Бонни и Клайд

Я боюсь, это небо когда-нибудь всё же уснёт.
Я боюсь, эти звуки умолкнут и руки твои не обнимут.
И за тем поворотом, где дом мой, на кольцах гаррот 
Задохнутся столетья, мишенью избравшие спину
Персонажа с условным рефлексом выискивать толк
В женском «буду любить». Пробираясь по крышам истерик,
Я базируюсь снайпером и контролирую торг
Палачей с адвокатами. Каждая тля, из статеек
Понабравшись всей чуши о белом и чёрном, вполне
Рассудить себе может, что мы с тобой пара злодеев.
Пусть не киногерои, так лучше! И в этой войне,
Если ты мне доверишься, мы отыграться сумеем
На техасских бастардах… Но май накормили свинцом,
По обугленной коже кочует созвездие Гидры.
Между жизнью в неволе и мёртвым любимым лицом 
Что б ты выбрал?

Я боюсь, это небо когда-нибудь всё же уснёт…

Докажи

Докажи, что правила все просты:
у любой планеты есть север; дом –
там, где мама или, возможно, ты
(если хочешь). Дышится здесь с трудом,
на орбите чёрной дыры. Отсек 
с кораблём в трофей превратился дна. 

Я брожу по снам, я кружу во сне,
я схожу с ума.

Я схожу с ума от боязни жить
в камуфляже сером из волчьих шкур.
Ты проверил стропы и крепежи,
ты надел скафандр. И по щелчку
карабинов сумрак меняет лик  
(что дурак, что гений – родство дорог).

Докажи. И внутренний твой двойник 
не взведёт курок.

Обещай вернуться, пусть на словах.

«Даже в бездне скрыт отголосок звёзд.
Я тебя… ты знаешь…» – и астронавт
перерезал трос.

Всегда двадцатилетнему тебе

Хоть планов громадьё, а делать лень
Какие-то закладки в книге судеб.
Мне двадцать лет. Меня вот-вот разбудят,
Перенесут на высшую ступень.

Февраль встречает талою водой.
Нашла награда главного героя –
Тому ли Леонардо к изголовью
Подкладывают сыгранную роль?

Он с каменным лицом начертит знак
На розовой ладони блудной музы:
В семнадцатом нас выпустят из вуза
С избитой специальностью «дурак».

Отпразднуем. Сконьячимся к чертям.
Погасим свет и под пластинку Боуи
Займёмся странной вражеской любовью,
Друг друга разрывая пополам.

Возможно, привирают зеркала,
Но я читать с зеркального не мастер.
Ты снилась мне, ложась червовой мастью
На список тем – начало из начал.

Часы покажут март. Я докурю,
Перетасую пункты в завещанье.
И, зачеркнув последнее прощанье,
Оставлю место первому «люблю»…

Искусство Дзена

Закутать в август худые плечи,
Уехать поездом на Алтай.
И целый месяц итожить вечность
Искусством дзена, глотая чай
Оттенка ржавчины; слушать горы:
Быть может, важное сообщат.

Не возводить в третью степень горя
Тоску по дому и по вещам.

Составить травник, забыть про время,
Вдыхать соснянку и медонос.
И просыпаться, себе не веря,
Бок о бок с медной копной волос,
Щекой солёной, рядком веснушек,
Губами – слаще заморских яств.

Сидеть, подставив заре макушку,
Не распускаясь, не шевелясь.

Шаманить где-нибудь среди скал и
Под скифский гомон ручных цикад
Куски отламывать, зубоскаля,
От солнца, жёлтого, как цукат,
От неба синего – по-китовьи,
С хребтов стекающего в Катунь…
Везти подарком в своё низовье
Неизмеримую высоту.

Сон во сне

Семнадцатого лета жуткий сон:
как будто я теряюсь между улиц
и в пабах с незнакомцами целуюсь,
не спрашивая подлинных имён.
У анонимов схожие черты –
подобие, пугающее разум.
И я кричу от лиц однообразных,
от их заветной жгучей пустоты,
но голос отдаётся тишине.
Сражённая раскрывшейся мне тайной,
я умираю в комнате зеркальной
и снова просыпаюсь в том же сне.

Я не спиваюсь. Я вот так лечусь

В отличие от бога я – не бог.
Но богово безумие заразно.

Я наловчился щуриться вполглаза,
Чтобы глядеть вселенной между ног
И краем уха слушать трескотню
Горящих дров ли, душ, земного пульса.

Я сам в себе и умер, и проснулся,
Срывая голос, словно простыню
Небесной черни; сглатывая грусть
Кадычным яблоком. Здесь лежбище – не ложе.

Родная, не тревожь. Себе дороже.
Я не спиваюсь. Я вот так лечусь.

Нукке

Есть пиджак на выход и два лакея,
Фляжка спирту, конь и большой шатёр.
Ты ко мне придёшь непременно, фея. 
Я – наглец, я – падальщик, я – актёр.

Я зело хитёр (мой чванливый зритель
Сыт по горло сказками о добре):
Он с надеждой входит в мою обитель,
Он желает сдаться моей игре.

На цилиндре – туз, под цилиндром – бездна
Душ продажных: зал откровенных сцен.
И тебя здесь также своё ждёт место
По одной из самых завидных цен.

Зубоскалит влага на коже смуглой.
Мезальянсом тянет из-за кулис.
Ты рискуешь стать моей лучшей куклой.
Ты уже шагаешь со мной на бис…

Зима уходит, я остаюсь…

Читаю много. Взахлёб глотаю
вприкуску с кофе страницы книг.
Когда луна за окном растает,
когда погаснет в углу ночник,
тогда включаюсь, недоуменно
гляжу на утро, как на Христа;

границы микро- моей вселенной
вдруг вырываются из холста:
вот дом напротив и переулок,
и дворник сонно метёт асфальт,
не предназначенный для прогулок
басящий май, разучивший альт,
внезапно голос ломает звонко,
взрывает город приветом птиц,

меня – не женщину, – полусонка,
неволит тут же сменить сто лиц,
остановившись на самом главном,
украдкой стянутом у зеркал:
я улыбаюсь улыбкой мамы
в ответ на зимний кривой оскал –
ну, будет, свидимся через лето.

Ты старше – значит, чуть-чуть мудрей
и понимаешь, что сколько света
ни выжимай, ни кури, ни лей
на пробуждающихся от спячки,
они твой свет перекрасят в тьму.
Весна сочнее, живее, ярче.
Она – по сердцу, не по уму.
Нет, не итожит, а предлагает
и даст попробовать сны на вкус,
когда луна за окном растает…

Зима уходит, я остаюсь.