Журнальный мир

АНКОР, ЕЩЁ АНКОР!

мой старик в запое, ругаю, кричит —

не тронь,

у меня столько поводов, сколько на свете войн!

заряжает кассетник и слушает про огонь

батареи батяни комбата.

допивает водку, шлифует моим мускатом.

ближе к вечеру тащится в гастроном.

возвращается скоро, гремит

трёхэтажным матом:

продавщица, курва, затронула честь солдата,

назвала старпёром и алкашом!

говорю, забудь, я налью тебе выпить

и ляжешь спать.

верещит — отставить!

Я кончался в Афгане за эту лядь!

бреет щёки, утюжит брюки, велит подать

ордена, медали, парадный китель.

я смотрю с балкона,

как он отправляется воевать

с гнусным миром, который его обидел.

мой старик — упёртый,

покажет торговой гниде!

прав батяня комбат, нам некуда отступать.

***

Белый бег по чёрному полю

Уважаемые знатоки хмурятся,

не хотят смотреть:

а если там смерть?

а если там голоса пилотов,

сбивчивый хриплый шёпот?

или сыплется крошево

снежных помех

и по нему как птичьи следы —

СОС?

или женщина, обязательно женщина

где-то в хвосте

задаёт вопрос,

в сотый, наверное, раз:

мы упадём?

Знатоки молчат, скорбные в чёрных фраках,

в чёрной комнате, глядя на чёрный ящик.

он настоящий, Господи, настоящий,

что в нём?

Капитан поднимает руку

и, не касаясь крышки,

раскручивает юлу,

оставляя «Ту»

самому себе.

знатоки теряют очки,

самописцы пишут,

пассажирам снится лошадка.

белая заводная лошадка

выходит на новый круг.

самолёт выпускает шасси

под мерный стук её ног

и скользит по глянцевой полосе

гладко.

Знатоки потирают виски́,

просят ви́ски,

и берут музыкальную паузу.

ПРО МЫШКУ

Тихая серая мышка идёт в магазин за картошкой,

Мерзлые лапки — в карманах худого пальтишка.

Ей бы спешить, дома злится голодная кошка,

Мышка бредет кое-как, у нее передышка.

Мышка не ищет чудес, ей хватает витрин и неона,

Грязного снега и шороха узких покрышек.

Дальше не видно, мешают края капюшона,

Дальше — излишки —

для тихих потерянных мышек.

ПРАВИЛЬНЫЕ ТУФЛИ

Если бы кто-то сказал, что Земфира Гигамовна несчастна, она бы искренне удивилась. Ей случалось чувствовать себя больной или уставшей, но впадать в уныние — никогда. Несчастная? Вот ещё! Пустые страдания — развлечение для бездельников.

— Разве ты не хочешь семью? — спрашивали знакомые.

— Зачем? Чтобы надеть вязаные гамаши и варить мужу хаш? Эхк! — презрительно кривилась Земфира.

— Большой город её испортил, — качали головами соседи.

— Высокомерная, — привычно осуждали коллеги, которые уже не надеялись, что заносчивая особа не выдержит порицания и уволится.

Да, Земфира Гигамовна выстояла, и преподавала русский язык и литературу вот уже двадцать лет. О такой работе она мечтала с детства. Поэтому, когда подошёл срок, покинула родной городок и отправилась в Ереван за достойным образованием.

— Зря ты её отпускаешь, Асмик, — говорили маме Земфиры, — лучше замуж выдай.

— Э-э-э, — отмахивалась та, — успеет, никуда не денется.

Как она ошибалась! Скромная, но упрямая дочь смахнула слёзы, села в дребезжащий «Икарус» и отбыла в столицу по разбитым горным дорогам. Милое дитя в тёмном платье до пят, с нежной улыбкой и толстой косой до пояса. И что же? Назад вернулась своевольная, стриженная под «каре» дамочка в брючном костюме. Женщина в штанах! В школе! Она вышагивала по классу с таким видом, будто несла знамя. Люди возмущались, просили директора принять меры, но тот лишь посмеивался.

