Журнальный мир

***

в последнее детство…
перед прыжком в ржавую рожь взросления,
ты умираешь от заражения
мысли.
испускаешь иллюзии, как каракатица
невесомое облачко чернил, хотя
тебя никто не преследует.
так будущее сливается с настоящим, так
небо и море — любовники —
сливаются в мнимой черте горизонта,
и это похоже
на синюю кастрюлю
с синей крышкой, неплотно прикрытой,
а внутри
варится янтарный осьминог солнца.

ФОТОГРАФИИ ОСТРОВОВ

ребенок не научился прятать разочарование.
а лес наполняется снегом,
как вены холестерином,
наш домик в деревне — ковчег для четверых
и всей свиты:
собака, кошка, нутрии, куры,
теленок в закутке,
а лес наполняется снегом,
как память белым мокрым пеплом
прожитого, но почему же я ничего не могу разглядеть?
трактор чистит дорогу мощной клешней, фырчит, тарахтит,
а электро-глаза без век и ресниц дрожат,
как у краба, на спицах.
зачем я приехал сюда — в холодную белизну —
писать новый роман?
улитка с ноутбуком. здесь настоящая зима,
ее можно потрогать пальцем —
как спящего гризли — аккуратно выломав лед в закупоренной берлоге:
чувствуешь запах прели и мокрой псины, ягодное дыхание?
бессонный зверь, я вернулся к тебе,
жить с тобой в гудящем тепле,
есть жаренную картошку,
цедить сироп твоих золотых волос,
просто так касаться тебя
не ради похоти или продолжения рода,
и разбирать по утрам монотонный бубнеж вьюги.
я смотрю на зиму из твоего лица,
все мы прячемся
за толщей стекол-одиночеств,
смотрим в иллюминаторы,
и зимняя ночь проплывает мимо
и над нами словно круизный лайнер,
там созвездия-миллионеры пьют квазарный сок
и щебечут непонятные фразы на языке
черных дыр,
а лес наполняется нашими стеклянными трофеями, статуями,
милым бессмыслием, мельтешат белые хлопья,
но не твои ресницы — осмысленные жнецы
с шелком, серпами и сажей. 
все эти воспоминания — фотографии островов. на некоторых есть мы.
но мировая необитаемость сводит с ума
и я уже смотрю на мир
в прошедшем времени, как звезда,
испустившая свет
и свет вернулся к звезде,
отраженный от будущей монолитной тьмы.
любимая, мы одни. и лисица кричит в лесу — так издает писк
наш старенький картридж на принтере.
распечатай же зимние вечера, где есть мы, наша семья,
пока зимний лес заполняет меня,
сколько же священной голодной пустоты
снаружи и внутри, 
готовой принять любой осмысленный хлам, звук, лик.

Я ЖГУ ЧЕРНОВИКИ В ТВОЕМ ЖИВОТЕ

Е. Н.

разжуй виноградную косточку чувствуешь терпкость и горечь
женщина с прозрачным животом
и чугунным корсетом
я жгу свои черновики пока ты
скульптура богини очищенная
от мраморной скорлупы
куришь тонкую гадость с ментолом
выдыхаешь неумело дым
шкура белого медведя скользит под нами
но не рычит
колется как парик давай потанцуем включи джо дасена
голые и смешные пока снегопад
за громадным окном
затирает ластиком тьму соскребает ножом
ворсисто-коричневые каракули виноградника
ты разлила вино на скатерть на меня
тест для любовников но нам все равно
все равно
мы в горячей извилистой коре моего мозга
долгоносики поедаем целлюлозу
а желтый дятел полнолуния
терпеливо и настойчиво долбит стену
перфоратором сквозь паузы
между мелодиями дрожат часы
соскальзывает наискось плазма экрана
обои трескаются отрекаются
вздуваются пузырями но нам все равно
нам все равно
мы танцуем под джо дасена чем заняться еще
глупым любовникам в январе

