Журнальный мир

СЮЖЕТ ПОВТОРЕНЬЯ ЧУДА

Сюжет повторенья чуда. Под Рождество.

Из детства. Из ниоткуда. Из ничего.

Из запаха мёрзлой хвои. Из слёз свечи.

И только для нас с тобою. И мы молчим…

Сюжет повторенья чуда. Горит звезда.

Услышь — через ниоткуда и никогда:

Вы были всего лишь дети, и столько лет

Вы жили на этом свете. И вот вас нет.

Мы снова молчим о главном. И мы одни.

И вечер в движенье плавном зажёг огни

На всех площадях прощаний, на всех путях

Несдержанных обещаний. И прочь летят

Стихи, разговоры, вздохи. И ни о чём

Крутой разворот эпохи. И за плечом

Из ночи, из ниоткуда, из синевы —

Сюжет повторенья чуда — бредут волхвы.

ПОТОКОМ АССОЦИАЦИЙ

Не надо писать баллад. Избавьте меня от сюжета. Эпоха выговорилась. Время сошло на нет. Как это было давно — Как это было — Как это — Как — …Пустота тебе смотрит вслед.

Как это было давно — Как это было — Как это — Как — Порастает быльём, бельём, болью… Чем-то ещё. Глупое сердце не попадает в такт. Посыпают солью прошлое с чем-то на Х и обязательно через плечо. От Питсбурга до Нью-Йорка начинает путь Андрий Варгола. Пока мы не знаем, чем это будет потом. От плясок святого Витта до рок-н-ролла с чем-то на Х с непреходящим винтом. На чьих-то немых могилах цветы ржавеют, на чьих-то костях безымянных всходит поп-арт. Как это было — Как — я рассказать не сумею, тупо тасуя факты колодой карт. Но Время видимо спит, завернувшись в бархатное подполье, время, где зреет СПИД или гниют стихи. Ангелы кормят птиц человечьей болью с доброй слепой, возможно, на Х руки. Небо пока плесневеет — час до рассвета, не открывай — пока не пора — глаза. Как это будет — Как — Как это будет Это? — Я не смогу придумать — не то чтобы рассказать. Твоё Берлинское детство около 1900 года. Его Еврейское детство около никогда. Наше Берлинское небо, высокое, как свобода, и ангелы в это небо летящие сквозь провода. О, я хотел бы пусть много и ни о чём, и случайно, но чтоб цепляло и билось, чтобы рвалось и несло, больно и горячо, и нестерпимая тайна, и чтоб хоть кого-то однажды это спасло. Но. Не надо писать баллад, вернёмся к формату списка, пусть категории Х, может быть, ХХХ, небо над головой — так далеко, так близко, как далеко и близко от святости до греха. Льюис Аллан Рабиновиц begins the journey from New York to Long Island. Люис Алан Рабино… Время склюёт слова, как птицы голодные зёрна, переведя привычно божий дар на говно. Без ужаса нет любви, ведь каждый из ангелов страшен, как написал поэт, всякое лыко в строку, как написал поэт, который уже неважен, с дырочкой в правом виске или же в левом боку. Без пошлости нет стиха, ведь из такого сора, ссорам и дрязгам вслед, ссорам и дрязгам встреч, вечно растут стихи — как лес или как город, как оправданье всему — тёмная наша речь. Как от двойной любви лечат электрошоком, как у кого встаёт снова не с той ноги, через тебя течёт грязным (святым) потоком то, что зовут душа, то, что зовут стихи. Снова душа летит в Гарленд, а может, в Гарлем, сколько ненужных слов снова рождает боль. Ангелы кормят птиц (снова на Х): стиХами; прошлое извлекут и нарекут судьбой. Откоррректируй зззвук, жми на педаль дисторшн, неба, возможно нет, но прокатись в Берлин, мир — он всегда прекра… впрочем, сегодня тошен, пусть он родит опять мой идеал и сплин, снова семь вёрст и вверх — до бытия от быта, до синевы небес в новорождённой листве. Быть только звуком… буквой, выпавшей из алфавита. И ничего не хранить, кроме музыки в голове…

Я ИГРАЮ В ПРИДУМАННЫЕ СЛОВА…

Я играю в придуманные слова

(для придуманных чувств придуманные слова),

по утрам у меня болит голова,

и меня мало-мало, едва-едва.

