Журнальный мир

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ВДАЛИ ОТ ДОМА

Дом-гнездо я построил для детей и жены,

и сосну посадил я – нет выше сосны

в том лесу, где стреляют и зверя, и птицу.

И олива пророков посажена мной,

но пришло моё время – войду в колесницу

в предосеннюю пору, когда падает зной,

и умчусь далеко от калитки родной.

Я в тот солнечный лес возвращусь на заре,

где заветное имя любимой моей

тонким лезвием вырезал я на коре;

и оно – словно лезвия первых страстей,

тонко ранящих сердце, рубцы оставляя в груди…

Режут лезвия те, пока жизнь ещё вся впереди.

И приду я к потоку, как в юные дни,

на лесную поляну, где голые пни

вместо сосен стоят, и пошлю поцелуй

дорогому журчанью серебряных струй.

Он коснётся воды, словно рой лепестков,

словно птичье крыло, словно пух облаков.

И божественный свет поцелуем небес

в том ручье засверкает, бегущем сквозь лес

и звенящем прохладным своим хрусталём.

И стихи зародятся и вспыхнут потом

семицветною радугой в сердце моём.

Может, дождь с ароматом бальзама пройдёт

в то мгновенье, когда я присяду на пне.

И медовую влагу прольёт небосвод,

и рубашка льняная намокнет на мне.

Подожду я, дождём орошённый, пока

разноцветными станут в огне облака,

и счастливые ласточки стаей густой

устремятся к завесе зари золотой.

Не сумеют они одолеть этот путь,

чтобы в золото клювы свои окунуть,

и вернутся: уснувшие ветви встряхнуть…

А любимые будут всё время со мной,

но до них не смогу дотянуться рукой.

ПЕСНЬ О ЦЕЛИ ЛЮБВИ

Дружбы нет беспричинной, подобно тому,

как нет скрипки, звучащей без взлёта смычка

и ответного пенья натянутых струн –

и тогда дом надёжен, и дружба крепка.

Но любовь беспричинная есть, и она –

тот мотив, что в сердечной звенит глубине,

тот мотив, что гудеть заставляет орган,

то, что вещая птица щебечет во сне.

В той любви есть печаль – тяжесть сумрачных туч.

Есть сияние неба и сладость дождей.

И когда её образ не видят глаза,

на её аромат сердце тянется к ней.

Она знойное лето в полях у реки,

тайна утренней розы, что кровью цветёт.

А причина любви – ещё зреет пока,

словно ранний, пока не налившийся плод.

Если кто-то, как будто победу над ним

одержала любовь и взяла его в плен,

по стопам моим к Храму со мною пойдёт

вслед за песней – да будет он благословен!

Ибо Храм ещё скрыт за пределом времён,

но откроется скоро в огне золотом.

И от радости вздрогнем мой спутник и я,

услыхав наконец разразившийся гром.

ПЕСНЬ ОКНА, ОБРАЩЁННОГО ВНУТРЬ

Они не смущаются, ибо глазами пустыми

беду на пороге не видят и ужас, нависший над ними.

И не поднимается разум у них, как в термометре ртуть.

Привязаны к стойлу и дальше корыт не хотят заглянуть.

Забыли историю рода, забыли о вере,

забыли отцов, погребённых в арабской пещере,

и страх бытия своего, когда разгорается пламя.

Встают по утрам и живут, занимаясь делами.

А если охватит пожар их жилища – замечутся с рёвом,

как стадо в горящем загоне под огненным кровом,

несчастье своё понимая животным чутьём.

И то, что горело, – сгорит, а беглец, переживший погром,

как пастбище бык, будет снова искать себе дом .

ПЕСНЬ КАЖДОГО ЧЕЛОВЕКА

Тот, чей дух непокорный стремится в полёт –

пока силы его не оставят, с пути не свернёт.

Если пахнет он сладостью трав полевых и сосной,

то к цветущим губам да прильнут его губы весной.

