Журнальный мир

СВЕКРОВЬ

Старый двор в затерянной станице.

Гладит небеса уставший взгляд

женщины, с которой породниться

выпало мне много лет назад.

Вот она скрутила листик мяты,

и о чём-то мирно тарахтя,

села. И на лавочке дощатой

вытянула ножки, как дитя.

Личико – мочёная грушовка,

лисий нос, в глазах тепло и дым.

Помнится, меня колола ловко

словом, будто гвоздиком стальным.

Зной кружил над крышами уныло,

и пока в кастрюле грелись щи,

сыну между делом говорила:

«Ты, родной, другую поищи».

Сын смущался, я кривила губы

и крутила пальцем у виска,

слыша, как гудят недружелюбно

сонные мушиные войска.

Но остыла прежняя гордыня,

словно каша в глиняной печи.

Между нами стол, тарелка с дыней

прямо со свекровиной бахчи.

Злость ушла и больше не тревожит,

сгинула моя дурная прыть.

Я гляжу на сухонькие ножки

той, с которой нечего делить,

на закат, где небо безмятежно

греется и греет до зимы.

Чувствую, как в душу лезет нежность,

и не отмахнуться, чёрт возьми.

РОСТОВСКАЯ СЛОБОДА

Выйдет месяц из тумана над ростовской слободой,

где лягушки окаянно голосят наперебой.

Справа – злачные широты, слева – сельский магазин.

В нём резиновые боты, пиво, антикомарин.

Прямо – сотка кукурузы, дальше Ленин-часовой

и фонарь лежит на пузе с перебитой головой.

Тьмой колхозной помыкая, свет рубя напополам,

ночь ползёт глухонемая по незапертым дворам.

Поглядишь, как звезды пшёнкой сыплет небо на крыльцо,

тяпнешь рюмку самогонки с молодильным огурцом

и, укутавшись рогожей, будешь спать мертвецким сном,

ни секунды не тревожась, не жалея ни о ком.

Спи, Алёша, в сладкой хмари, мучай храпом слободу.

Спи, покуда Змей Тугарин не собрал свою орду.

ПОД БУГУЛЬМОЙ

Закрой глаза. Однажды будет встреча

в каком-нибудь кафе под Бугульмой,

где пресная баранина и гречка,

заправлены остывшей тишиной,

где публика до мая разлетелась,

сквозняк и пыль пасутся у двери.

Мы снимем медовухой онемелость,

и всяких пустяков наговорим,

чтоб жизнь глядела весело и пьяно,

и сдержанность была невмоготу.

А месяц вынет ножик из кармана,

ломтями накромсает темноту.

Нас вынесет на улицу к воротам,

к мангалу, где дымок нетороплив,

где мы сойдём с ума бесповоротно,

друг друга в этом месте отпустив,

чтоб сутки бредить в местном пансионе,

дразнить судьбу, вытряхивать суму,

любить взахлёб, очнуться, и спросонья

не вспомнить ни себя, ни Бугульму.

В БОЛЬНИЧНОЙ КЛЕТКЕ

В больничной клетке ветер дул из окон,

покуда пеленая солнце в кокон,

январский полдень плыл, не торопясь.

Хромая санитарка из Тамбова

ломала тишину ядрёным словом,

и тряпкой по углам гоняла грязь.

Я думала: «Прорвёмся – выпал повод.

Вот только б не вошёл в палаты холод,

и врач не нашаманил нам беды.

Вот только б не просили больше денег.

А жить начнём, Алёшка, в понедельник,

когда уйдём из пасмурной среды».

Здесь веяло то плесенью, то скукой.

Я шла из гардероба, мыла руки.

Вот мёд, вот сыр, с ним запах костромской.

И выстрелом казался голос рядом:

«Не нужно, мама, стены мерить взглядом.

Не нужно здесь сидеть. Иди домой».

И было горько, было больно снова.

Мне снилась санитарка из Тамбова.

Она смотрела гневно в пустоту.

Я ей кричала вслед: «Пойми, сестрица,

пройдёт и это. Жизнь нам только снится».

…И просыпалась с криками, в поту.

ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО СВАДЬБЫ

За десять дней до свадьбы он сказал:

«Я не готов».

И крыть мне было нечем.

Рубцом белела в небе полоса –

гудящий лайнер небо изувечил.

Я плакала у старых тополей

во дворике, в субботней дребедени,

где, путаясь в развешенном белье,

расхаживали люди-привиденья.

Какой-то дед – поддатый старый чёрт

сипел: «Не хнычь. Мы тонем там, где мелко.

Беда твоя, как молодость, пройдёт,

пей залпом жизнь… И дай на опохмелку».

Горланила старуха: «Лысый хрен,

не лезь до баб – чужая хата с краю».

Здесь не было годами перемен,

поскольку перемены всех пугают.

И я клялась забить на мужиков,

да ну их на, от них сплошное горе.

Шумели птицы, тени облаков

висели, как циновки, на заборе.

…Я шла домой, глотнув такую муть,

что бил озноб, до жара пробирая.

И так хотелось вечер обогнуть

с безлюдного нехоженого края,

упасть в траву, не думать, не спешить,

смотреть, как в паутине муха бьётся,

ползёт паук, и тащат мураши

в чужую даль расколотое солнце.