Стихотворения

Стихотворения

Об авторе: Александр Рытов, 1964 г. р., поэт, переводчик с греческого и английского языков. В 1986 году окончил факультет журналистики МГИМО, защитил диссертацию по греческой внешней политике. Публиковался в журналах «Воздух», «Вестник Европы», «Арион» и других изданиях. В 2013 г. в переводах Александра Рытова была издана крупнейшая на сегодняшний день антология современной греческой поэзии «Балканский аккордеон», куда вошло более 300 стихотворений 55 греческих поэтов XXXXI вв. Автор 3 поэтических сборников. Живет в Москве. Публикация в ПМ – № 1(17)-2018

 

* * *
Письма известных и неизвестных
сердце спокойно
бокал вина
на конверте марка с греческой принцессой
профиль твой приближение сна
карта римских почтовых станций
карта звёзд и вот я один
глажу ночью античный панцирь
писем радостных из Афин.

 

* * *
Ностальгия ходит за мной
из комнаты в комнату,
от двери к двери,
как назойливый репетитор,
обтянутый старой кожей,
повторяющий одно и то же.
Мебель в гостиной моей застыла
в тех же позах, складки те же,
где мы лежали, где мы сидели.
Диван и кресла,
обтянутые старой кожей,
повторяющие одно и то же.
Окна пропускают туман свинцовый,
он отдаляет меня от Бога,
спят иконы, и блюдца бьются,
не дают мне снова в себя вернуться
небеса, обтянутые старой кожей,
повторяющие одно и то же.

 

Лапша

Увидел тебя предложил лапшу
поесть перед матчем спартак – амур
мы ели куриный бульон и дул
амурный бриз стадионный гул

в ушах насвистывал ввысь и вширь
на матче года спартак – сибирь
мы снова ели с тобой лапшу
длиной в четырнадцать тысяч миль

лапша взахлеб и наперебой
мы так встречались с тобой в метро
что всем казалось что нам с тобой
осталось семнадцать мгновений до

но мы с тобою неслись на матч
по два килограмма лапши на круг
спартак обыгрывал северсталь
спартак обыгрывал металлург

потом ты звонила мне мне целый год
спартак легко выносил куньлунь
шипела в трубку говно урод
лапшу повсюду себе засунь

тебе отвечал я что я пишу
роман-созерцание эпопею-быль
пишу историю про лапшу
длиной в четырнадцать тысяч миль.

 

* * *
где борцы со злом уснули
упоительно урча
спит долорес ибаррури
на плече у ильича

снятся ей руины трои
снится чёрная культя
то как зверь она завоет
то заплачет как дитя

свет погас остыли угли
и растаяла свеча
ночью вождь уехал в углич
где кирпич из кумача

из его бородки волос
у лица ее лежит
от дыхания долорес
то взлетает то дрожит.

 

* * *
Бараньи лампочки зажглись
дугой запойной
и свет пролился словно слизь
в ночные войны
где жир и кровь где черный жгут
в деревне страх и неуют
вернулся будто бы покойник
и со стены снял нож и кнут.

А в небе гулко и светло
там ночь и лето
и с самолёта все село
лишь промельк света
и сон и свист и легкий вес
и юбки юных стюардесс
и боль земли под небом где-то
с огнями мутными и без.

 

* * *
Я брел в горах где дерево и мел
над городом с названием гордым Сочи
басистый слепень в ухо мне пропел
фрагмент из Фауста легко коснувшись мочки.

Все нити звука вмиг перекусив
мешая ноты милости и гнева
он улетел забрав с собой архив
тот что хранился в ухе моем левом.

 

* * *
Снова пули децибелы
вновь прострелянная каска
где мой старый парабеллум
из рассказа о гражданской?
Волны взрыва и покоя
рельсы теплые как вены
где мой ржавый бронепоезд
на границе ойкумены?
Снова сбивчивые речи
тишины и пулемёта
спит свободный человечек
в неге перьев и помёта.

 

* * *
Во вселенной запаха пива не переносят
лучше выпить венецианского белого строго для
побега и пусть забудет меня земля
и пусть закончится эта осень.
Пить вино до половины третьего
потом отправиться в чёрное небо сентября
с ветреного песчаного пустыря
в 40 километрах от Шереметьево.

 

* * *
Хоть у них разные диеты и разные боги
их объединяют длинные письма лета
две непересекающиеся дороги
одна короткая поездка на край света
хоть у них разные привычки и разные вкусы
их объединяют холмы осенние и овраги
ассоциации каменщиков профсоюзы
завтраки в утреннем полумраке
хоть у них разные боги но один неделимый идол
как иероглиф многорукий и многоногий
им все доступно им все открыто
нрав их сильный и мир их строгий.

