Журнальный мир

Ни разу

Небо кричит «кружи» - руки умело красят

стены моей души, стены моих фантазий.

Трётся о ноги кот, тянет в игру, пушистый,

просит смеяться, но так тяжело решиться:

столько людей вокруг, море стальных объятий,

звон золотистых лун, бархатный смех-приятель.

Опытом хрупких рук тонкий растянут свитер.

Ровный, сердечный стук гонит нещадно силой.

Ждали охотно пир: бархатом лился солод.

Тяжкий, усталый вид кажется невесомым.

Смело идём на бис, хоть не просили, кстати:

ярким не сделать мир, в винах испачкав скатерть.

Танец в чужих стенах, в радужных оболочках:

плотно забит чердак, намертво заколочен.

Тайны печали в нём, стиранные рубашки.

Резко растаял лёд - вмиг освежилась память.

Дома сидишь одна: в мире чужих иллюзий,

в мире потухших ламп, не полюбив искусство.

Часто бывает - жизнь, будто ночное платье:

можно на раз купить и не надеть ни разу…

Замерзающий

Тесен котёл для отваров ажурных снов,

речь окунулась и тонет в загулах ночи.

Лужа подножная сверху накинет лёд,

улицы бегло проверят людей на прочность.

Вороны кружевом вьются, бросая тень

на краснотелые массы из жжёной глины.

Копья повисшие будут нелепо тлеть,

падая с крыш и пугая идущих мимо.

Шарфом тянулся путь до высоких стен,

окна разбитые спят в опустелом баре.

Магией утра держала тугая цепь

ночь, не позволив морозам трескучим вдарить.

Город играет массами серых дней,

запахом выпечки манит людей наружу.

Лавка сырая уснула в туманной мгле -

памятник станет заложником дикой стужи.

День ото дня во всю голосит метель,

вечер осядет в углу застарелой язвой.

Тащит за шиворот вдоль проводов-плетей

сонных рабочих до дома последний транспорт.

Уличным рыцарем ходит пушистый кот,

тычет в закрытую дверь любопытным носом.

Мне бы остаться в ночи, сохранив тепло,

дома посеяв у окон свой личный космос.

Проснуться

Мою погибель, как человека,

трактуют верно лишь единицы.

Хотел увидеть, хотел поверить,

на честной вере озолотиться.

Глядело небо с балкона утром,

шипами рвало пальто прохожих.

Осенний ветер довольно грубо

сушил охапку цветов нечётных.

Скулит у входа лихая осень:

кусая локти, ушла незримо.

Зима присела, шумела борзо -

душа летела, душа просила,

читая письма, не ухмыляться:

завесой тайны на миг укрывшись,

на месте белых, глухих дистанций

сады раскинуть, что тяжко дышат.

Земля сырая утопит вскоре -

звенела, сука, неровным пульсом.

Я кем-то выпит и кем-то болен,

трактуйте верно: хочу проснуться.

Осень пришла

Загадок переулочных поток,

синеющий буран за океаном,

виляющий оранжевым хвостом

закат вуали ночи примеряет.

Бросая тенью торопливый шаг

на тело зеленеющей полянки,

владыка-ветер, не теряя шарм,

играет узловатыми корнями.

Горела молча луговая прядь,

кряхтели тяжко звёзды-летописцы,

забита колышком обыденная явь,

что так хотела выделиться искрой.

Тут колокольчик боязливо зашумел -

осиротел, услышав звон хрустали.

Подруги-сосны в неуютной тишине

янтарными слезами обливались.

Пещеру будит судорожный стон,

глазеют беззастенчиво колосья,

на плаху ляжет целостным пластом

сестра печали - слякотная осень.

Запомнимся

Хуже невинной лжи только гнилой язык.

Старый амбар остыл и передал в приют.

Осень берёт кредит сроками до весны,

разум сказал: «накинь, денежку не верну».

Выжит рукой отца свежий полена сок.

Тянут хазары дань, гонят котят слепых.

Долей парфюма став, плыл ядовитый смог -

дёшево не продать вставшего на дыбы.

Ранами на груди пули ласкали вновь -

чёртовы небеса не принимали груз.

Брошены по пути: печень убита в ноль -

вспомнимся на крестах горечью чьих-то уст.

Борьба

Нашей лодки ветрило разорвано.

Перепачкали кровью «спасители»,

поломали мосты иллюзорные,

осушили стоном пронзительным.

Раскошелим себя на «условное»,

бесконечное и перспективное.

Затерялись где-то в подсобке и,

услыхавши «вам не простительно»,

мы шагали и были заметными:

нас манили зимой адамантами.

Задымили лучи сигаретные,

рисовались следы непонятные.

Кадыком растянули ошейники,

истрепали снежную мантию,

отыскали внутри «воскрешение»,

волочили огни настоятеля.

Засыпая потрёпанным лебедем,

широту поделив с инвалидами,

пробираются бережно нелюди,

за монету уйдя «безобидными».