Стихотворения
Стихотворения
Путь к Мервину Пику проходит через Горменгаст. Как ни плутай. Название знаменитой прозаической трилогии стало для многих, независимо от того, читал он её или нет, тождественным имени автора. Из-за этого – острее ревнивое желание отдать должное другому направлению творчества Пика – поэзии. Брат Мервина, Лесли Пик, был согласен с этим: «Для меня, первыми идут его рисунки. Дальше – стихи. Они не так известны, как романы, но весьма впечатляющи. Романы я поставил бы на третье место. Понятно, что на них держится его репутация. Но, думаю, наступит время, когда рисунки и стихи станут основой для его подлинной славы». Но все справочники твердят одно: Пик наименее известен как поэт.
На протяжении активной творческой жизни Пика в солидных издательствах вышли две, им самим составленные книги стихов: «Звуки и призраки» (1941) и «Стеклодувы» (1950), плюс один сборник поэзии нонсенса, «Рифмы без причины» (1944). К этим изданиям можно отнести и «Сказание о падающей бомбе» (1962), созданное еще до того, как автора ещё не окончательно победила болезнь Паркинсона. За «Стеклодувов», вместе со второй частью трилогии, в 1950 году Пик получил премию Лондонского королевского литературного общества. Он по-настоящему дружил с Диланом Томасом, принимал наставничество Уолтера Де Ла Мара, знал Роя Кэмпбелла, поэтов-оксфордцев Стивена Спендера и Луиса Макниса. Стихотворения Пика вошли в несколько антологий: «Любовь» (1943), «Поэзия военного времени» (1942), «Поэзия нашего времени» (1945), «Первый раз в Америке» (1948) и др.
Поэтические книги Пика усилиями его семьи, друзей и поклонников творчества продолжали выходить и во время его болезни, и после смерти: «Стихи и рисунки» (1965), «Раздумья на костях» (1967). Уже через шесть лет после ухода поэта появилась работа Джона Батчелора, дающая критический анализ его литературной деятельности, где поэзии было уделено достаточно внимания. В 1972 году в известном издательстве «Фейбер энд Фейбер» вышло в свет «Избранное». В семидесятые годы начало работу «Общество Мервина Пика» при участии Питера Виннингтона, автора «Голоса сердца», второй и пока последней критической работы о творчестве Пика, где стихам также отведено немало места. «Общество» выпустило несколько небольших книг стихов: «Двенадцать стихотворений» (1975), «10 стихотворений» (1993), «Одиннадцать стихотворений» (1995). Но, образно говоря, «бомба упала» в 2008 году, когда вышло «Собрание стихотворений» (2008), составленное Робертом Масленом. Никто из «пиковедов» и просто любителей не мог и предположить, что Пик написал так много. И это «много» – было очень качественно. Поначалу очарование вновь открытых стихотворений превосходило значимость ранее опубликованных, но, по мере чтения, равновесие установилось, и вся стихотворная масса обрела классическую стройность. Что неудивительно, ибо в серии «Файфилд Букс» Пик соседствовал с Кольриджем, Донном, По, Суинбёрном и другими значительными поэтами. Вскоре последовало ещё одно издание стихов: «Собрание нонсенса» (2011), ставшее логическим продолжением «Собрания стихотворений», так как у Пика редко когда удаётся провести чёткую грань – где нонсенс, а где нет. Выход этого, по существу, двухтомника, позволяет с уверенностью утверждать, что и без «Горменгаста» Пик не затерялся бы в литературном мире.
Тем не менее, в России «Горменгаст» выдержал два издания, а о сборнике стихов говорить пока не приходится. Хотя, это уже восьмая публикация стихотворений Пика в толстом журнале, начиная с «Иностранки» 2004 года. Надеюсь, что он всё-таки был услышан – художник, творивший в точке пересечения параллельных миров; мастер, заклинавший шекспировским ямбом существ изо всех земных и неземных бестиариев; певец, реанимировавший поэзию в бараке концлагеря и в фабричном цеху и, позволю себе автоцитату: «романтик, видевший пестрокрылых коней на улицах двадцатого заасфальтированного века».
Звуки
В меандрах уха, в древней тишине,
Блуждают потерявшиеся звуки –
Бесцельно, словно тот, кто держит путь
Приделом опустевшего собора,
За окнами – громады темноты
И – стук в стекло (то – дерево иль птица)
Доносится. И вдруг на сквозняке
Всплеснёт крылами Библия, и тотчас
Помчатся шепотки из нефа в неф
О том, как величав полёт Амоса
Ночной и как полошливо-шумна
Ионы стая; или с алтаря
Спланирует лист пальмы из потира
Сквозь толщу тьмы, и пол на целый миг
Задержит дух. Играл на лицах наших
Луч солнца, обезличенную плоть
На шее и запястьях согревая.
Он тени наши пригвоздил к земле.
Пяти дорог пришлось пересеченье
На фокусную точку темноты.
Не радиусы, пять числом, из мира
Воображённой красоты сошлись
В кристально-мёртвой точке умозренья;
Не стрелы (также – пять) луны и льда
Смутили сверхъестественный рассудок,
Вонзившись в неестественную тишь.
То были – пять раздробленных брусчаток,
Живых на мёртвом диске пустоты,
Искуснее любого геометра
Измеривших бескровия предел.
Они такими хрупкими казались.