— Это не запрещено, — отвечал он, разглаживая пышные усы и щурясь от удовольствия. — Земфира Гигамовна хороший специалист, детям повезло с учительницей.

— Может быть, она ещё и курить начнёт?! — восклицала завуч и негодующе трясла головой, от чего с её пухлых щёк осыпалась пудра.

— Глупости, — отмахивался директор, — зачем нашим женщинам курить? Они и так зависимые.

— Это почему?

— Вы же пьёте по десять чашек кофе в день, а то и больше. Как это по-научному? Кофемания.

Завуч раздражённо фыркала и отправлялась в свой кабинет, успокаивать нервы тем божественным густым напитком, от которого якобы мания. Ничего плохого в кофе нет, много понимает этот самодур!

Строптивую учительницу пытались образумить и родственники:

— Земфира, нам за тебя стыдно. Здесь так не одеваются.

— А мне нравится.

— Но тебя замуж не возьмут!

— И хорошо! Тоже мне радость — носить гамаши и варить мужу хаш!

Из года в год один ответ. Что с ней делать?

— А дети?

— Детей мне на работе хватает!

— Был бы жив твой отец… — вздыхала Асмик, но Земфира поджимала губы, смотрела исподлобья и молчала.

Замуж и правда не взяли. Такую невестку и врагу не пожелаешь. Вокруг полно нормальных девушек, которые уважают традиции и не прекословят, зачем связываться с гордячкой? К тому же мужчины побаивались Земфиру, больно умная. Но Асмик надеялась. Пожилая грузная женщина с непомерно широкими бёдрами страдала от варикоза и одышки, но это не мешало ей настойчиво искать пару для дочери. Асмик устраивала смотрины, знакомила, сводила, и всё же через несколько лет сдалась. Время упущено. Теперь даже на пожилых вдовцов рассчитывать не приходилось. Земфира вздохнула с облегчением — статус чудаковатой старой девы её вполне устраивал.

Со временем земляки привыкли к брюкам учительницы, потом начали её уважать. Маленькая худая Земфира Гигамовна носилась по школьным коридорам с такой энергией, что паркет дымился. Уроки, литературные вечера, торжественные линейки, концерты — всё на ней. Всё в радость.

Интересная работа — это половина счастья. Вторая половина — истинная большая любовь. Ею стал Пушкин. Да-да, Александр Сергеевич. Великий поэт, красивый мужчина, повеса, дуэлянт, гений. Свет очей Земфиры Гигамовны.

В то время как другие женщины разводили костры, чтобы тушить в огромных котлах перцы, томаты и баклажаны, Земфира читала. Тёплые вечера она проводила в парке с томиком стихотворений кумира, вдыхая сладостный запах томлёных овощей и древесного дыма. Пока остальные распарывали тюфяки, доставали из них овечью шерсть и взбивали её на солнцепёке гибкими прутьями, Земфира грезила о дуэлях. В каждом ударе палкой ей слышался выстрел. Она знала наизусть добрую половину поэм и все письма Пушкина к жене. Наталью Гончарову презирала, Дантеса ненавидела. И радовалась жизни.

Так бы всё и шло, если бы Асмик не сломала каблук.

— Земфира, — жалобно простонала она, полулёжа в глубоком кресле, — надо сходить на рынок.

— Хорошо.

— И отнести мои туфли в починку.

— Конечно.

— Знаешь мастерскую возле пельменной? Туда отнеси.

— Хоро… — Земфира Гигамовна подняла голову от тетрадей. — В зелёный вагончик?

— Да.

— Но ремонт обуви есть рядом со школой.

— Не надо мне этого ремонта, там сапожник мошенничает! Я сказала ему, что он жалеет клей, и столько гадостей услышала, ты не представляешь! - взволнованно зачастила Асмик. — Неси в зелёный вагончик к хорошему мастеру.

— Ни за что!

— Почему?

— Ты видела его вывеску? — Земфира даже побледнела от возмущения.

— Да. Обычная.

— Нет, кошмарная!