когда время праздников отпусков и каникул
и наши не общие дети лепят снеговиков
у родственников
осколками близких людей мы разбиты
это ворованное время ты возьмешь мое
а я твое
и у нас будет алиби модная буржуйка
из чугуна и стекла
и медвежья шкура и вино
мы внутри медленного урагана
времени нашли слепое пятно
и завтра придется стирать скатерть
выбрасывать пепельницу
переполненную окурками
сердце переполненное разочарованием
скрывать следы преступления
мой запах на твоем теле тля на розе как дети
а сейчас я смотрю в твои глаза
и вижу в них вечность
зеркала накрытые темно-бронзовым
покрывалом
et si tu n'existais pas я бы искал тебя
в других глазах плечах
попах но я рад что сегодня нашел тебя в тебе
женщина с прозрачным животом
и ночным зазеркальем
в карих каштанах ты дерево
сексуальная лиана я рад
что мы случайно стукнулись лбами
в плюшевых пещерах жизни и лжи
ползая на карачках по семейным делам
виноградная гроздь лица из тебя бы
вырезать виолончели
или приклады для охотничьего ружья
я жгу черновики
в твоем животе пока ты дремлешь
положив голову на мою грудь
снегопад за окном впитал нас
точно кожа оливковое масло
теперь снегопад целый месяц будет
транслировать нас
танцующих на зыбких экранах
хвастать прохожим
что видел нас но никто не поверит
да и кому какое дело до
ми
ре
глупых любовников в январе

ЛЮСИ В НЕБЕ С АЛМАЗАМИ

завораживают иные спецэффекты,
когда ускоряют время на экране.
вот яблоко лежит на тарелке
и прямо на глазах
увядает, темнеет, проваливается в себя,
ссыхается до размеров огрызка,
похожего на почерневшее ухо мумии.
вот стебли маков
зелеными спицами прокалывают землю;
раскачиваясь, тянутся к солнцу,
распускаются траурно-рдяные бутоны…

и я фантазирую машину времени.
смотрю на школьное футбольное поле —
что же здесь было раньше?
до сломанных скамеек,
до звездистого асфальта и грязного бетона?
отматываю годы назад…
набухает речушка — зеркальный флюс,
вытягиваются деревья, как зеленые якоря;
вот по тропинке пролетел велосипедист,
кошка слопала мотылька,
а это — семейство ржавой лисицы.
шныряют зайцы, шастают грибники,
вот потянулись мрачно-задорные войска
грязно-металлическим, тяжелым оползнем.
отматываю еще назад,
во времена, когда еще нет тебя,
нет Канта, Паскаля, Цезаря, Иисуса,
нет никого из великих и ужасных,
одни мясистые хвощи
и первозданные джунгли
тянутся плотным, многоуровневым кошмаром…
и что же я вижу?

сквозь перламутровую муть
спрессованных времен
я вижу обезьянку Люси.
валко, осторожно пересекает
открытую местность,
похожую на заброшенное футбольное поле,
и я невольно начинаю за нее переживать,
озираюсь,
не затаился ли леопард?
а Люси бредет, согнувшись.
тощая, плечистая, с пугливыми глазами
под широкими надбровными дугами.
давай, Люси, пока еще светло,
доберись до леса…
а вечером Господь вернется с работы
из депо лунных трамваев,
весь измазанный мазутом черных дыр
с запахом крепких квазаров.
заглянет на планету, точно в террариум,
проверит камеры наблюдения:
нет, ничего интересного не произошло —
одна кровь и цветы, цветы и кровь.
скучно. когда же, о боги? когда?
а обезьянка Люси благополучно пересекла
поле кошмарных снов,
поле тигриных лилий.
и под жадно бьющимся сердечком
уже теплится невероятная вероятность меня…
как это чудесно — быть незаметным.
как это чудесно — оглядываться…
и, уверен, даже Господь не знает,
чем закончится наше приключение.