Я играю на нервах в четыре руки,

в четыре левых кривых руки,

и всегда выигрываю в поддавки,

а судьба выносит на край строки.

О, мой край, мне положенный Богом рай,

край строки, остро сточенный веком рай,

вдоль по лезвию рая — такая игра,

и, как следствие края, строка остра.

Вот моя распаханная юдоль —

остро выгравированная ладонь —

в шрамах строк, как октава от до до до,

расстоянье от каждого до никто.

Я живу за моей спиной, за стеной,

я играю в придуманное не мной,

за стеной дневною, ночной спиной —

мне темно мной придуманное окно.

Я играю в придуманные края,

для никто придуманные края,

и, пространство слов по ночам кроя,

я порой не знаю, где я — не я.

Я шагаю в придуманное окно,

для не я придуманное окно.

За стеной дневною, ночной спиной —

только я и я, что придуман мной.

ПОПЫТКА РАЗВОПЛОЩЕНИЯ

Не чувствовать себя никем.

Я чувствую себя никем.

Отговоривший вечер нем.

Холодный ветер на реке.

Жизнь разбежалась по воде,

Кругами, по пути к беде.

Я привыкаю жить нигде,

Кругами по беде-воде.

Кругами вдаль издалека

Я привыкаю жить никак,

И рвутся в клочья облака,

Не попадая ветру в такт.

Кругами по воде не к тем,

По темноте, по пустоте,

Круги, которые не те.

Я привыкаю быть вне тем.

Вне тех, которые во мне,

Вне тех, которые вовне,

Вне истин, тонущих в вине,

Вне сна и дна на дне во сне.

Кругами или же никак,

Круги, которые не в такт,

Круги, которые река,

Круги, которые века,

Изникуда, издалека,

Я чувствую себя

пока…

КАМЕНЬ, НОЖНИЦЫ, НЕБО,

ПЕРО, БУМАГА…

Рельефом стиха для слепых,
словно азбукой Брайля,

Исколотый мир внутри,
расколотый мир снаружи.

А в окнах Берлин иль Париж,
которые мы не брали.

А в зеркалах пустоты
голубые весенние лужи.

Мы вычеркнуты из времени,
даже порой из быта,

Мы вилами по воде написаны — прочитайте:

Здесь лишь неприличные буквы,
изгнанные из алфавита,

Наименований таких не сыскать на карте.

Что мы взрастили в душе —
вряд ли кого утешит,

Разве что боль через край —
давай, подставляй стаканы,

Может, рассмотришь:
что там за смертью брезжит?

Снова моря-океаны да дальние страны?

Те, что из времени выломались, —
не помнят.

Выписавшиеся из речи — бредут молчаньем:

Кто в зазеркалья, кто в заоконья омут,

В вечность безвременья, в маятника качанье.

Выдох на вдох — новая точка отсчёта,

Что обретают в пространстве последнего шага,

Сыграй напоследок, это из детства что-то:

Камень, ножницы, небо, перо, бумага…

ПАМЯТИ ДЭЛМОРА ШВАРЦА

Это виски рождало странное послевкусие.

Что мы знаем о мире, чтоб от него отказаться?

А над домом Дэлмора Шварца
пролетают канадские гуси,

Но как мало всё это касается Дэлмора Шварца.

Сны ведут к обстоятельствам.
Это полный лехаим.

Нарисуй новый круг, пусть получится лучше.

Сквозь осеннее небо мы листвой облетаем,

Просыпаемся снегом сквозь зимние тучи.

Жить судьбою героя —
о наивность создателя —

Облетать, просыпаться…
облететь и проснуться,

Вьется путь постижения к неизбежной утрате

Голубою каёмкою от разбитого блюдца.

Мне однажды приснится —
что тобою не сказано.