— Что с ней не так, можешь ты объяснить?

— Всё не так! К окулисту запишись, если глаза подводят. А я туда не пойду, точка!

Асмик знала, если дочь упёрлась, то не уступит. Но сегодня у неё этот номер не пройдёт, сапожник из вагончика больно хорош. Асмик ведь была у него на днях, как раз с этим каблуком. Оказалось, что мастеру давно нравится Земфира, но знакомиться с независимой зрелой женщиной ему боязно. Можно понять. А тут сама судьба вмешалась в лице её матери и сломанного каблука. В общем, они поговорили и условились, что Асмик организует встречу. Но и мастер подготовится, чтобы заинтересовать строгую учительницу.

Асмик обиженно отвернулась и сказала со слезами в голосе:

— Почему ты споришь? Неужели тебе жалко что-то для меня сделать?

— Мама, какая разница, кто починит твои туфли?

— Ты злая. Ты никого не уважаешь.

— Я не понимаю…

— Что тут понимать? Я устала всё время спорить. Делай, как хочешь, упрямая ослица!

Земфира вздохнула, потёрла уставшие глаза и согласилась нести обувь куда угодно, лишь бы закончился этот разговор.

После обеда Земфира Гигамовна отправилась к рынку с парой старых туфель наперевес. Петляя по узким улочкам, она мысленно ругалась с матерью, и только когда вошла в низкую каменную арку, немного расслабилась. Солоноватые запахи специй успокаивали. Земфира постояла у бочек с мочёным чесноком и перцем цицаком, жадно вдыхая пряную остроту рассола, прошла вдоль фруктовых прилавков, и даже заулыбалась. Вот и пельменная, а рядом вагончик сапожника. Учительница посмотрела на вывеску. Нет, это отвратительно! Брезгливо передёрнув плечами, шагнула внутрь.

Мастер услышал тихий звон колокольчика над дверью и поднял глаза от верстака.

— Здравствуйте! — обрадовался он.

— Добрый день, — чопорно отозвалась Земфира Гигамовна.

До чего тесно. Но приятно пахнет кожей и воском. И почему сапожник улыбается как душевнобольной? Неужели маньяк? Вроде не похож — солидный мужчина, одет аккуратно, ногти чистые. И лицо хорошее.

— Я вас ждал. В смысле, ждал клиентов. Разных.

— Да? — Земфира почему-то смутилась. — У меня туфли. Каблук поломался, и набойки пора менять. Сделаете?

— Конечно, прямо сейчас. Мы не знакомы, но я часто вижу, как вы проходите мимо. И всегда отворачиваетесь. Вы работаете в школе, правильно? Меня зовут Гамлет Мартынович.

— Гамлет? Интересно… а меня — Земфира, как у Пушкина. Знаете, наверное? — ехидно спросила она, считая мастера невежей.

— О, Пушкин! — воскликнул сапожник, наученный заботливой Асмик. — Мой любимый поэт!

И тут он поразил учительницу в самое сердце: не отрываясь от осмотра туфель, Гамлет Мартынович прочёл наизусть письмо Онегина Татьяне. Земфира Гигамовна оттаяла, присела на предложенный стул и даже продекламировала «Что в имени тебе моём?». Он восхитился её звучным голосом, в ответ она похвалила его хороший литературный вкус. А потом просто разговаривали. Учительница узнала, что мастеру скоро пятьдесят, он давно овдовел и живёт с семьёй младшего сына, но почти всё время проводит в мастерской, потому что любит своё дело. Знает ли она, что правильные туфли могут преобразить человека и сделать его счастливым? Вот эти, со сломанным каблуком, как раз такие. Земфира не знала, но ей было интересно. Спокойно и тепло. А ещё он внимательно слушал и ни разу не перебил. Такой мужчина заслуживает внимания. К тому же, ему определённо пойдут бакенбарды.

— Вы придёте ещё? — спросил Гамлет, когда она начала прощаться.

— Приду. Но у меня есть условие.

— Всё, что хотите!

— Смените вывеску.

