Журнальный мир

* * *

Это моя стена и моя война.

В ней ни победы нет, ни надежды нет.

Враг — это я, союзники — тоже я,

а поле боя — сияющий белый свет.

Это моя игра, и она горька.

Я вырастаю опытным игроком

из мотылька, из куколки и малька,

и защищаюсь жалящим языком.

Это мое «не тронь!» и мое «ко мне!»

Логики нет, но и хаоса тоже нет.

Я под конем, я же и на коне.

Слово — живое, слово — как белый свет.

Вся уязвимость памяти — суть пожар:

что на пути заметит, то и пожрет.

Я превращаюсь в белый воздушный шар

и устремляюсь в небо, покинув грот,

не представляя, что я хочу найти.

Чаянья все смешались в одно: с тобой.

Что бы там ни сбивало меня с пути,

Я принимаю этот воздушный бой.

* * *

Петербургская туча наелась небесной травы;

переполнилось вымя, но что ж не спешит к ней пастух?

Петербургская туча могла б анекдоты травить,

но не станет, покуда стоит на дождливом посту.

Почему анекдоты? Дилемма сия не нова:

скверный климат, но чудны дела твои, Господи, здесь.

Так что выбор: смеяться / смириться подскажет Нева,

Ну а туча пока приготовит чудесную взвесь.

Молока у нее — хоть залейся: особый состав,

а прольется, конечно, чистейшей небесной слезой.

Тяжела ее ноша: не может покинуть поста,

не пролившись хоть чем-нибудь на петербургский постой.

Квартиранты потерь в совершенстве обучены ждать

то у моря погоды, а то и от тучи весны.

Тренируют себя. Остальное обточит наждак

бытия, философии, бренности и новизны.

Снова в Питере дождь: в пятый раз за сегодняшний день.

Мы, как птички, теснимся, нахохлившись, зябнем и ждем.

Это будет недолго, но часто. Галоши надень

и надейся на лучшее даже под вечным дождем.

* * *

Море не хочет быть космосом,

море прячет свою рыбу.

Нет ни единой планеты-глыбы

у моря: другие опусы

с замиранием сердца кладет на дно,

чтобы вылежались и всплыли

невзначай, как и всякое волшебство,

одолевши воды мили.

В этой толще густой и соленой гущи

есть такое, что и во сне не привидится.

Море — не космос и не райские кущи,

и я точно знаю: оно не обидится.

* * *

Нет никакой богемы.

Есть твой растянутый серый свитер.

Пишешь свою поэму

в баре. Вот дописал — и выпил.

Ребрышки и фисташки.

Лица родных незнакомцев: стая.

Карты таро, гуща, ромашка?

Вот за окном светает…

Что это там за слово

упрямо в строчку не помещалось?

Что ж экзистенция так сурова,

не выделяет жалость?

Фарс или стиль — забивать запястья

призраками фэндома?

Хочется жить, не боясь попасться.

Тихо. Богемно. Дома.

* * *

Саше Гречушниковой (Маркиной)

Нелетный день, нелетние тона.

Бормочет близь и громыхают дали.

Мы едем в дождь — испить его до дна,

чтоб не осталось места для печали.

Там древний лес над бурною волной

колышет мир и вызывает ветер.

Молочным небом, пряною сосной,

мятежным морем наполняем сети.

И дирижаблем проплывает день,

а дирижер, внимательно-серьезный,

с большой любовью смотрит на людей

и, улыбаясь, зажигает звезды.

* * *

Наде Проценко

Солнце роняет капли свои на соль

северного, любимого и большого

моря. Иди по абрису и не спорь,

все уже предначертано: все из слова.

Как говорили, так заживем и впредь:

слово рождает действие и реальность.

Солнце роняет капли. Полет на дальность —

вряд ли полет: лишь маяться и гореть.

Если осмелюсь, я покорю Монблан,

чтобы небесный танец и горный ветер —

свежим потоком. Перепишу свой план,

перерождаясь в образе «смел и светел».

Солнце роняет капли живой судьбы

на перепутья, кратеры и лощины.

Люди смеются, счастливы без причины.

Версты сменяют версты, бегут столбы,

день озаряет новый крылатый стих —

помесь зимы и осени, сна и хлеба.

В нем серебром и космосом пахнет небо.

Только к нему я, кажется, не привык.