Это виски рождало… ни при чём это виски,

Сны и небо забытого кем-то рассказа,

Переводы души. На иврит. На английский.

Сны. И небо. И память. И боль послевкусия.

И сушняк поутру. Неизбежная жажда.

А над домом опять пролетают канадские гуси.

И для Дэлмора Шварца это всё-таки важно.

О НЁМ, О НЕЙ, О НАС

Кто-то вживается — и выживает,

Он: выживается — и обречён.

Что-то под веками тает и тает,

Что-то щекам горячо.

Он неуместен, точнее — невместен,

Он невменяем в контекст

Времени, племени, области, веси —

Здесь — и округ и окрест.

Небо накроет движенья прохожих —

Гулкий чугун пустоты.

Он не проходит, он просто похожий,

Он — это, собственно, ты.

Ты у окна с телефонною трубкой,

В профиль, а может, в анфас —

Вписана в вечер обманчиво хрупкий:

В вечно, в случайно, в сейчас.

Окна открыты из вечера в вечность,

Крыши покаты в закат.

Но тишина не взрывается речью —

Мёртв детонатор звонка.

Обогати нарративом молчанья

Дно городской тишины.

Комплекс отчаянья, чаянья, чая

С рижским бальзамом, вины.

Миг одиночества, век отреченья,

Может быть, наоборот.

Искус влеченья, леченья, печенья —

До причащенья даров.

Мир неуместен, верней — невменяем,

Вечный — для всех и ничей.

Да, мы вживаемся и выживаем.

И забываем, зачем.

НЕ-БЫТИЕ, ВНЕ-БЫТИЕ, ЗА-БЫТИЕ

Буксует жизнь в раскисшей колее —

Не-бытие, вне-бытие, за-бытие,

Ты строишь мир, материю кроя

Не-бытия, вне-бытия, за-бытия.

Ты зодчий, а быть может, ты поэт,

А впрочем, может быть, тебя и нет.

Дырою чёрной вписан в пустоту,

Дорогой торной в сторону не ту

Ты движешься — или наоборот:

Она в тебя и сквозь тебя идёт.

Ты просто слеп, хотя и не Гомер,

Уютный склеп спасительных химер

Живёт в пространстве, где жила душа —

Стихи по стенам тенями шуршат.

Первоначальный лепет в склепе стих.

И смертный трепет твой рождает стих —

Нить Ариадны — сквозь золу и мглу

Выводит к Лете. Видимо, ты глух.

Хотя и не Бетховен. Звука тьма —

Не-музыка, сводящая с ума,

Не-мука, только тягостная бредь,

Не-бытие, не-житие, не-смерть.

Бесплотный зодчий внутренних теней,

Ты жертва порчи. Видимо, ты нем.

Хоть и не Хокинг. Немота права.

И немота рождает не-слова.

Материя теней и пустоты,

Не-музыка — не-мука не-мечты,

Не-слово, где сказалась не-душа,

Не-бытие, где всё за нас решат,

Вне-бытие, где нам не быть потом,

За-бытие, отлитое в бетон.

ПАДАЕТ МЕДЛЕННЫЙ ДОЖДИК

«Ojos de perro azul»

G. M.

Боль становится прошлой.

День безвозвратно прожит.

Падает медленный дождик.

Ты чувствуешь небо кожей.

Ты чувствуешь небо… Это,

Должно быть, неповторимо,

Когда поворот сюжета

Уводит героя мимо

Счастливого счастья в браке,

Заслуженного наследства…

Глаза голубой собаки —

Сюжет вырастал из детства.

Герой вырастал из грима,

Спектакль вырастал из зала,

И смерть проходила мимо,

А жизнь иногда спасала:

Глаза голубой собаки —

И чудо почти неизбежно.

Пространство листа бумаги

Так бережно и безбрежно —

Для Бога или для бега

По тающей акварели,

Как запах арбузный снега,

Как небо в Твоём апреле. —

Одетый не по погоде,

Ты чувствуешь небо плотью,

И это уже не проходит.

И падает медленный дождик.