Журнальный мир

[фантасмагория]

Когда после долгой разлуки

в немыслимых девять часов

вы так целовали мне руки,

что маки цвели из усов,

мне стало спокойно и страшно.

Мне стало спокойно, что вы

надёжней дорожной травы

растёте из пашни вчерашней,

но, Господи, как это страшно…

Мы были так долго одни.

Мы жили отдельно и важно

нам было, что мы сохрани-

ли себя друг для друга, вдали

друг от друга. Смеркалось,

Бежала к плечам моим алость,

Бежала, как маки цвели.

Мы были так долго… И вдруг

как будто из тёмного бора,

как будто из леса на луг

мы вышли, и нет ни забора,

ни дома, ни камня, и вот:

слепящее алое поле,

как в музыке, как в алкоголе –

в кружение, в танец, в полет

спокойно и страшно зовёт…

Замрите, часы и усы,

замрите на капле росы,

пока это поле цветёт.

[фантасмагория 2]

Давай заварим самый крепкий кофе,

Чтоб сердце полетело, понеслось,

Забыло всё – так пронесёт, авось,

И не застрянет в этой катастрофе.

Очнётся на пути в Узбекистан,

В Монголию, в Хабаровск, к Енисею,

В зеленый чистый древний Абакан,

В суровый взгляд седому Моисею.

Давай расскажем всё, как не сказали,

Как не сказали всё нагие люди,

Давай напишем всё, как на скрижали,

Напишем всё, а дальше – будь, что будет.

Сбивается размер бегущих строчек,

Как сердца ритм сбивается при звуке –

Нет, не шагов твоих – летящих ночек,

Злорадных ночек, уносящих стуки

В твоей груди… Так. Здесь остановиться,

Прижаться лбом к холодному стеклу,

Надеть одежду, позвонить в полицию

И заявить, что больше не могу.

Я больше не могу свободно мыслить,

Свободно чувствовать, свободно рифмовать,

Свободно различать лимон как кислый,

Свободно застилать диван-кровать –

Свободно ограничиваться… Всюду.

С утра до ночи. Шифроваться в снах.

Залезть на горб двугорбому верблюду

И раствориться, всё пославши нах –

Написано для рифмы. Заберите

Вот это тело – под стальной засов,

Вот эту душу – в лучшее укрытие,

Вот это сердце вбейте в часослов…

Вот это сердце… Сердце? Погодите…

Пустые чашки, турка на плите,

И в недоступной мысли высоте

Два сгустка крови мчатся на болиде.

[костя]

оставайся поспим на одной кровати

намешаем слов в заливном салате

выходить из ванны в одном халате

тело к телу дает тепло

а душа душой согревает кости

а душа душе заменяет трость и

смиряет боль оставайся костя

посмотри намело бело

занесло крыльцо не ступени горка

занесло трамваи авто каморка

твоя в центре тоже под снегом корка

насти лежит над ней

светы веры карины марины оли

посещая занятия в сердечной школе

мы всегда заменяли урок любови

беготней футбольных полей

и никто не знал что на главном поле

будет столько травм и надрывной боли

мы кричали врачам: это ваше! ой ли

это ваши зачеты любви

а любовь не знает конца зачетам

а любовь не следит за бумажным счетом

никаким ее не учесть просчетом

синих птиц лови не лови

оставайся костя в окне ненастье

никакой не хватит на свете насти

чтобы тело стопило хотя б отчасти

этот плотный душевный лед

просто ляжем с тобой на одной кровати

наворуем грез у небесной рати

ты проспишь свою безответность к кате

я попробую сдать зачет

[говорил]

Говорил: ты приснилась мне – как роса

Освежила губы ночным туманом…

И держал в руке, и смотрел в глаза,

И шестнадцать лет называл дурманом.

И шестнадцать лет, говорил, такой

Нежный миг, и что не дай Бог нарушить

Этот кожи шелк, этот стана строй,

Этот нежный волос, прикрывший уши.

И в каком-то темном и тесном месте,

Разогнав колеса кассетной тачки,

Все шестнадцать лет уносились вместе

С пеленой и стоном ночной горячки.

Так умеют, тьмою прикрывшись смело,

Так умеют руки нещадно мацать.

Молодели сорок, и тьма краснела,

Молодели сорок на все шестнадцать.

Предвкушение первой пьянящей ласки,

Послевкусие первой внебрачной ночи…

Разгорался день – и тускнели краски,

Разгорался день – и темнело очень.

Говорил, ты приснилась мне… Как оса

Обожгла, но боль глубока под кожей.

И глядят голубые как лёд глаза –

На шестнадцатилетние не похожи.

[набат]

Отчего это так неспокойно

Будто где-то набат

Будто в доме гуляют разбойно

Будто я виноват

Может это по полю ночному

Всадник скачет шальной

Оттого что желанью печному

Дан ответ ледяной

Может это попала синица

Под замок чьих-то рук

И теперь ей желанная снится

Кромка неба вокруг

Или это у матери милой

Тихо сердце болит

Оттого что однажды могилой

Тоже буду облит

Отчего это так неспокойно

Будто спишь в гамаке

И приходят известия: войны

И повестка в руке

[молча]

пройдя по выжженной земле

две тысячи дорог

я много думал о золе

и о болезнях ног

я многим следовать устал

и многих не сберёг

я много мудрых книг листал

и многим пренебрёг

я ничего не нажил здесь

а там – не наживал

я изнемог и вышел весь

но всё переживал

я поднимался из чумы

я пепел собирал

какой устраивали мы

блестящий карнавал

на чуть притоптанных костях

а вы страшите: чёрт

сам чёрт скрывается в кустах

когда мы сводим счёт

я погасил по всем счетам

звенящие долги

и заглянул в себя а там

а там опять полки

я лёг на землю и умолк

я лёг на порох дней

и лёг со мною весь мой толк

не вышедший в людей

летит, летит моя земля

легка и горяча

и маленький какой-то «я»

лежит на ней, молча

[косички]

сплетает осень жёлтые косички

ты снился мне весной

немой

с набором игл в вагоне электрички

не мой

и я купила пачку за бесценок

ты нёс домой

жене немного денег

я унесла немного от тебя

с собой

по осени сшивают что порвалось

весной

я зашивала плащ твоей иглой

меня сшивала малость

иглы – с тобой.