Стихотворения

Стихотворения

ЕСТЬ ЧЕЛОВЕЧАЯ ПРИРОДА

 

Есть человечая природа,
А есть божественная блажь.
И даже мёртвый бог, как страж,
Стоит у тайн сакральных входов.

 

Томленье по веленью бога,
Что щучит, мучит мощью тьмы
И щупальцами Колымы
Вползает в скользкую утробу.
 

 

И коромыслом хохломским
Как радуга петля повиснет.
И бремя бесполезных истин
Однажды обратиться в дым.
 

 

И обезумевши, космато,
Раскатным громом прокатясь,
Бог-Монстр кошмарное проклятье
Прошепчет, властью насладясь.
 

 

За героическую дерзость
Прими космическую месть.
Твою мучительную трезвость,
Твою пленительную спесь,
 

 

Твою губительную самость,
Твои безумные мечты
Поглотит безобразный хаос
Косматой пастью пустоты.
 

 

Крепись кащеевским бессмертьем
Во тьме колымских лагерей!
Демиургические мести
Стерпеть стоически сумей!
 

 

Распадной очумевшей плоти
Владеть собою не позволь!
Ты будешь сам себе угоден,
Покуда терпишь эту боль.

 

 

БОГАМ ПЫЛАЕТ ЖЕРТВЕННЫЙ ОГОНЬ — 2

 

Богам пылает жертвенный огонь.
Он нам покой дает в сопровожденье.
И нашу боль лакает алкоголь,
Опровергая терпкое сомненье.
 

 

Я — трафарет тепла, упавший на плиту,
Эпоха без конца, проглоченная телом.
Реакция земли на сгнившую мечту,
Кувшин с разбитым дном,
стремящийся быть целым.
 

 

Мучительная лич, влекомая к иному,
Насилует нули в тоннеле черных дыр.
И сочное Ничто, как мальчик утончённый,
Что отдается мне, минуя этот мир…
 

 

Ни Хайдеггер, ни Сартр не переводят сути.
И эк-зи-стен-ци-я лишается харизм.
Утроба бытия, простейшая до жути,

До дрожи, где пленит лишь детский нигилизм.
~ ~ ~

Глядит в меня она — любовница и бездна,
Пластмассовую явь глотая жутким ртом.
Я постигаю мглу, в которой и исчезну,
И возражаю злу игрушечным умом.

 

 

ГРАФФИТИ В МОРГЕ

 

Граффити в морге! В Морге граффити!
Графиня с профилем Нефертити,
Ваше фото лежит в могиле.
С него нарисован портрет. Богиня!
 

 

Моя фотография на могиле.
А вы б в свой труп сыграть смогли бы?
 

 

Звонила Гамлету на мобильный.
Он лгал мне туманное «или-или?»
Потом позвонил Шекспир:
«Будет пиар или пир?»
 

 

Я похудела. Ножиком финским
Чистила финики в лапы сфинкса.
Меня пронзило, что я не вынесу,
Если стану рекламой фитнеса.
 

 

В моем отечестве нет готического.
Готическое слишком уж человеческое.
Трепа-нация требуется патриотическая.
Имитация ампутацией лечится.
 

 

Готическим шрифтом, шарфом Айседоры,
Меня ударили пошлым, комичным.
Гламурные мальчики, платите наличными!
Смерть моя стоит дорого.
 

 

Неофиты стирали с могил граффити,
Как титры Юфита в некрофильме.
Я купалась в лучах софитов,
Как когда-то в крови графиня.

 

 

ПАУК ГРИША. ДЕТСКОЕ

 

Заведи себе паука,
Назови его просто Гришей,
Носи его на руках
До самой смерти в Париже.
 

 

Увидеть и умереть…
…И умереть в Париже…
Как чистоплотна смерть
Насекомого Гриши!
 

 

Так тебе не дано,
По причине размера,
Превратиться в пятно
После нестрашной смерти.

 

 

Я ХОЧУ БЫТЬ МАНЕКЕНОМ

 

Я хочу быть манекеном —

Бледным, длинным, без груди.

Бытие, что было бренным,

Оставляя позади.

 

Целлулоидным, кислотным

И тотальным манекеном,

Что был создан не животным —

Химикатами Маккенны.

 

Ни божественным, ни жено-,

Ственным, и не нежным в неглиже.

Я хочу быть манекеном,

Да и, впрочем, я уже.

 

Мир пластмассовый, как плен твой,

Мне приятен, мертвый век!

Каждый станет манекеном,

Кто давно не человек!

 

 

МУЗЫКА ПАХНЕТ ГАЗОВОЙ КАМЕРОЙ…

 

Музыка пахнет газовой камерой.
Гость приходит, но больше уходит (каменный).
— Может, выпьем джина с тоником?
— И только?..
 

 

И даже не хватит сил попрощаться.
Мы — обреченные возвращаться.
А что мы ходим, когда мы замерли?
Снимайте нас тогда на камеру!
 

 

Мы не люди, а культовые фигуры.
Мы скорее предметы архитектуры.
Мне сложно двигаться, когда я каменный.
Поставьте памятник!
 

 

Я буду стоять!

 

 

ПРОЛЕТАРШИЕ

 

Элита-телята в прилипчивом лете, в прудах Пролетарших, в агонии-гетто. Иных гегемонов не надобно славить. Их Армагеддонов стремятся возглавить попы хамоватые в майках Армани, Дугин бородатый с ордою в кармане. Такой неглубокий Булгаков лубочных рабов пролетарших ведет к многоточью. И август тщедушный, стремящийся ниц, прилипнет надушенный к Раш-Аушвиц, как майка кошмара к покойника телу, что будет застрелен братвой с Бирюлево, где ей заправляет лиловый Отелло. Вот этот сюжет как прилипчивый трип — звучит софт-репрессии репчик. Ты грезил так долго борьбою элит, так стань же кровавый ответчик!

