Стихотворения

Стихотворения

«Наталия Генина – поэт истинный. Голос её негромок, но твёрд. Работает она вполне сознательно в классической традиции от Тютчева до Ахматовой. Умение формулировать свои эмоции, умение сохранять достоинство в самых драматических условиях невольно внушают уважение к её лирической героине. Одним словом, она мастер вполне достойный того, чтобы стихи её знали самые широкие круги любителей поэзии».

Фазиль Искандер

 

Птица Пегас

Пока мы живы, нас никто не слышит.
След на снегу крестом привычно вышит,
небесное раскрылось шапито.
Известно всем, что правды нет и выше
и что там наварили нувориши,
они нам не доложат ни за что.

За стаей стая – небо разомлело.
И непонятно: где душа, где тело.
И даже если будешь щебетать
причудливо, бездарно, неумело,
о воздух спотыкаясь то и дело,
не выйдет повернуть с арены вспять.

И зрители в беспалые ладони
захлопают, и голос твой потонет
в сугробах и под купол не взлетит.
В благообразном пряничном притоне,
в тяжёлой позолоченной попоне,
как ни крути – а дышится навзрыд.

 

* * *
В расщелину меж бытиём и бытом –
разлаженным, раздёрганным, разбитым,
в дыру озонную, заветную войти,
оскальзываясь в космосе открытом,
склоняясь над распластанным корытом,
понять: иного нет у нас пути.

Известно – где по плану остановка.
Стрелять неловко, но в руках винтовка.
И цокает небесная подковка,
и никого нельзя предостеречь.
И на ладони Божия коровка,
мычит – и в небо целится, плутовка.
Добытчик резвый, где твоя сноровка?
О чём бишь я? Да не о хлебе речь!

Где родина? И гнётся знак вопроса.
Так отнимают душу без наркоза.
Так рассуждают твёрдо и тверёзо,
покачиваясь, превращаясь в прах.
И просто всё, как во поле берёза.
Кобыле легче, если баба – с воза.
Щекочет ноздри вешний дух навоза,
и птица-тройка жмёт на всех парах.

Куда? Ну, не даёт она ответа.
Меня ссадили – езжу без билета.
Конец туннеля, а быть может, света.
И больше не захватывает дух.
А ночью вспомнишь: возлюби соседа, –
и любишь всех подряд в порядке бреда.
И не припомнишь Нового завета,
покуда трижды не споёт петух.

 

* * *
Живу – пока не надоест
(не выдаст Бог, свинья не съест),
пока река глядит окрест
и выгнута дугой.
Охота к перемене мест –
Норд-Ост зовёт или Зюйд-Вест.
Я смастерю в один присест
чугунный парус свой.

Пространство так искривлено –
взлетая, падаешь на дно.
А там и тихо и темно,
и некуда спешить.
И мне бы радоваться, но –
луны холодное пятно
мне светит, как в глазу бревно,
и больно ворожить.

 

* * *
Прекрасно остаток жизни ютиться в слове.
Стило всегда наготове
нырнуть вникуда.
Душа без стыда
выворачивается наизнанку
(это, конечно, портит её осанку).
На пепельном фоне атомной бури –
дыхания неземной ветерок.
Всё бы крылатой восторженной дуре
парить между строк,
покуда они не сомкнутся,
как застёжка-молния над головой.
Никак до небес не дотянуться,
милый ты мой.

 

* * *
В сосредоточенном угаре
творят, как дышат, божьи твари.
Кто резвой ножкой ножку бьёт,
кто словом по душе скребёт,
кто над палитрой пламенеет –
и всяк бессмертен, как умеет.

 

* * *
Там, где дом возведен против всяких правил,
где тебя навещает апостол Павел,
где ни эллина, ни иудея нет, –
только трын-трава да неближний свет.

Там, где горы твои и твои долины,
корабли плывут, выгибая спины,
и на лодке Харон – по твоей реке –
налегке плывёт еще, налегке.

 

* * *
На рассвете, когда лица ещё темны,
во лбу прорастает третий глаз.
И я, виноватая без вины,
прощаю того, кто меня не спас.
Он беспечен, будто глухарь на току.
Бесшумно вламывается конвой.
Передвигаются по потолку
серые тени вниз головой.

 

* * *
Эта вечная бочка грохочет над нами,
и потоки воды, а не кровь под ногами.
Видно, вправду, сегодня еще не конец.
Не сегодня нам в сердце загонят свинец.

Эта зыбкая жизнь – за беспечность расплата.
Бесконечен период полураспада,
где над нами сгущается мрак проливной.
Нелюбимый, нелюбящий, – плачь надо мной!

 

* * *
Свой шаг сбивая набекрень,
надсаживая слух и зренье,
цеди по капле мутный день,
выхаживай стихотворенье.

Его рифмованный недуг
неизлечим, и зоркий звук
всё понимает: ты интригу
загнал под землю – ловкость рук.
Зачем ты, обернувшись вдруг,
не спас когда-то Эвридику?

 

* * *
Твой герой хорош на вид,
и всему-то он учён,
даровит и плодовит,
и не помнит ни о чём.

Он приветлив, хамоват,
вечно голоден и сыт,
и сам чёрт ему не брат,
он на ниточке висит.

Глянь, выделывает па:
как пройдётся на руках –
благодарная толпа
только вскрикивает «ах»!

Вот и лопнули тяжи:
и в окошко он, и в дверь.
Ты держи его, держи,
да не верь ему, не верь!

 

* * *
Откроешь дверь, а там НИКТО –
вот наказание за то,
что плоть отделена от духа.
Ложусь на голую скамью
и колыбельную пою,
но в музыке царит разруха.
Пятнистый проскрипит паркет,
чей это – через годы – след?
Куда исчезли те, кто были?
Но стол с бумагами молчит,
вербальный исчерпав лимит,
и прогибается от пыли.

 

* * *
Мы в разлуке с тобой преуспели.
Мало помнили – много хотели,
а теперь и забыли совсем,
как нам пели осины и ели,
следом птицы – лесные свирели –
продолжали любую из тем.

Да и мы не молчали, покуда
не явилось на свет из-под спуда
безнадёжно слежавшихся лет
это пламя – для речи остуда.
Нелегка бессловесная смута,
для которой названия нет.

 

* * *
Густая ночь колышется, как зыбка,
и зреет за ошибкою ошибка,
и нет решенья у простых задач.
Вольно ж тебе прислуживать без страха
тому, кто платит по счетам с размаха –
с налёта – по щекам – и плачь не плачь.

Здесь бредит зной, и в тесноте убогой
растёт сорняк, но ты его не трогай:
он выгнет спину и оскалит пасть.
А может быть, стена и есть дорога –
всё вверх и вверх? В преддверии итога
карабкайся – да так, чтоб не упасть.

 

* * *
Постойте!
Никогда не говорите: это неправда!
Может быть, я последний из могикан,
которого прикололи булавкой к странице.
Погодите,
я умею летать против ветра.
В конце концов,
это моё право,
я так хочу.
Но только не смотрите мне в спину,
когда я, открывая лицо, иду вам навстречу.

 

* * *
Песнь песней перед закатом.
Зачем ты стараешься,
сидя на ветке,
глядя на колченогий город?
Роняешь перо за пером –
уже написана книга книг.