Журнальный мир

НЕПРОТИВЛЕНИЕ

Из всех в веках прославленных чужбин

я – самый чужеродный гражданин –

что в стену вбитый гвоздь – не мельтешу,

то тень, то привидение, ношу

слова свои в глубоком рюкзаке,

пишу на одиноком языке

здесь гимн непротивления тоске.

Готов я превратиться в каланчу,

я видеть дальше кормчего хочу.

Сам по себе – как дикий великан –

хожу к медведям в гости и к волкам.

Зайти к тому же, кто меня растил,

не нахожу ни времени, ни сил,

хоть, кажется, весь мир исколесил.

С претензией живу, не мышь, не крот,

из привилегий – лишь разинуть рот.

В какую пустоту ни забреду,

везде – непротивление добру.

Поскольку посчастливилось живьем

протиснуться в движения объем, –

сидим в обнимку с трением и ждем.

У времени, как жизни, – дважды два, –

два двигателя – жажда и вражда.

Я к первому привык, второй же, он

к нелегким испытаньям полигон.

Да не дано то будет испытать,

должна быть на земле другая рать!

с которой и не страшно умирать.

ПРОЗРЕНИЕ

Процессия, с попом, с муллой, с раввином,

по льдам, по буеракам, по равнинам,

через хребет…

здесь – как бы ни звучало это дико, –

земля, земляк, земляне, земляника,

различий нет.

Нет, Бог – не небо, Бог – пространство, память,

тому, что невозможно переплавить –

не умереть.

Пугает пустота, но не собой, сердитым

посланником добра, мир троглодитам –

тьфу, растереть;

проглотит пустота и зло, и веру,

вберет в себя весь свет подобно люциферу,

не даст сопреть,

и каждый знает, что лишь только он прав в вере,

что стороной пройдут болезни, страхи, звери

и даже смерть…

а мы… что мы? помолимся, забудем;

с недавних пор земля вся служит людям –

хранилищем вещей,

в ней вычерпан до дна объем любви, свободы,

с копьем наперевес идут к гостям народы,

что твой кощей,

а по ночам луна глядит на нас брезгливо,

плывет по пустоте своей неторопливо

навстречу пустоте,

плывет по пустоте, в себя саму уткнувшись,

от пустоты такой же оттолкнувшись,

а мы не те…

один на небо смотрит, телом в землю вжавшись,

другой летит по небу, не дождавшись

Второго дня;

шагами семимильными шагая,

плетется следом бред, себя провозглашая

мессией, – зря… –

пройти путь до конца по этой гнили, топи,

по Азии больной, опущенной Европе,

не подвиг, – труд.

Из главной книги стер, чтоб не было так стыдно,

нас втайне кто-то, радостно, но скрытно,

всё, не найдут!

под спудом темноты тысячелетий

ушел один, другой, за ними третий… –

поберегу.

Какое-то особое кощунство,

тебя переполняющее чувство –

любовь к врагу.

Выходит клирик, взбалтывая паству,

днем светит солнце, но не нам – пространству,

по доброте души…

погода, – неустойчивым шарниром, –

все ж Судный день; а в тишине над миром

смеются малыши.

В ОКРЕСТНОСТЯХ ПЛЯЖА

Шахматы поднадоели, с кем бы сразиться в карты?

с собственной тенью? с тенью! чей внешний вид квадратный

сопоставим едва ли с внешностью антиквара.

Сдал, на руках расклад – всякая шваль и пара.

Двадцать веков назад здесь также цвели маслины,

мерили смертью страсть узники Мессалины.

Двадцать веков! и что, что изменилось? – битвы

старых титанов с тьмой и взгляды острее бритвы;

те же тираны в бронзе, в мраморе, пантеоны,

из-под земли в венках местные аполлоны,

и без шедевров мир как дефицит сюжетов –

клятвы имперских шлюх да воровство бюджетов.

Спрятав в саду античном статую и скульптуру,

скулы, рельеф глазниц, в общем, мускулатуру

времени, в коей жизнь скрыта под спудом пыли;

пыль сторожит следы, дабы не наследили.

Форум, амфитеатр, шастающие плебеи,

атриум, стены, гарь. Судороги Помпеи.

Апофеоз огня как апогей желанья!..

Пепел и пустота. Формула выживанья.

Рухлядь, руины, хлам. Вьют дождевую пряжу

ветер и облака. Тень доверяет пляжу

от человека прах… полностью, без утайки.

Переживет века – вечность. Прибой и чайки.

СТАТУЭТКА

Соседка с утра заплутала в романах Коэльо;

а мог бы окончиться день примитивной дуэлью.

Пылинка луны кровью с неба осела на шпагу…

из дома ни шагу!

Там дальше война (и пора умирать), пантеоны, музеи,

массажные, бани, бильярд, казино, карусели…

там несть командирам числа и начальников прорва,

и дел ведь по горло!

Кто с кожей к нам лезет, – как с неким покровом лишайным, –

кто с собственной шкурой, – и всяк со своей попрошайней! –

а все-таки я присмотрю… пень, трясину, корягу…

устану и лягу…

зане индивидуум вмят в коллективное тесто…

сядь, особь, особо здесь не мельтеши, – не пора и не место, –

Вы вскоре презренное «Бросьте!» плеснете в глаза коллективам! –

а Мы вам!?

Я есть статуэтка, я внутренний мир хлороформа,

я личность, я императив, я одухотворенная форма

фарфора, керамики, глины, железа бастилий…

пока о жестокое что-то меня не разбили.