Журнальный мир

ХВОСТ

Наблюдая год за годом за тем, как ящерица отращивает свой хвост, доктор биологии Иерусалимского университета Яков Борисович Вельский любил приговаривать:

– А вот нам, евреям, слабо. Сколько поколений подряд у нас это самое отрезают, а нарастить новый кончик не получается.

– Не ящерицы, – хихикнула лаборантка Олечка.

– Малышка, не срами родную науку биологию. Мы крокодилы.

– Гены?

– Генные, крошка! Так точнее будет, – ученый муж усмехнулся, сознавая, что Израиль, помимо других свобод, дает новым репатриантам законное право титульной нации: подтрунивать над своим еврейством, не боясь конкуренции со стороны природных антисемитов. – У нас в генах крокодильность: пасть большая да зубастая, мозгов много. Под водой не дышим, но живем. Над водой дышим, но не высовываемся. Только пуговка носа торчит, как приманка, для глупых тварей, годных на обед. И что делает? Правильно, привлекает! – Яков Борисович отстранился от стекла, за которым ящерица отращивала хвост, и внезапно спросил у девушки: – А ты знаешь, крошка, как выглядит закон обманного времени?

Олечка тут же вытащила из накладного кармана белого халатика маленькое зеркальце, тырк взглядом разок, тырк другой. Думала, что-то с лицом, но обошлось – ничего.

Убедившись, что розыгрыша нет в наличии, вопросительно посмотрела на седовласого наставника.

– Мы про обманное время не проходили.

– Вот и лягушки не проходили, пока не оказались в пасти змеи.

– Как это?

– А так, Олечка, что, допустим, гремучая змея свернулась на травке сдобным бубликом и держит над собой соблазнительно подрагивающий хвост-погремушку. А он, хвост-погремушка, представляется в полумгле лягушке лакомым кусочком чего-то вкусненького, чем и закусить писклявых комариков в самый раз. От столь приятных мыслей в голове нашей лупоглазой красавицы колобродит в ажиотаже победительное время. Тут она и кидается в прыжок к сытной и здоровой пище. Однако – фигушки! В одно разящее мгновение победительное время оборачивается… Каким? Правильно, обманным! И по пути к лакомому кусочку мяса внезапно вырисовывается неаппетитная змеиная морда с оскаленными зубами. Щелк – и поминай как звали.

– А как звали? – машинально поинтересовалась Олечка. Еще минуту назад ее никак не волновала судьба вовсе незнакомой лягушки, родичами которой скармливали ящерицу, ту самую, что на ее глазах регулярно отращивала хвост, аккуратно отрубаемый Яковом Борисовичем.

– Лягушку, допустим, звали Кваква. Но ведь нельзя сбрасывать со счетов, малышка, что она, допустим, могла быть царевной-лягушкой и, следовательно, сказочной невестой для Иванушки-дурачка.

– Что же теперь будет с Иванушкой-дурачком? – загоревала Олечка, услышав заветное слово «невеста».

– Женится на другой.

– На ком?

– Олечка! А ты согласилась бы выйти за него?

– Я? – растерялась девушка. – А… а где Иванушка-дурачок? У вас, Яков Борисович, есть адрес?

– Там, где и был прежде, Олечка! В сказке.

– Чего же разыгрываете?

– Я не разыгрываю, Олечка! Выходи за меня.

– А Иванушка-дурачок?

– Что Иванушка-дурачок?

– Он же…

– Стал царевичем? Это?

– Не то, доктор.

– А что?

– Закон обманного времени. Вот что!

– Не понял.

Олечка снова вынула карманное зеркальце.

– А вы взгляните. И увидите ваш закон в действии.

Яков Борисович взглянул на себя, взглянул на Олечку и повернулся к стеклу, за которым ящерица, невзирая на собственный возраст, год за годом отращивала отрубленный во имя науки хвост.

МЫСЛЬ

Исследуя мозг блохи, Яков Борисович Вельский обнаружил интересную мысль. Если изучать ее под микроскопом, то она виделась как бы в конце туннеля – очень уж далеко и недоступно. Если смотреть на нее близоруким глазом, то она мало-помалу растворялась в сером веществе, не выдавая место тайного своего присутствия даже намёком.

Но стоит подключиться к ней при помощи сверхновой установки, заковыристо названной циклохронотроном, и – пожалуйста: любуйся, более того, слушай, чего она такое непознанное травит из глубин блошиного мира.

На экране диковинного агрегата мысль рисовалась полноценно, будто ее мама лишь вчера родила. Она щерила рот, неприкрытый, надо сказать, в наше коронавирусное время защитной маской, и попутно издавала доступные восприятию звуки – «у-а, у-а!»

Яков Борисович прочистил пальцем ухо, чтобы лучше внимать при контакте с нечеловеческим разумом. И задумчиво поправил на лице антивирусную маску, обязательную и в лаборатории в это коварное лето – 2020. Затем, что-то сообразив на уровне профессорских знаний, догадливо улыбнулся.