 

* * *
Закат разрушает на небе след
дневных полётов их ритм и строй
вдоль берега пыльный грохочет свет
мы между солнцем и темнотой
и в этой ряби в игре бессонной
ракушки взрываются и иконы
они перекатываются под волной
звенят монетами по наклонной…
звенят монетами по прямой…
ты знаешь даже во время оно
бог не покинет свою икону
сердце из раковины никуда
волны о мраморные колонны
бьются пока есть жизнь-вода.

 

* * *
Сегодня всё наобум сплеча
сегодня небо не дарит свет
сегодня воском зальёт свеча
пальцы листающие завет

и вздрогнут панцири черепах
застынут белые парики
на продырявленных черепах
но вновь разорванный на куски

зелёный войлочный горизонт
задует рану объявит мир
и самый первый посмертный сон
на небе выстроит свой пунктир

и будет биться о дверь венок
и тень военного трубача
в могилу свежую соскользнет
под прессом солнечного луча.

 

* * *
Так что есть общего
между тобой и именем твоим?
между тобой и именем ручья
бегущего под сгнившими мостами?

там свет и тьма играют постоянно
там тонут листья мыши пауки
там вдоль воды холодные пески
я отращу бородку капитана

потом бородку местного пророка
и выучу язык большой реки
и диалекты всех ее притоков
я захочу закону вопреки

довериться инстинктам и вину
отсутствию живущему меж нами
чтоб заселить наш мрак и тишину
звучащими по-новому словами.

 

* * *
в Большом театре перед оперой в ложах
и на балконах устраиваются
полчища лунатиков похожих
на летучих мышей
внизу в партере обычные зрители
пристегиваются ремнями к креслам
люстры гаснут занавес поднимается
Начинается представление.
Начинается политическая история России:
Большой театр уютный дом
люди как рыбы ждущие ранний корм
за кресло заплачено как за кровать
поэтому очень уютно ждать
все что несли нам вражда и иго…
начинается опера «Князь Игорь»…
В партере вздохи в партере стоны
лунатики вылезли на балконы…
ночь накрывает леса и взгорья
от Дона великого до Лукоморья.

 

* * *
В ноябре тяжела как мрамор ночной столица
после ужина стараемся не расходиться
за окном неуютная неуживчивая земля
дотянуть бы до декабря
за окном то ли выхино то ли тропарево
дотянуть бы до рождества христова
и уснуть-расслабиться в лед и в пот
не заметить ни вьюгу ни новый год
остаться защитником города и квартиры
вне вех радаров ориентиров
в окружении светящихся белых лиц
в отсутствии времени и границ.

 

* * *
Вернулся я из долгих ветреных садов
где век бродил в зелёном лабиринте
маршрутом тихого наивного повесы
там тучный человек в военной форме
рассказывал об амфорах маслинах
о небесах бездонных и отвесных…
он мне рассказывал что буду я пилотом
на самолете буду двухмоторном
летать меж островами в океане
и приземляться прямо на вулкане
или на главной площади соборной
я буду знать названия и строчки
всех облаков читать как ноты карты
я перемирием коротким и непрочным
я над святой Еленой белой точкой
я над последним домом Бонапарта
буду лететь задумчиво и нудно
размеренно рассветно и закатно
буду летать туда в 5.30 утром
и где-то в 7 куда-нибудь обратно…

 

* * *
Пурга над Киевкой и над Минкой
мой белый свитер: олень снежинка
я в теплом авто я с плавным газом
с одной морщинкой под левым глазом
Пурга над Дмитровкой Ярославкой
повсюду пробка повсюду давка
повсюду белых снегов барханы
по радио тихое фортепиано
Пурга над Боровским Новой Ригой
снега несутся открытой книгой
и так бы ехать вдоль снежной башни
в ночном потоке по-черепашьи.

 

* * *
И тут вдруг станция с площадью привокзальной
превратилась в станцию орбитальную.
Заревели бурей гнилые рамы,
шарф не дал посмотреть в глаза
прожекторам электрички и давящему на тормоза
машинисту этой полночной драмы.

 

* * *
Большая ночь: ни света ни души
скрипит в лесу тяжёлым снегом инок
не спит олень в охотничьей тиши
глаза орла мутнеют от снежинок.

Один звонок: чуть вздрогнет телефон
взойдёт звезда проснется глушь медвежья
там где-то эхо зимних похорон
и чей-то вздох на дальнем побережье.

 

* * *
Снилось, что жил я в центре Воронежа,
где-то у Бринкманского сада,
у меня была девушка из землемерного колледжа…
Картографиня из белого шоколада.
Закатное солнце, пустая тарелка,
в окне новостройка, в графине настойка…
моя удивительная водомерка,
землемерка, стройная землеройка…
Я в пасмурный день вдоль футбольного поля,
тенью и гулом пустых территорий
опять приближаюсь, наш блюз напевая,
похрипывая, насвистывая, рыча,
к дому из красного кирпича,
стоящего у самой границы рая,
стоящего у самой границы ада,
где-то у Бринкманского сада.