Мне не забыть скитальческий аккорд,
Глухой аккорд мертворождённых звуков.
У дома с облетевшею листвой
Вдевятером запели Иисуса.
О, ностальгия в бесприютный час
По имени далёкому! Возможно ль
Быть больше одиноким, чем оно –
Идущее нагим в сиянье солнца?
Прогоркший воздух давит. Сапоги
Солдатские грохочут в средоточье
Бесплодного пространства, посреди
Бесплодного пространства. Резким кашлем
Заходится старик и, телом всем
Трясясь, копает воздух бородою.
И женщина с амвона говорит.
Прокашлялись часы тремя камнями,
И те исчезли в солнечных лучах,
И, голос сохранив в унылых нотах,
Воскресли в необузданной воде,
Струящейся трёхарочным тоннелем
Сквозь гущу нерассеянных теней.
За спинами поющих появился
Горбун, лишённый кожи, убежав
От Хогарта. Он громко чиркнул спичкой,
Казня одновременно тьму и тишь.
А пустота глядит вокруг безглазо,
Громадами теснима темноты;
Не заблистает ни плавник, ни стебель
Во впадинах с застывшею водой;
Сухие стены, нет здесь анемонов –
По кирпичам карабкаться; горит,
Но не сияет солнце; облака
Не движутся, опознавая небо;
Синюшного оттенка потолок,
Как солнце – мёртв, как кирпичей громады,
Как тайные ходы в меандрах уха,
Как пять брусчаток, чьё пересеченье
Приходится на фокус тишины.
С рожденья он пронёс печать
С рожденья он пронёс печать
Греха, ручаясь головой
И парой рук за выбор свой.
Судьба на тьме сороковой
Его поворотила вспять.
И глаз его особый свет,
И череп, и безгубый рот,
И подбородок, царь долот,
Всё говорит, что он живёт
По зверской схеме: вред за вред.
Умри он так, умри он сяк;
Сквозь петлю загляни во мглу;
Иль на тряпье в чужом углу;
Но стук, последний по числу,
Все примут за посудный звяк.
Улепетнул единорог,
Огня и камня сводный брат,
Приняв исконной кости яд,
Он прахом пал и прахом взят,
Везде и всюду одинок.
Но он не поднимал тесла
На взлобья своего гранит
И гроты глаз, – унылый вид, –
Где гнев на корточках сидит.
Так карта адова легла.
Луна сердцам таких – закон.
Прилив – отлив: чей перевес?
Волна волне наперерез.
Он гол и груб в глазах небес,
Но так же в них невинен он.
Всё в этой жизни – чудо из чудес!
Всё в этой жизни – чудо из чудес!
Об этом в голос кровь моя поёт.
Каких бы сыном не был ты небес.
Пускай вершит свой труд любимец нот!
Пускай творят художник и поэт!
Летает жук быстрей, чем самолёт!
На небесах, в тени больших планет
Горят плеяды вымысла, вовек
Во тьме не осечётся яркий свет!
А мы вовеки не опустим век,
Любуясь им, уверенные в том,
Что чудо из чудес живёт во всём.
Черты лица онемели
Черты лица онемели,
В них жизни нет,
Ни мрак не сменится светом,
Ни мраком – свет.
Пронёсся смертельный трепет
И, в свой черёд,
На лоб лицо разделилось,
Глаза и рот.
Союз ресничный живою
Слезой храним.
Недавно горем томились
Они одним.
Любовь и гнев – их забвенью
Не побороть.
Нить жизни тонко и нервно
Вплеталась в плоть.
Но как закат и рассвет мне
Постичь умом,
Потухшие в этом теле,
Объятом сном?
Всё вдаль со сломанной ветки
В час темноты,
Всё вдаль от белой хозяйки
Плывут цветы.
Воспоминанья сердца старше воспоминаний разума
Заходит красота в пустое сердце,
Как странник, возвратившийся домой,
Далёкие скитанья подытожив;
Как блудный сын, вернувшийся к отцу
Порталами величественных кедров.
Притихнет сердце в чарах красоты
Со смутным чувством, будто бы так было
Задолго до атлантов, в оны дни;
Так было в золотых краях забытых,
Когда любовь срывали с ветки мы.
Орлы к высотам ясным
Орлы к высотам ясным
По лабиринтам бури
Взмывают от яйца.
А лев рисует красным
По чёрно-белой шкуре
До смертного конца.
В подводные кошмары
Плывёт кальмар, с волною
Сплетаясь, словно вьюн.
И мчатся ягуары
Под тощею луною
Среди полночных дюн.
Чредою взмахов сходных
Колибри крылья стёрла,
Зависнув над цветком.
Змея у струй холодных
Глоток по кольцам горла
Пускает за глотком.
Умом не выделяясь,
Не вышел я сложеньем
И мой не грозен нрав.
Но я вооружаюсь
Своим воображеньем,
Лишь ручку в руки взяв.
Он о песок ударился всем телом
Он о песок ударился всем телом,
Как будто тело было не его.
Пружинный мальчуган из ниоткуда,
Он лихо оседлал сыпучий воздух
И вскачь пустился, словно с каждым скоком
Душа пыталась
Покинуть тело. Он парил вдали,
Как бабочка над чёрной розой неба.
Примечание:
Максим Калинин – поэт, переводчик. Живёт в г. Рыбинск.