер праздника Песах

не читала молитв.

На концерте стихий

в полулетнем пальто,

как участница в пьесах

первожёнки Лилит,

примеряла палий.

Но блеснул Орион

обаяньем трехзвёздным,

и живая туманность

Меssiеr сорок два,

и Нерея озон

этим вечером поздним

искупили превратность

ушедшего дня.