– Подойди-ка сюда, – подозвал он лаборантку Олечку поближе к своему научному эксперименту. – Слышишь?

– А не обманываете техникой?

– Тебя обманешь!

Удовлетворенная комплиментом, девушка поддалась впечатлениям от свидания с непознанным.

– Ишь ты! – восхитилась. – Разговаривает!

– Не молчит, – согласился научный наставник. – А на каком доступном языке излагает эта тварь? Как думаешь?

– Каком? Никаком! – отмахнулась Олечка. – Младенческом. У-а, у-а! – передразнила блоху.

– Иврит, крошка!

– Скажете, Яков Борисович! Бегите за Нобелевской премией. Надо же, блоха и иврит.

– Именно иврит, дорогая моя! Но говори громче. А то из-за твоей защитной маски не все хорошо слышу.

– Вам уши прочистить?

Яков Борисович отмахнулся от якобы несуразного предложения. И продолжил:

– Иврит-иврит! А почему? Все очень просто. Если блоха выходит на связь с человечеством у нас в Израиле, то не русский же ей, право, нужен для сношения.

– Для сношения язык необязателен, – поправила его Олечка, машинально задумавшись на тему, чрезвычайно далекую от проводимого опыта.

– Не будем, малышка, спорить о сексуальных предпочтениях, – веско сказал доктор биологии Иерусалимского университета. – Но что касается научных…

Олечка еще не вышла из мечтательного состояния, она примирительно подняла руки, будто готова сдаться под натиском неоспоримых доводов.

– Ладно, Яков Борисович! Будем считать, переубедили. В Израиле, пусть так, без иврита не обойтись. При сношении. Но почему, собственно, вы считаете, что бездоказательное «у-а» – это иврит?

– Чего проще! В нашем алеф-бет, то бишь алфавите, согласных и с огнем не сыщешь. Это блоха и учла, используя для контакта только гласные – «у-а».

– А из этого следует… – напряглась студентка-заочница, как на экзамене.

– То же самое, что и при усвоении иврита. Берем предложенные нам гласные и подставляем к ним самостоятельно согласные.

– И что в результате?

– Слово, девочка! Вспомни: сначала было слово.

– Какое, Яков Борисович?

– О-леч-ка! А вот это открытие я доверяю сделать тебе, моей ученице.

– А как его сделать?

– Обратись к чужеродному разуму с приветственной речью.

– И получится?

– Получится! Начинай!

Девушка поморщила лобик и начала:

– Здравствуй, блоха! Надеюсь, ты не кусачая, не заразная. И даже если ты мужского пола, то под халат мой все равно не метишь. Чего же ты хочешь? Думаю, ты хочешь поделиться со мной продвинутым своим знанием биологии, чтобы я наконец сдала зачёт.

– У-а, у-а, – ответила блоха.

– Что она сказала? Или это все-таки он? – Олечка повернула лицо к Якову Борисовичу. И увидев в его глазах свет далекой звезды, притягательный, зовущий к любви и близости, поспешно добавила: – Надо думать, это насекомое, в отличие от вас, руку и сердце мне не предлагает?

– Ей и не надо, малышка. Она и без ходок в ЗАГС способна разделить с тобой постель.

– Хамите, доктор!

– Не буду, не буду, – умиротворенно откликнулся экспериментатор.

– Тогда расшифровывайте ее донесение.

– Что ж, поехали. По логике вещей, к двум блошиным гласным напрашиваются на свидание две согласные. В первый слог буква «д», во второй – «р».

– И что мы имеем? – нетерпеливо переспросила Олечка.

– А ты поупражняйся самостоятельно.

– Но тут, как ни крути, все одно получается – «дура».

– Чего же ты еще ожидала услышать, если отказываешься идти за меня замуж?

Олечка внимательно посмотрела на университетского наставника, затем с какой-то нерешительностью в голосе поинтересовалась:

– А если я передумаю?

– Тогда и блоха передумает, и мы по-другому расшифруем ее потаенную мысль.

– Расшифруем?

– Расшифруем, Олечка, расшифруем! Выходи за меня замуж, и мы отыщем в науке пути, чуждые сегодняшним намекам этой твари. И при некотором напряге мозгов получится у нас «муза».

– Я согласна! – сказала Олечка. – Что ни сделаешь ради науки…

ХРУСТАЛИК СОБЛАЗНА

Вся жизнь кувырком. Хочешь направо, повернешь налево. И все почему? Из-за скоса глаза. Нет, глаз не косит. Но стоит непроизвольно взглянуть в пустоту – казалось бы, в пустоту, как… Вот-вот, именно так! Взглянешь в пустоту, а она оказывается живая. Что за иллюзия? А то, что родит образы и подобия человека. Ладно бы мужские, нет, непременно женские, притом притягательные, более того, одухотворенные. Притом до такой степени, что сам того не примечая, чмокаешь губами, будто напрашиваешься на поцелуй.

