Стихотворения

Стихотворения

Кенарь

шахта.
кенарь внезапно смолкает. Кирка и заступ
застывают в руках; в полумраке бледнеют лица.
Старший тут же командует шёпотом:
– Братцы, баста.
К люльке. Быстро. Малой, да забудь ты уже о птице!..

смерть струится по шахте, шарит оторопело:
никого, ни души. Чёрт! опять она слишком рано
показала себя – пустячок умыкнула, мелочь.
Трель ворованной песни звенит у неё кармане.

где-то там наверху по-над степью густеет вечер,
и для вдоха и выдоха воздух пригоден. К дому
по примятой траве, к лету вымахавшей по плечи,
бодрым строем шагают шесть бородатых гномов;

громко хлюпая носом, в хвосте новичок плетётся.
Бригадир только сплюнет, кивнув остальным – оставьте.
У мальчишки-шахтёра на грязной ладони солнце,
онемевшее жёлтое солнце, что встанет завтра.

 

Иваси

рыба бесхребетная иваси
в синем-синем море плывёт-скользит
и морской воды солоней в разы
горький привкус рыбьей её слезы
ни о чём я Господа не просил
а теперь прошу: сохрани спаси
пусть живым дойдёт до конца стези
пусть увидит море хоть раз вблизи
тот кто мне постыл и невыносим
тот о ком не спит опять иваси
свет велик, а море – от сих до сих
уплывай пожалуйста, иваси
мир не рухнет, мир не сойдёт с оси:
в этом море тысячи иваси
ни о чём стихии я не просил
а теперь прошу: коли хватит сил
рыбу бесхребетную иваси
ты туда, течение, отнеси
где старик без имени на фарси
хрипло кличет с берега иваси

 

За так

На птичьем рынке чего не встретишь.
Один чудак
здесь торгует по пятницам солнечными зайцами.
Он, конечно же, мог бы их раздавать за так,
но питомцы «за так», как известно, не приживаются.
Копошатся в картонной коробке с зеркальным дном
длинноухие: пёстрые – с пятнами, белые, жёлтые.
Любопытствуют люди, прицениваются – почём?
Им чудак отвечает загадочным полушёпотом,
что, мол, в общем, в уплату годится любая фигня:
карамельки (желательно мятные), бусы, ленточки…
Было дело, мальчонка на зайца ему сменял
старый дедов пиджак в красно-синюю мелкую клеточку.

А погожие дни входят к осени в дефицит.
Там, на небе, четвёртые сутки дымно, облачно.
Там, на небе, Господь всю неделю грызёт леденцы,
перебирает хлам, даже курит со скуки в форточку.
Наконец надевает тот самый смешной пиджак
и солнце по лучику каждое утро в пятницу
продаёт за пустяк.
Он бы отдал его за так.
Жаль, что счастье «за так» отчего-то не приживается.

 

* * *
Тишина. Снегопад. Затонули дома в феврале.
И укором зиме – на ветвях опустевшие гнёзда.
В этом городе старом которую тысячу лет
Не сбываются сны, а на крыши не падают звёзды.

И не все возвращаются птицы сюда по весне,
От чужих берегов проложив свой маршрут иначе.
И твердят в телеграммах, что в путь, мол, пора бы и мне,
Только память ключи от города где-то прячет

Вместе с солнцем, разбитым о донья колодцев-дворов,
С заплутавшей в хитросплетении улиц мелодией,
Той, что станет однажды дорожною песней без слов…
А пока – не уйти, не уплыть, не уехать. Но вроде бы

Здесь помимо промозглых попутные дуют ветра,
Два крыла за спиной – всё отчётливее на ощупь.
Незамеченным в город вошёл птичник-март вчера
И рассыпал по площади пригоршню хлебных крошек…

 

Верное средство

Череда, бессмертник, мята, шалфей…
Просушить, столочь, залить кипятком.
Сентябрём хворает сад. Занемог
с ним и ты. Молю, ну сделай глоток:
от простуды, от тоски о былом
и от смерти нету средства верней.