Сапожник растерялся, какое странное жела­ние. Он недоверчиво смотрел на гостью и боялся спросить, что именно ей не нравится. Земфира Гигамовна вздохнула и терпеливо пояснила:

— Там ошибка. Правильно писать «ремонт обуви», через «е», а у вас «римонт».

— Ох, как некрасиво получилось, — расстроился Гамлет Мартынович. — Прямо сейчас сниму и выброшу!

На обратном пути Земфира Гигамовна заглянула в мясные ряды. Вечером она стояла у плиты, помешивая густой жирный бульон, и напевала легкомысленный модный мотив.

— Дочка, что это? Хаш?! — изумилась Асмик и тяжело осела на шаткий табурет.

— Угу. Ты сколько чёрного перца бросаешь?

— Не помню… может, ты и гамаши купила?

Земфира весело фыркнула:

— Не дождёшься!

«Уже дождалась!» — подумала Асмик, но промолчала, боясь спугнуть удачу. «Нужно ещё торт испечь» — подумала её восторженная дочь. И обе женщины тихонько улыбнулись своим, в общем-то, одинаковым мыслям.

ДЕВОЧКИ

Хорошо сидеть на крыше сарая, смотреть на дорогу и жевать хлеб с вареньем. Пальцы пахнут черникой, слипаются от ягодного сиропа. На пёстрый ситец подолов падают сладкие крошки. Пусть их, лень стряхивать.

— Скоро коров погонят.

— Ага.

Солнце уже не печёт, сеется густой жёлтой пудрой на загорелые лица. Носы облупились, волосы свободны, тонкие ноги в царапинах. Пройдёт немного времени, и девочки начнут стесняться сбитых коленок, перестанут подражать развязной мальчуковой походке. Они уже чувствуют взросление, но пока ещё смутно, беззаботно радуясь долгим неспешным дням. Лето. Оранжевый шар без конца и края.

— Скучно.

— Не, хорошо.

— Лиль, а спой?

— Чего спеть?

— Жалобное, про любовь.

Девочки ждут, затаив дыхание. Лиля заправляет за уши светлые пряди, приосанивается, раздумывает.

— Ну пожалуйста, — тянет Оля, круглым румяным лицом похожая на матрёшку.

Лиля томно вздыхает, поворачивается к приезжей Марише — пусть городская не задаётся и тоже попросит.

— Я очень-очень хочу послушать, — говорит та, умоляюще глядя тёмными честными глазами.

— Ладно, — нехотя уступает Лиля.

Поёт она тихо, опасливо. Обнимает себя руками, словно зябнет, горестно морщит лоб. Сюжет песни драматичен: цыганскую красавицу любил пират, но она выбрала молодого барона, и вот три трупа лежат, все извиваясь в крови. Девочки шмыгают носами. Лиля в последний раз повторяет припев, перевирая ноты, и замолкает. Совсем рядом гудит толстый шмель, за домами лает собака, но подружки не слышат. Они далеко, в волшебной стране настоящей любви.

— Вот это песня!

— Да…

— А давай про дельфинов. Помнишь слова?

— Только начало. А ты?

— Помню.

Теперь поёт Оля. Голос у неё резкий, в самый раз гусей подзывать, но девочка старается. Дельфинёнок попадает под рыбацкий борт, оставляет след кроваво-алый, ищет маму, но не находит. От его страданий у девочек что-то давит в груди, подступает слезами к горлу. Почти больно, но и приятно.

Потом Лиля вспоминает песню про Аллочку, которую сгубила мачеха. Оля — про парнишку на краю земли, что красотку полюбил, но «тут машина из угла, остановиться не смогла и на кладбище открыты воротА».

Девочки переживают, оплакивают загубленное песенное счастье. Где им заметить возню и хихиканье в кустах. Двое пацанят лет семи притаились в густой черёмухе у сарая, подслушивают, прыскают в чумазые кулаки. Как посмотрят друг на друга, и вовсе покатываются.

— Что это? — испуганно прислушивается Маришка.

— Где?

