Журнальный мир

_{Юрий РЯШЕНЦЕВ}

Москва

* * *

Луч ищет щель в переплетенье веток,

(пять «е», пусть в длинном слове, – перебор).

Роскошный парк нам приготовил предок,

да вкруг него решительный забор.

Лежи на травке молча, глухо, немо,

захочешь – навзничь, а не хочешь – ниц.

Нет, навзничь лучше: над тобою небо,

хоть самолетов больше в нем, чем птиц.

И веточка, как девушка на ринге,

от ветерка прогнулась напоказ:

натянутая туго, без морщинки

открылась синь, безвестная для нас,

поскольку ни новейшим луноходам,

ни гениям – хоть в жизни, хоть в кино –

ее, – хоть горб нажив, хоть мимоходом –

понять, пока мы живы, не дано.

В театре

Сценографы такого типа

не нравились мне никогда.

Смущала липовая липа.

Пугала твёрдая вода.

И над страданьями актера

висел так косо небосвод,

что было ясно: рухнет скоро

и не в финале, а вот-вот.

Но я не понимал в театре.

Меня лишь удивляло то,

что в этом трендовом теракте

мне не был мил почти никто.

Мила старушка мне, чью веру

так красит глаженый батист.

Она цветы несёт премьеру

в упёртости, что он – Артист.

А ведь ему, с повадкой тухлой

играющему эту дичь,

старушьей подлинности жуткой

ни в коем разе не достичь.

* * *

И как уж он надыбал повод

ту Алку в лес зазвать, подлец:

там реже овод, глубже омут,

малина слаще наконец.

Был омут теплым с перестою.

Запруде поддалась река.

И небо было над водою

черно, как классная доска.

И веткой непредупрежденной

ночная тихая ольха

касалась Алки обнаженной,

нагой, как Ева до греха.

И ни звезда им не светила,

а только шалая луна

вдруг глянула, как выходила

на берег илистый она.

Довольно врать! Ты был при этом?

Подсматривал? С каким лицом

ты рядом с ним ходил при этом?

Я просто был тем подлецом.

Я сам бы щедро расплатился,

чтоб разгадать загадку ту,

как трюк котяры превратился

во что-то… слова не найду…

Она из речки выходила,

как дух, надумавший в астрал.

Во всей ее повадке было

все то, о чем я знать не знал,

все торжество в конечном счете

над юной нищенской бедой,

все превосходство дивной плоти

перед ничтожною нуждой.

_{Юрий КРЫЛОВ}

Москва

* * *

Кромешный снег. Слепой, не встреченный.

Стеклом царапает по стеклам.

Простором, снегом перечерченным,

до верху набивает горло.

На шею бледное нашествие.

Вода кристаллами на голову.

Безмолвье с одноцветьем скрещены.

Губа к губе пришиты холодом.

Из бережливости молчащий

угадывает происшествие,

один, из многих состоящий

живых, засыпанных, замешанных.

Баланс нашедших и искомого

нарушен наполненьем неба –

нашли патрульные убогого

над коркой ледяного хлеба.

Дороги конному и пешему,

к теплу котельных и градирен.

Под снегом кружит очумевшая

безвременная птица Сирин.

_{Светлана ЛЕОНТЬЕВА}

Нижний Новгород

* * *

Ах, жена Лота, лишённая имени, без Лота – кто ты?

Ветер бьётся большой головой,

изображая участье,

полый кувшин – ты, вихрятся где рёбра пустоты,

листья сухие, бездомные в розовом – мчатся.

Выжженный столп соляной на глухом перекрёстке,

ждущий и жаждущий, символ сверхверности женской,

символ – мой дом, моя крепость. А дома нет, доски

все прогорели. А крепость кто? Ты – нынче крепость.

Вьются сухая трава, семя, комья, скорлупки,

здравствуй, подруга бессмертье – подруга несмертье,

здравствуй, полынное поле и мёртвое море,

да, ты чуть-чуть постарела за эти столетья,

по постареть разве горе?

Ах, жена Лота, лишённая имени, полная смысла!

Что ты вот здесь сторожишь, где тростник с горя ссохся?

Луковкин мёд, лён кукушечий, донник пятнистый?

Глазки анютины, луносемянник даосский?

Вот и сошёл с гор: Сион, Чертово Городище

лёд безымянный, как ты, что без имени, право!

Мёртвого моря живее нет, Чёрного чище,

Красного нет бирюзовее. Ляг в свои травы,

хватит стоять соляным истуканом, так Флавий

после сказал бы. Но так вот стоять в вещей силе,

не умирая, всё ждать, ждать у моря погоды.

Все поколенья сменились, и женщины новых родили

жителей новых содомских, гоморровских и мореходов.

И поколение девок-давалок грешащих

тоже сменилось на девок-давалок моложе.

Кто клеветал, тот клевещет, кто лгал, тоже так же,

те, у кого душа нежная, также без кожи.

Глиняной этой посудиной, каменной, жжёной,

пусть голова будет в небе, цепляясь за корни

всей бирюзы скоморошьей, оранжевой кромкой,

да – не со всеми,

да – против. Да, всех непокорней!

Да, быть наказанной. В деле, но вовсе без дела.

Да, правдой быть, но во лжи, при друзьях, но без друга.

Да, быть орущей, кричащей, но окаменелой,

да, всем чужда. Но в объятьях терзаться двуруко!

Татьяна ДИВАКОВА

Москва

Родник

В крутом овраге под горой

Бьёт из камней родник студёный.

И. Бунин. «Родник»

Я иду к роднику потаённой тропою,

Тут крапива – по пояс, а склон –

Сплошь терновника ветки, да в зарослях злое

Верещанье драчливых ворон.

День отчаянно хмур, полнедели – и осень,

Опустел покосившийся скит;

Повзрослевшие ели окрасила проседь –

Паутиной на иглах висит.

Я спешу к роднику: как живется, приятель,

Вдалеке от нахоженных мест?

Над тобою, как встарь, вознесён благодатью

Почерневший от времени крест.

Помню, в детстве со мной ты играл, напевая

Ручейками мотив в унисон:

«Приходи, я тебя напою, приласкаю,

Обниму, убаюкаю в сон…»

Много вёсен исхожено, стала ли ближе

Я делами к иным, кто в Раю?

Всё с нас спросится свыше.

Прими – о, прими же

Покаянную думу мою!