Сорок трав сорву к зиме по пути,
чтобы мы до вешних трелей могли
не седеть, не сиротеть, не скучать,
пить заваренное лето – не чай.
… Погляди, бескрылый мой: вон, вдали,
небом серым долго-длинно летит

к югу-к раю разнопёрый косяк.
Время выйдет – ты да я полетим.
Станут сад наш и скворечня – ничьи.
Как горчит, как нестерпимо горчит!
Верно, в чайный сбор прокралась полынь.
Дай-то, Боже, чтобы так. Чтобы так…

 

Париж

А за окнами был Париж.
А за стенкой сосед-алкаш:
– Дед, накатим? Сердечник? Ишь…
Всё по-честному. Баш на баш.
Коммуналка, галдёж – привык.
Так же жили все пра-пра-пра.
Беспардонный соседкин крик
заглушал беспардонный храп:
– Подымайся! Чего лежишь,
пьянь такая? Да чтоб ты сдох!
Но за окнами был Париж,
и сквозь сжатые зубы – вдох.
Забегала с дежурства дочь:
– Не выходишь? Совсем зачах.
Хоть проветривай через ночь.
И когда она впопыхах
рамы дёргала
(– Ну и вонь!
– Ты ступай, mon ami. Я сам…),
в окна плыл колокольный звон
к службе утренней в Нотр-Дам.
Город звал его? – Хорошо.
… Был четверг. До рассвета, в три,
он оделся. Почти ушёл;
но у самой входной двери
вдруг осел потихоньку вниз.
И небритый, в трико, босой
ангел божий над ним навис,
перегаром дохнув в лицо:
– Худо? Зинка, валокордин!
И «03»! Ну, давай живей!
Боль металась в его груди
сотней пуганых голубей;
он хрипел на них: кыш, мол, кыш…

Днём, впервые по той весне,
дождь прошёл – и забрал Париж,
нарисованный на стене.

 

* * *
Палисадник. Рабица. Домик обветшалый.
На крылечке, рядышком – старая да малый.
Банный дым берёзовый пахнет горьким горем.
– Правда что ли, баушка, ты уедешь скоро?
А далёко ль, баушка? В гости-то покличешь?
– Ходим в дом, Володенька. Зябко что-то нынче.
Скатерть в маках. Образа. Тусклый снимок в рамке:
это бабка в юности – вылитая мамка.
– … ну чего ты, баушка, вредная какая?
Разве только стареньких в этот Рай пускают?
Что о смерти рассказать семилетке-внуку?
Невесёлым мыслям в такт сухонькие руки
чуб упрямый, будто впрок, гладят, гладят, гладят…
– Мать путёвку справила к морю в летний лагерь.
Наберу тебе со дна сто ракушек, хочешь?
Обождёшь до осени?
– Дай-то Бог, милочек.

Скоро ходят поезда – время шибче ходит.
Мать одна из лагеря встретила Володю.
На продажу выставлен домик обветшалый.
Бабушка уехала. И не попрощалась.

 

Город Н.

Борзописцам-лжецам вопреки, город Н. не приятнее многих.
Как везде, здесь живут дураки. Как везде, здесь плохие дороги.
Дурни требуют, ножкою топая, атрибутики зимней мистерии.
За лопату берусь, вздрогнув стопкою: разветвленья дорожной артерии
реагентом и снегом продавлены. Что там – в небе – куль сахара вспорот?
Ядом сладким январским отравленный, диабетом недужит мой город.
Льдистым ветром, что бешеным псом, изувечены напрочь ладони.
Подлый! с цепи сорвался тайком, разметался пургою в агонии,
плюнул лаем и прочь поволок проводов оголённые нервы.
Я молил эту зиму, как мог, чтоб кончала разыгрывать стерву!
Заплутав средь снопов заводских, ночью город покинули боги,
… и остались одни дураки. Поумнеют – расчистят дороги.