— Внизу.

— Похоже, брательник Лилькин. Вечно за нами следит, — ворчит Оля.

Лиля прикладывает палец к губам, перегибается с края крыши и кричит, подражая суровой прабабке:

— Ах, ты арид-мухин-сын! Ноги повыдергаю и в уши повтыкаю!

Мальчишки отвечают громким хохотом. Они больше не прячутся, выскакивают из густых зарослей и отбегают подальше на всякий случай.

— Дильфинёно-о-ок! — передразнивает Лилин брат, подпрыгивая и гримасничая.

Его друг, почти налысо стриженый крепыш, закатывает глаза и высовывает набок язык, изображая умирающего.

— Ну, я вам сейчас! — скрипит зубами Лиля и делает вид, что слезает с сарая.

— Дуры слюнявые! — обзываются сорванцы и убегают, продолжая хохотать. Мелькают грязные пятки, веером летит из-под них мелкий песок.

— Может, догоним? — злится Оля.

— Да ну, — Лиля притворно зевает. — Вечером дома вздую паразита.

Солнце опустилось, блестит розоватым цветом. Ещё не темно, но всё вокруг словно выцвело. От земли тянет прохладой, тоскливо стрекочут цикады. Девочки молчат, настроение испорчено. Каждая чувствует себя немножко дурой, но ни за что в этом не признается.

— Мариш, а что у вас поют? — спрашивает Оля.

— Да так, ничего особенного.

— Как ничего? Совсем песен не знаешь?

— Про качели знаю. Сейчас.

Мариша делает глубокий вдох и затягивает:

— В юном месяца апреле, в старом парке тает снег…

— Фу! Не такая песня! — перебивает Лиля, и Мариша виновато замолкает.

Она не решается спорить. Перебирает складки юбки тонкими пальцами с обкусанными ногтями. Смотрит в сторону. А Лиля и не думает сгладить грубость.

— Я пойду, — тихо говорит Мариша, — поздно уже.

— Коровы! — восклицает Оля.

— Дались они вам?

— Ты не понимаешь, сегодня Митька стадо ведёт. Лиль, глянь, я не грязная?

Лиля осматривает Олино лицо, смахивает хлебную крошку с щеки:

— Нормально, а я?

Девочки поправляют сарафаны, приглаживают волосы.

— Кто он, этот Митька? — не понимает Мариша.

— Ой, он лучше всех парней. Сейчас увидишь.

Над улицей разносится громкое мычание, потом ещё и ещё. Коровы идут со стороны луга, сыто покачивая круглыми боками. Вяло отгоняют хвостами мух и слепней, задумчиво жуют. Они пахнут навозом и травяным соком, уютно, сладко. Хозяйки открывают ворота, и бурёнки по одной отходят от стада, разбредаются по домам. Улыбчивый парень с хлыстом только наблюдает да здоровается с женщинами. Невысокий, крепкий, рубаха расстёгнута, длинная чёлка падает на глаза.

— Привет, Митя! — машет рукой Лиля.

— Привет, — отзывается парень и подмигивает.

Девочки столбенеют от неожиданности, смотрят, как он проходит мимо, скрывается за поворотом.

— Видели? Это он мне подмигнул.

— А чего тебе? Может мне!

— Скажешь тоже!

— Вот и скажу!

Мариша не слушает подруг. Она точно знает, что Митя подмигнул ей. В голове делается звонко и так радостно, будто получила подарок на день рождения. Тот самый, о котором всю жизнь мечтала. Глуповато улыбаясь, она начинает чуть слышно напевать:

— В юном месяце апреле, в старом парке тает снег…

— И крылатые качели начинают свой разбег, — неожиданно подхватывает Оля.

Дальше девочки поют вдвоём, всё громче и громче. К припеву вступает Лиля, уж больно хорошо у них получается. Подруги обнимают друг друга за плечи, чуть раскачиваются и весело голосят на всю округу:

— Крыла-а-атые качели летят, летят, летят!

И будто сами становятся крылатыми. Невесомыми. Прекрасными.