Журнальный мир

***

Где-то нива золотится,

где-то горы прячет мгла;

от границы до границы

ширь безмерная легла,

а по избам закопчённым

безнадёга голосит.

Только песни да иконы

выживают на Руси.

Что ни век: война да смута.

То холера, то пожар

приучают поминутно

жить на лезвии ножа.

Ни управы, ни закона

и пощады не проси!

Только песни да иконы

выживают на Руси.

Сколько это будет длиться,

нас не спросят времена:

переносятся столицы,

исчезают имена,

изменяются каноны.

Если поднял крест – неси!

Только песни да иконы

выживают на Руси!

***

Я ушёл, а за спиною тихо ныли половицы,

может быть, ещё минуту обсуждая этот факт,

что они не виноваты, если что-нибудь случится;

грустно жалуясь кому-то – всё устроено не так.

Я ушёл, а за спиною плыл туман воспоминаний.

Из него являлось что-то, чтоб опять исчезнуть в нём

так случайно и спокойно, без печальных заклинаний;

точно так, как я – ушедший за событий окоём.

А в окне тянулся вечер, фонари блестели влажно

сквозь раздетые деревья … и плыла Луна кругла.

Было главным, что ушёл я. И совсем уже не важно:

с целью или же без цели, в вечность или до угла.

***

Какой непознанный флюид

владеет сердцем и руками,

когда какими-то значками

душа с душою говорит?

Поэт без тайны – не поэт,

он – репортёр простой, не боле;

напишет: вот река, вот – поле,

а воздуха в картинке нет!

И задохнёшься над строкой

в пустыне твёрдого расчёта;

где ни любви нет, ни полёта,

но тихий стон «за упокой».

В кукольном театре

Звонок. Взлёт занавеса. Действо.

Тревожной ночью при луне

злодей чернее, чем злодейство,

куда-то скачет на коне.

А в светлом замке за горою

с мечтою – этот мир сберечь –

не спится славному герою,

из ножен рвётся верный меч.

И плачу я, наивный зритель,

и улыбаюсь в полутьме,

и благородный победитель

в конце спектакля машет мне,

и я в ответ победно вою,

ликуя праведно. И вот:

кивнёт седою головою

довольный мною кукловод.

***

Я пеплом развеюсь над Питером тёмным.
Скользну по его закоулкам укромным,
которых не знаю пока, но в которых
забьюсь вместе с пылью в мельчайшие поры.
И места не будет ни склоке, ни спору –
я просто заём возвращу кредитору.

Питер и небо

Миллионы лет скользило небо над сушей,

осторожно обтекая встречные горы.

Но вчера его неспешный ход был нарушен –

вырос на пути туманный северный город.

И в тумане зацепилось небо за шпили,

укололось и тихонько плачет: обидно.

Паутины проводов пришельца обвили

так, что городу его за ними не видно.

Город задыхался в дыме, слухах и прочем.

Он тянул дома, как губы жадные, в небо

и хрипел надсадно днём, ворочался ночью,

а во сне мечтал невнятно: «Мне бы, ах, мне бы….».

Я до неба дотянусь, поднявшись на крышу,

и оно, не ожидая, вздрогнет невольно.

Ты меня не бойся – я тебя не обижу.

И прошу, не плачь, не плачь – уже ведь не больно!

Последний император

Последний император уходит на войну,

но он ещё не знает о том, что он последний,

о том, что потеряет корону и страну.

И это всё ворона накаркала намедни.

А во дворе судачит подвыпивший народ,

и что-то шепчет челядь испуганно в передней,

и конь его споткнётся у стареньких ворот.

И это всё ворона накаркала намедни.

Два страшных поражения. Ранение и плен.

Побег в чужом халате. Подлец-король соседний.

И гибель на чужбине. Забвение и тлен.

И это всё ворона накаркала намедни.

Проснулся император. Ах, что за странный сон!

Какая-то ворона пророчит. Что за бредни!

Но позже втихомолку всех изведёт ворон.

И это всё ворона накаркала намедни.

Похвала Маршаку

Кар-тина. Кар-зина. Кар-тонка …

В местах, что обычно тихи,

Над парком разносятся звонко

Знакомые с детства стихи.

Какой удивительный случай…

Всё, может, почудилось мне…

И голос какой-то скрипучий…

К тому же звучит в вышине…

Где листьев густая зелёнка

Смягчает порыв ветерка,

Учила в гнезде воронёнка

Мамаша стихам Маршака.

Учила шикарно картавить,

Картинно отставив крыло.

Ну, разве возможно представить,

что так Маршаку повезло!

***

Истоптаны до дыр

стопервые штиблеты,

но также бьётся мир

под краешком манжеты.

И снова невзначай

засветится улыбка.

Улыбкой отвечай,

всё прочее так зыбко.

Всё прочее – как дым,

так суждено от века,

ведь именно таким

Бог создал человека:

с улыбкой на устах

и светлою любовью.

Пусть мы – увы и ах! –

дань отдали злословью,

но зло – не наш кумир,

и песни не допеты,

покуда бьётся мир

под краешком манжеты.

Цыганский дождь

Блеском молний полыхая,
на телеге грозовой
ехал дождик, громыхая
по небесной мостовой.
Длинный плащ его цеплялся
бахромою за кусты.
Ехал дождик – удивлялся:
что так улицы пусты.
В набежавшем полумраке
откровений красоты
ждали редкие гуляки
и бездомные коты.
Но печалился не слишком
дождь, телегу торопя,
и случайного мальчишку
с головы облил до пят.
А потом ушёл к оврагу,
стёк в него за нитью нить…
Эх, пора бы колымагу
на машину заменить.

Кот-ангел

Отключая телефон, прошептала: «Не звоните».

На коленях у тебя – я, свернувшийся клубком.

Ты, конечно, не поймёшь, это ангел, твой хранитель,

спит, напоенный любовью вперемешку с молоком.

Странный ангел – серый кот, подвернувшийся случайно

на бессмысленной дороге после горького «прости».

И скользит твоя рука с острым запахом печали

по спине моей кошачьей. Невесомая почти.

Ты мечтала: он придёт, и закончатся невзгоды,

подопрёт плечом надёжным неуверенность твою,

но пришёл не он, а я – кот без клички и породы,

и улёгся на коленях и мурлычу как в раю.

Замелькает огонёк электронной сигареты.

Даже в этом ты себя попыталась обмануть.

Я когда-нибудь потом объясню тебе всё это.

Попытаюсь объяснить. Не сейчас. Когда-нибудь.