 

 

В ПОДНОЖЬЕ ЖЕЛТЫХ ФОНАРЕЙ

 

В подножье желтых фонарей
Клубился черный мрак.
— «Как разгадать теченье дней?»
Об этом и мечтать не смей!
Доверься мне — никак».

 

Когда на мир спускалась ночь,
Он шел к лесной реке.
И каждый раз шептал одно:
«С кем мне спуститься в эту ночь?»
Конечно же, ни с кем!
 

 

Там простота уснувших птиц
И мертвая вода.
И ветер, падающий ниц.
— «Куда спешишь за ним ты вниз?»
— «Наверно, в никуда».
 

 

Еще не начата война
Безумия в глазах.
— «Так можно быть спокойней дна
И плакать с красного вина,
Пока все спит?» — «Нельзя».
 

 

Светало. Пусто и тепло.
Почти как у людей.
— «Где бы мне встретить их? — «Постой!
Так вот они, перед тобой.
А честно, так нигде».
 

 

Под куполом дневных лучей
Светлей была вода.
— «Так близко истина вещей.
Когда я буду полон ей?»
— «Поверь мне, никогда».
 

 

И воздух сух. И день пустой.
И свет мешал ему.
— «Зачем же мир такой живой?
К чему я вымучен собой?»
— «Представь, что ни к чему».
 

 

К подножью желтых фонарей
Сошла с небес звезда.
Он прочь бежит из этих мест.
Куда? Молчит. Снимает крест.
Молчит, что в никуда.

 

 

НЕТ, Я НЕ БАЙРОН

 

Бестолковые мальчики быстро стареют.
И становятся ближе к народу, хоть были снобы,
Те заложники посталкагольной судьбы,
Приодетые в нечто,
когда-то считавшимся модным.
 

 

И их любовницы дородные
Пьют целлюлитную природу
Как сок березовых Лолит.
Но этот сок не утолит
Климактерическую страсть,
Похожую на матерь-власть.
 

 

Я здесь опять о вечно-женском
Дегенеративного блаженства,
Где сам я рос, да перерос,
И в преступленье наказанья
Я истерических берёз,
Навеки сделал обрезанье.
 

 

Нет, я не Байрон. Я Делёз.

 

 

И СМЕРТЬ КАК ИНОСТРАНКА

 

Сентябрь. Ночь. Абсурд.
И смерть как иностранка.
Изнанкой наглых пальцев
Касается лица
Расстрелянный солдат.
То танцы судорог, то судороги танцев.
И танц-пощады нет. Смеется бес-пощад.
 

 

Я улыбаюсь вам. Пластмассовая кукла.
Глаза мои — стекло. И ноги — костыли.
Я вновь не умерла от боли и испуга,
До капли крови сок по городу разлив.
 

 

Уходит с полотна Мадонна, съев младенца.
Матисса рыбок горсть осыпалась с холста.
Залив картины, кровь заставила раздеться
Портреты. И тогда позналась нагота.

 

Искусство — что оно? Лишь форма оправданья.
Искусство есть всего лишь способ претерпеть,
Перетерпеть суметь позор существованья
И страх его узнать от страха не посметь.
 

 

А страх, как плотный хрящ,
он тоже не бесплотен.
Бесплотен героизм — не раздается хруст.
И сами от себя бегут тела с полотен.
И стаи мух летят за нами вместо муз.
 

 

Остались ты да я, солдатик оловянный,
На стойких костылях валюсь с нестойких ног.
Похожая на сок, стекает кровь из крана.
Похожая на кровь, течет по венам сок…

 

 

ТОВАР ПЛЕНИТЕЛЬНОГО СЧАСТЬЯ

 

Товар пленительного счастья
Ты лучше выдумать не мог.
На костылях старушки мчатся
И животы сбивают с ног.
 

 

И словно зверь многоголовый,
За чем-то очередь стоит,
Как будто зуд ее голодный
Товар желанный утолит.
 

 

На костылях старушки мчатся
В остервенелом полусне,
Чтоб никогда не просыпаться,
Здесь прячут истину в вине.
 

 

И ничего не прячут в пиве.
Выходит нищий из пивной,
Выходит пьяный и счастливый
И машет воблой золотой.

 

 

МЁРТВЫЕ РЫБЫ

 

В этот город, смотри, мы уже приезжали.
В этот город, смотри, мы уже возвращались
обратно.
Помнишь, эту же рыбу мы ели?
Хрупкокосточки рыбьи вот так же хрустели.
Помнишь, эту же рыбу мы ели когда-то?
Эту рыбу, смотри, мы уже узнавали.
 

 

Эту рыбу, смотри, мы когда-то уже узнавали.
И с большими глазами
вот так же она не смотрела.
И молчала та рыба как рыба,
как каждая рыба умела,
Как умеют все рыбы,
как каждая рыба молчала.
 

 

Как умеют все рыбы, как каждая рыба молчала.
Ей «алло!» в телефон вы кричите смешно
и напрасно.
И зелёная рыба тогда притворяется красной.
А на вкус вы подлог ощутите едва ли.
 

 

Было слово в конце, а в начале молчание рыб.
Да услышит его всяк имеющий уши.
Океан онемевший, себя превращающий в сушу,
Назревает кровавой рекой, образуя нарыв. 

 

Полюс севера лопнул. Все реки на север текут.
Север юга. Северюга проносится мимо.
Все дороги ведут и выводят из Рима.
И голодные рыбы по мёртвому морю плывут.