Журнальный мир

ПЯТЫЙ УГОЛ

Похудевшей страны посерёдке

вдруг сгодился в какой-то момент

первоклассной девчонке в подмётки

заглянуть в ресторан на предмет,

где нечастым гостям, безусловно,

рад гарсон, с головой как лингам,

неудобоваримое слово

выговаривает по слогам,

у рояля певица распелась,

Пугачёвой седьмая родня,

но восторгу души, Ваша светлость,

не хватает сияния дня,

в подворотне – вина батарея,

за углом, знай себе открывай –

там сирень, и пространство добрее,

если сделать потише трамвай,

древнеримского форума вроде –

две скамейки и ржавый ниссан,

лепота, а схлопочешь по морде –

так ведь врежешь кому-нибудь сам,

по периметру правда нагая

выбирает сомнительный путь,

это лифчики – все расстегаи,

только джинсы никак не стянуть,

на природе становишься чище,

испарилась куда-то герла –

тянешь к верному счастью ручищи,

а оно не идёт из горла.

СПАСИБО ЗА РЫБУ

Пробоины стряхнув с плаща,

решились на разбой медузы,

задать копчёного леща –

пловца за буем отволтузить,

за то, что выпил и храпит,

напрасно эспераль вшивали,

так, в пику «шахматам рапид»,

крадётся техника шибари,

чем тоньше кожа, тем грубей

насилия размах целинный,

а в небе – пьяных голубей

фальшивый жемчуг в глицерине,

в заливе наших бьют ключи,

трепещут рифмы на кукане,

для ослепительной ничьи

добро должно быть с Мураками,

лафа свободному стиху,

его подружкам, а могли бы

в тройную угодить уху,

как нецелованные рыбы,

что на базаре за пятак

продаст пацан в рубашке рваной,

и, спрятав денежку, никак

кулак не вынет из кармана.

СИСТЕМА НИППЕЛЬ

Налево – созвездий пасущийся скот,

направо – вселенная лезет в бутылку,

с Венеры на Землю смотрю в телескоп

и всякую тварь узнаю по затылку,

когда-то стремительных гор буруны

в огне и дыму уходящих под воду,

ловлю очертанья родной стороны

по люрексу рек и руинам заводов,

где каждый голыш Евтушенко воспет,

и даже немого поймают на слове,

сквозь дыры от запуска новых ракет

протянуты тросы в озоновом слое –

гудят по ночам, за струною струна,

как в шахте устройство её стволовое,

луны хачапури, и чайник слона,

и плащ каракатицы над головою,

любая успешка мечтает ферзём,

воюет надежда с мучительным страхом,

и космос – блестящий его чернозём,

фантазией Гаррисона перепахан,

как дождь из лягушек, и это пройдёт,

но вечность запомнит мои позывные,

где ландыш, на старте, ушами прядёт,

и ноют от сладкого пни коренные.

ЭФФЕКТ МОТЫЛЬКА

Хоть этот мир безжалостно двоичен –

порядок в единицах и нулях

великим Леонардо не довинчен,

и наверху, и в храме, и в яслях,

не всё мирянам в тютельку, что свыше,

порой, и вовсе полный снос башки,

отсутствие начинки не колышет

убожеств, обжигающих горшки,

чем непотребней фишка, тем секретней –

кусок планеты, брошенный в огонь

не тем концом, как фильтр сигаретный,

прикуренный случайно, распатронь,

опять монахи складывают в страхе

новейшую историю в скитах,

где Русский мир – верхом на черепахе,

и первый аквапарк – на трёх китах,

любимая, и я в пролёте трошки,

рассчитанный галактикой другой,

поэтому – серебряный твой Лёшка

к последнему обеду дорогой.

ИДУ НА ВЫКЛ

Друзья, пока свободою пылим

по чердакам, есть повод для насмешки,

не прилепился к Леду Цеппелин –

разъехался разъём китайской флешки,

расстроенная женщина в летах,

которой всё на свете полосато,

исполнила на мартовских котах

оттаявших газонов Травиату,

везде попса, откуда ни копни,

один БГ сочувствия не просит –

пошмыгивает носом из копны,

как суслик из люцерны на покосе,

другой, в наколках, щёлкает хрящом,

другая хорохорится, как дервиш –

но центнер так от тяжести смещён,

что галоперидолом не удержишь,

а кто-то, очумелый от муры,

язык свой к микрофону приморозил –

катает в глотке злобные шары,

подрагивая нервно, как бульдозер,

ковшом губищу тоже раскатал,

а я давно тоски такой не мыкал,

пока скакал с канала на канал,

добравшись, наконец, до кнопки выкл.

