Журнальный мир

БЛАГОДАТЬ АБСУРДА

Пойдём на солнышко,

сегодня за окном уже второе сентября.

Придёт пора,

когда уйдёт тепло, о прошлом не скорбя.

И упадёт в туман

короткий и безликий серый день,

что не оставит даже тень.

Пойдём на солнышко!

Ты посмотри, кругом какая благодать.

Придёт пора,

когда об этом мы не сможем и мечтать…

И вдруг окажется,

что наша жизнь абсурд и ерунда,

что не оставит и следа…

ПЛЕННИЦА

Асфальта и цементных блоков пленница –

на гибкий стан и нежных веток кисти –

берёза, как восточная красавица,

надела позолоченные листья.

В тисках объятий каменных и гроздьев

нависших туч, как бомбы, сирота

в осеннем вихре под обстрелом кольев

дождя крутила танец живота.

Упругий ствол берёзоньки-сестрицы,

исстёганный нагайкою ветров

до струпьев подневольной танцовщицы,

кадрировался^* серостью тонов.

И как же ты смогла укорениться

от родины, звенящих рощ, вдали,

с твоей души размахом уместиться

на маленьком квадратике земли,

вдыхая гарь общественной клоаки,

(как наркоман) метан и хлороформ,

и сохранить, на радость мне, во мраке

неволи – статность и графичность форм?

Я из окна за танцем наблюдала.

Как Зевс Данаю золотым дождём,

меня берёза щедро осыпала

осенним несжигающим огнём.

ПЕСЕНКА

Сегодня мы хозяева на этом берегу.

Но помнят камни и притихший омут,

как в Яффо отправляли Андромеду на скалу

заложницей чудовищу на откуп.

Но главное, не ту – на всех накликавшую страх,

виновницу беды – Кассиопею!

И чтоб торжествовала справедливость на местах,

Горгону победившему, Персею

досталась, как трофей, дочь эфиопского царя,

а может быть, гиксосского, неважно.

Но мир был восстановлен, и над городом заря

взошла за ним победно и отважно.

С тех пор кассиопеи не стесняются дразнить

богов и неприятелей нахальством.

Всегда найдутся жертвы, чтоб за это заплатить,

и рыцарь с героическим бахвальством.

ТАМГА^*

В тон голубино-серой вуали

Солнце белёсое, как одуванчик,

на небосклоне, у Мазды в серале,

в выцветший влезло тугой сарафанчик,

будто и вовсе оно не сияло.

И оплетённые, как паутиной,

лучики сжались безропотно, вяло,

давясь, прокуренной пылью, годиной.

Что же такое, да как же так можно?

Что за напа́сть столь гнетущая давит?

Словно без стука, ногою, таможня

порчи на диво свою тамгу ставит.

И непонятно, откуда удушье?

Жизни энергию дня c постамента

смыло, и будто бы плетью пастушьей

золото сбило с лучей позумента,

как с трав росу…

ГРЕХ

Тоскливая аморфная пора

в саду библейском, где Адам и Ева,

наивные, не знавшие греха,

не помышляли поглядеть на древо.

И наблюдал эдемский кукловод

за ними б досыта, пугая адом,

не проползи средь райских затхлых вод

соблазн узнать: а что же там, за садом?

И зашатался сонный небоскрёб

от наготы, бесполого бесплодия

марионеток, в сущности – амёб.

Какая это жизнь?! Не жизнь – пародия!

Закисли бы мы в эдаком раю,

как наш поэт – «во мраке заточенья…»

Я искусителя благодарю,

что дал вкусить плод с дерева познанья.

МЕРИДИАН

Пронизывая насквозь параллели

всех радостей и горестей судьбы,

меридиан выстраиваю к цели

единственной на свете красоты.

Ты скажешь: «Бегство», я скажу: «Движенье!»

Ты: «Это – бред!», а я: «Остов основ!

Израненных, из бед и поражений

нас поднимает на ноги любовь!»

Ты скажешь: «Временно», а я скажу: «Во веки!

Любовь – высот земная высота,

что нам над страхом поднимает веки, –

Божественная жизни красота!»

АПОСТОЛ

Ох, сколько списано, исписано страниц.

Их даже, видимо, поболе, чем читателей.

А воз и ныне там, с охапкой небылиц

и правотой друзей, и правдой неприятелей.

Ох, сколько писано библейским мудрецом,

эллином правильным, евангелистом праведным!

А воз и ныне там, упёршийся торцом

в разноголосицу, скрипя стенаньем жалобным.

И всё же вновь хватаюсь цепко за перо,

как за соломинку, – причастья к тайне, у стола,

меняя де́каданс слезливого Пьеро

на оптимизм любовь несущего апостола.

ИЗ ЦИКЛА «НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА»

Мартовским белым цветением мглистым

куст вблизи моего окна

пылает праангельским материнством –

как Неопалимая Купина.

И моисеевым пристальным взором

(только я – из стада овца)

слушаю звук, исполняемый хором

со времён палеи^* праотца…

Пра́здник твой нынче, Весна-Богоматерь,

Иконе цветов поклонюсь.

Только твоим непорочным зачатьем –

я же грешница – не умилюсь.

А помолюсь как заступнице сына,

защищая своих детей,

как в её вересневый^** день – Украина –

за спасателей-сыновей.

ГОРШКИ

Мы с тобой побили горшки!

Из осколков семейной посуды,

разгребая завалы и груды,

ты верстаешь свои стишки.

Те осколки тебе к лицу!

В них, сверкая на пике Парнаса,

ты стоишь, укрощая Пегаса, –

пыль души превращая в пыльцу!

Мне осколки посуды – лом,

от которого душно и горько,

что несчастная, жалкая горка

представляла когда-то дом

из цветами наполненных ваз,
где мы райские яблоки ели,
где сам Бог у любви колыбели

тёр слезу с умилённых глаз.