Журнальный мир

Об авторе: Дмитрий Тишинков родился в Костроме. Учился в архитектурном техникуме. После службы в армии поступил в Костромской государственный университет на филологический факультет. Работал бетонщиком, слесарем, такелажником, кочегаром, сторожем, дежурным на железнодорожной станции, пресс-секретарем костромского филиала «Почты России», корреспондентом в костромских газетах и журналах. Дважды признавался лучшим журналистом региона. Лауреат премий им. академика Д. С. Лихачева, им. литературного критика И. А. Дедкова. Автор восьми сборников стихов, краеведческой книги «Н. А. Некрасов и дедушка Мазай в русле правды и мифов». На данный момент – пресс-секретарь областной научной библиотеки.

Дмитрий Тишинков скончался 25 февраля 2022 года, когда номер с его подборкой готовился к печати. Поэту было 56 лет. Дмитрия Тишинкова хорошо знали и любили в его родной Костроме. Его кончина стала жестокой и невосполнимой потерей для родственников, многочисленных друзей, для всей интеллигенции и людей культуры старинного волжского города, для всей русской поэзии. О Дмитрии вспоминают, как об очень одаренном, жизнерадостном, остроумном, ярком человеке. Его самобытность отражена в прекрасных стихах, включенных в посмертную, как оказалось, подборку. Редакция журнала «Плавучий мост» глубоко скорбит со всеми, кому был дорог замечательный поэт Дмитрий Тишинков.

* * *
Выставка Коровина
в костромском музее…
Как начислят кровные,
съезжу, поглазею.

Поглазев, порадуюсь,
редкостной удаче
у крыльца парадного.
Ну а как иначе

подавлять щемящие
приступы финала?
Я ведь настоящего
видел очень мало.

* * *
Бликов июньских пятнышки
дождик испортил?! Что я?
Всё в нашей жизни рядышком.
Лето – оно смешное.
Эти разнополосины
вмиг размежует Волга.
Долго ещё до осени.
В смысле – совсем недолго.

* * *
Отходит лето…
Мелкие круги
цветов чудных из первой половины
отходят тоже.
На ногах тугих
подсолнечные гнутся исполины.

Отходит лето.
Аромат не тот
и цвет не тот волнующейся густо
травы.
Упруго давит огород
своим уныньем репа и капуста.

Уже арбузы в город завезли.
Сезон открыл вторую половину.
Одновременно радует и злит
в щелях заборных спелая малина.

И, в благодарность к этим овощам
и ягодам
за перемену цвета,
плывет ладонь по шерстяным вещам,
пока не меряным.
Пока…
Отходит лето.

* * *
Дороги не было длинней,
чем та, что вывела нас к даче.
Жена висела на спине,
подпрыгивая и дурачась.

Порой надломленным ногтём
скребла она мою лопатку.
и я ловил себя на том,
что даже боль бывает сладкой.

В июле, третьего числа,
вдоль леса кладом миллионным
я нес жену. Жена несла
живот с недельным эмбрионом.

* * *
Поэтесса каждый вечер
ходит в рыбное кафе.
Там она смешные речи
произносит подшофе.

За бутылочкой сухого
ускользает жизни ритм.
Ничего о ней плохого
там никто не говорит.

С гонорара пьет на стольник,
мажет слезы рукавом.
Вот тогда уж к ней за столик
не сажают никого.

* * *
Не желаю ни гор, ни озёр.
Мне бы что-то интимней, поближе.
Как на лиственный грязный ковёр
ляжет чистый, возможно увижу
всё, что есть за пределом его,
лишь бы только листва поредела.
Но за белым ковром ничего –
ни озёр, ни вершин, ни предела…

* * *
На диване павлином
не грустил и не жёг.
Написал с Украины
мне армейский дружок:
«Там, где вместе служили,
так же сказка и тишь?
Значит точно двужильный…
А футбол-то глядишь?».
Будто крестик на скорой
миром смазал. Елей
окропил и осколок:
«Ты давай, не болей!».
И нема в этой речи
неприжившихся слов.
И по-русски весь вечер
я болел за хохлов.

* * *
На море – это «за ветра».
На суше, может быть, «за ветры».
Не суть. Глаза Елизаветы
уносят в тихое с утра.
Подобным штилем длится день –
в библиотеке тишь, да гладь. Я
пишу ей в соцсетях: «Надень
штормящее под вечер платье».
И вот темнеет. Солнца круг
коснувшись краешка карниза,
исчез. И появилась Лиза,
вновь осязаемая вдруг.

* * *
Где ушла в неизвестность большая вода,
где давно округлились изломы камней,
я пытался припомнить: зачем и когда
прибивало отчаянных женщин ко мне?
Разогнался куда-то вселенский болид,
отдаляя навечно предстартовый пыл.
Только я, как в тисках тектонических плит,
в той забытой любви безнадёжно застыл.

* * *
Между золотом Канады
и осенней желтизной
не тревожь меня, не надо.
Просто где-то будь со мной.
От обид отвяжет лето.
Куприна перелистал.
Где я буду? В зоне где-то
пешеходного моста.
С переправой этой рядом
гармонирует песок.
А над ним – всевышним взглядом –
неба синего кусок.
В телефоне нитью – Градский.
Мы же свяжемся, когда
ярко-красный лист канадский
пожелтеет навсегда…

* * *
Не ложатся в руку
ни меха, ни зонт.
Снег лежит по кругу
там, где горизонт.
За лопату браться
рано. До сих пор
снег по-панибратски
не вошел во двор.
Извинялся, выкал,
обходя село.
А в селе не выпал.
Только и всего.

* * *
Локдаун. Слово-то какое…
Прочь из поэзии моей,
потомки не дадут покоя –
как даун с кодом у дверей
один. И никого не встретил?
Живёшь, не размыкая век?
Откроешь дверь, в лицо не ветер,
не дождь, не солнце, больше –
снег.
Не обозначены начала?
Не в курсе, что там впереди?
Ты кто? На привязи бычара?
Команда сверху не звучала?
Оглохни.
Выдохни.
Иди.

* * *
Ты нужна, конечно, мне.
Так и знай.
Как затопленной стране
дед Мазай.
Как ныряльщику коралл.
Свету – тень.
Как тому, кто умирал,
лишний день.
Как на стройке этажу
бригадир.
Я уже не выхожу.
Приходи.