ВТОРАЯ ЛЫЖА

Жизнь – лыжи, а не вздохи на скамейке,

безмолвствует мобильник-старичок,

электроток, прокисший в батарейке,

к процессору от симки не течёт,

жизнь – вилы, значит, есть ещё затраты

на мат, на эполеты, на лету

окинешь лес, и поле виновато –

не уберёг такую красоту,

судил других всегда, по крайней мере,

провыбирался – эти или те,

скользит по снегу ветер на фанере,

и солнце, как пингвин – на животе,

и, втягивая хвои запах горький,

просроченной рябины ледяной,

вторую лыжу ищешь после горки,

униженно хромая, на одной,

вечерняя молитва тает в ухе,

мотивчик из Мудищева Луки,

и ёлки, как обиженные шлюхи,

кривляются, ломая каблуки.

ЗАРОДЫШ

Детство пахнет хлоркой и карбидом,

жвачкой из гудрона и борщом,

на второе – первое либидо,

по спине портфелем, и – прощён,

держится в стране ошибок стойко

средней школы терем теорем –

ты же переносишься на стройку,

градусник о брюки натерев,

ловко притворяясь будто ранен,

проверяя небо на испуг,

на подъёмном выпендрился кране,

чтобы совершить смертельный крюк –

ветру по стреле стальной навстречу

и обратно, с ласточками в такт –

этот цирк запомнится, конечно,

девочкам, особенно антракт,

как, с котами засранных песочниц,

ржавых урн во всю величину,

проверяет жизнь тебя на прочность,

только непонятно почему.

ЧУВЫРЛА

Ближе к снегу осины опали,

чтоб вцепиться друг в друга затем,

некрасивая девушка Галя

хоть сегодня давай без затей,

грациозно сбегаешь с пригорка,

обольстительно моешь полы,

но слеза от календулы горькой

закатилась луной за полынь,

говоришь, что не надо, а нудо,

перебрать бы по новой пшено,

в эту рамочку просится чудо –

вот окно подходящее, но

прогремел грузовик урожая

по гранёным стаканам дождя,

только лихо за фунт дорожает –

дешевеет по воле вождя,

в мегаполисах зомби и крейзи,

им хана, ну а мы-то цветём –

вот в таком, надо думать, разрезе,

вот каким, понимаешь, путём,

чтоб за каждую ссадину Гали,

как до этого лет пятьдесят –

наши парни рога посшибали

у залётных оттуда ребят.

CA VA

Коллизий жизненных писаки

застыли в небесах понуро,

скажи-ка, Siri, как там Псаки,

не сдулась, после перекура,

друг другу всовывают совы,

а я бегу от нарратива,

туда, где ждёт бутылка «псоу»

и канделаки гильотина,

то густо в закромах то пусто,

последний золотник истратил,

кому принадлежит искусство,

Аляска и бычки в томате,

ушкуйникам, что силы копят,

треску коптили с Третьим Римом,

удастся ли сберечь, как кофе –

часть с молотым и растворимым,

пока последний вождь не сбрендил,

не важно, кто кому засадит,

в России новые медведи

ревут и платят за детсадик,

сквозят просаки и прорухи,

лишь прошлое творится споро,

когда то в том, то в этом ухе

позванивает у сапёра.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Рискует человечество опять

сползти с материкового матраса –

не надо это дважды повторять,

мне повторять не надо по два раза,

не перепутай гжель и хохлому,

с красавицей присаживаясь рядом,

что ласково встречает по уму,

уму, и бьётся сердце ямбом, ямбом,

с перебродившей клюковкой в крови,

готовая во мне увидеть ровню –

истёк слюной срок годности любви,

и выцветший штрих-код поводит бровью,

играть в песочек руки коротки,

зато скользить не будут мокасины,

у клумбы подрезаешь коготки,

и георгины лечишь от ангины,

прошёлся дождь, облезлый и хромой,

грачи в полях просыпались, как гречка,

а ты разводишь муры с шаурмой

и объезжаешь ёжиков по встречке.