И взыграет в нём кровь, и свершится зачатье.

Если ж порохом пахнет – в деревьях увидит проклятье:

тайну виселиц – страх перекладин с петлёй и столбов

и сколоченных крепко, из досок шершавых, гробов.

Смертный ужас лицо исказит, и ничтожность мечты бесполезной

отразит оно перед падением в бездну.

Ну, а тот, чья душа глубока, – будет жить в своём доме

среди стульев и книг, и знакомых вещей, до того,

как раскроется пропасть в уделе его, на изломе

дня и ночи – и кончится время его.

СТИХИ О КОЛОДЦЕ

С золотистой косою, струящейся вниз по спине,

у колодца та девушка видится мне.

Не встречали глаза мои прежде такую красу.

И поэзии струны, которые в сердце несу,

будят стих человека, влюблённого в эту косу.

Райским был переулок, где стоял её дом,

щебетали там птицы разноцветные солнечным днём.

И колодец с его журавлём, сосны пышные в ряд –

край блаженный полей благодатных и дремлющих хат.

И она там: венец совершенства на ней.

И о ней воркованье молодых голубей

с голубятни соседней доносилось на звонкой заре.

О ней ветви шептались в обилье росы, в серебре,

и играл для неё мой сосед, неразлучный со скрипкой своей.

Не хотели ни Бог Всемогущий, ни мать,

чтоб сплелись, словно в жарком порыве, тела,

имя девушки той и моё, и скрепила б их Божья печать, –

пробил час, и она умерла.

И не кос её блеск золотой –

отблеск свеч погребальных я видел, и вёдра с водой

поднимать для её омовенья устал

из колодца журавль – обмывальщицу я увидал

с волосками на толстых щеках, –

и несущих носилки, и тех, кто молитвы читал,

и могильщика руки, и на лезвии заступа – прах.

Только девушка та с золотистой косой

то проходит, как тень, то стоит предо мной

у колодца, ко мне повернувшись спиной.

ИСТИНА ОДНА

Вас учат страну покупать за дукаты:

платят деньги за поле, втыкают лопаты.

А я говорю: не купить вам за деньги страну,

а лопатой могилу вскопаете, и не одну.

А я говорю: не такою ценой –

только кровью искупим удел родовой,

и земля эта станет святой.

И лишь тот, кто за пушкой по полю идёт,

добрым плугом своим по нему борозду проведёт

и колосьев увидит восход.

Лишь оно принесёт изобилие нам,

с боем взятое поле – и вырастут Крепость и Храм

на фундаменте, кровью удобренном там.

Вас учат: Машиах не скоро придёт,

не восстанет в крови и огне Иегуда́,

но с построенным домом и деревом новым взойдёт.

А я говорю: если будете медлить тогда,

когда нужно руками и сердцем ускорить Приход,

и в огонь не войдёте со щитами Давида,

и в крови ваши кони не омоют копыта,

то Машиах не явится к вам никогда,

и не сможет восстать Иегудá.

И рабами вы станете у чужеземных царей.

И пылать будут ваши жилища от крыш до дверей.

И сады ваши вырубят все – от межи до межи,

животы ваши вспорют кривые ножи,

и младенцам и юношам – всем заодно

под мечами врагов умереть суждено.

И лишь словоблудье, что вы повторяли упрямо –

его сохранят, как свидетельство вашего срама,

с проклятьем на лбу – полосою кинжального шрама.

Вас учили, что лишь для народов дана

эта истина – кровью за кровь,

мы же эти слова отрицаем.

А я говорю вам, что истина только одна,

как солнце на небе одно, как один у нас Иерушалаим.

Моше и Бин Нун записали её,

последний мой царь и последний державший копьё,

пока не склевали её галут и изменников стая.

Но будет: герои от Нила и моря пройдут,

отмщенье объявят врагам, ненавистникам – суд,

в последнем бою на Евфрат и Моав наступая!