А в результате… Напрашиваешься – получай. Чмокают тебя, покровительственно, скорее, по-дружески, чем по дикой страсти. И кто? Разумеется, жена. Разумеется, Олечка. Понятно, в ней тоже души не чаешь, но все же, все же… Не зря же Блок писал о Незнакомке. Не зря, ох, не зря. Таинственная кудесница соблазна, не иначе. Выплывает из пустоты и уходит в пустоту, не донимая разговорами о минусе в банке, платежках и здоровье.

Минус в банке переживем. Платежки осилим. А здоровье… После того, как отремонтировали зеницу ока, вставили искусственный хрусталик на место исконного, и здоровье вроде бы наладилось, омолодилось, можно сказать.

Сказать можно. А воспринимать это омоложение как-то непривычно. Почему? Повторяться нет смысла. Но хочешь направо, повернешь налево к выбегающей на скосину глаза из пустоты неземной красавице.

– Хоть бы сказала, как тебя звать-величать?

– Да что с тобой, Яша? – Олечка закончила мытье посуды и повернулась от умывальника к обедающему на кухне Якову Борисовичу Вельскому, да к тому же настолько удачно, что попала на скосину глаза и затмила своим домашним обликом: халатик, чепчик, фартук – чарующее видение в полупрозрачном воздушном платье.

– Со мной? – растерянно переспросил очевидец явной голограммы.

– Заговариваешься?

Яков Борисович Вельский повертел головой, ища на скосине глаза постороннюю личность обольстительного женского рода, способную, как полагал по наивности, подсказать выход из диковинного лабиринта.

Но Олечка настолько основательно затмила иллюзорную соперницу, что пришлось выкручиваться самостоятельно.

И выкрутился.

Протер испарину на лбу и сказал:

– Олечка! У нас, у евреев, всегда присутствует про запас второе имя. Вот я и полюбопытствовал.

– Еврейка ли я?

– Об этом вопрос не стоит. Как говорил мой папа: «После хупе целуй в дупе».

Олечка подставила щечку.

Яков Борисович Вельский немного смутился.

– Щечка твоя не по адресу.

ТАЙНА СНОВИДЧЕСТВА

После того, как сновидения превратились во вторую реальность, Олечка уверилась, что способна управлять ими.

– Для этого прежде всего необходимо хорошенько выспаться и лишь потом вызывать сны, – подсказал муж и наставник Яков Борисович Вельский, когда молодая жена поделилась с ним поутру своими мыслями и надеждами.

– Это по правде? По научному? Или просто эгоистическое мужское желание заманить меня лишний раз в постель?

– По правде. По-научному. И имя этому есть вполне обоснованное – парадокс!

– Да?

– Да, именно так, парадокс.

– И что мы имеем с этого парадокса?

– Имеем отгадку того умения, которое позволяет запоминать сны полностью, а не отрывочные, телеграфной краткости, сообщения от них. Когда человек выспался, он не проваливается в сны без просыпа, а контролирует их ход и закладывает до мелочей в память.

– Хорошо, это на первое. А что мы едим на второе?

– Рекомендацию от Гипноса – основательно вдуматься в природу сновидений. И наконец осознать: это вторая реальность.

– Иллюзия?

– Реальность! А мы живем в иной реальности, отличной от них, и только выспавшись предварительно, при погружении в чарующие миры Морфея, живем вместе с ними.

– Под одним одеялом?

– Правильно. Но при этом надо учесть: природа снов такова, что если не жить с ними в совместной реальности, они не протиснутся в нас целиком и полностью. И даже при помощи посторонних сновидцев мы не сможем толковать их значение и определять, что нас ждет в будущем.

– А без посторонних?

– Хочется, Олечка?

– Ой, как хочется!

– Тогда доложу по секрету. Вскоре мы станем папой и мамой. Но безошибочного прогноза ради надо это проверить еще раз во сне.

– А ты уже выспался?

– Я? Да!

– Ну, так спи дальше.

ОБМАНЧИВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Мы постоянно пребываем в оптической иллюзии, не догадываясь, что беспрерывно подвергаемся обману со стороны реальности. Все окружающие нас предметы мы видим в трехмерном изображении.

Так устроено наше зрение.

А ведь…

Достоверно неизвестно, но в научных кругах толкуют о 12-ти измерениях.

Следовательно, будь наше зрение устроено по-другому, человеку открылся бы совершенно неведомый мир.

Тот, куда он прорывается технологически. Прорывается, понимая, что мир 12-ти измерений незримо вокруг нас, иначе бы заветная цифра 12 не сопровождала всю историю человечества, заставляя думать: не случайно олимпийских богов в древней Греции было 12, апостолов – 12, колен израилевых – 12, рыцарей за столом у короля Артура – 12.

И совсем не случайно в древнейшие времена жители Месопотамии разделили год на 12 частей-месяцев, а в будущем, когда небесный Иерусалим, спустившись на Землю, гостеприимно распахнёт входные двери-ворота, все убедятся, что совсем не случайно их ровно 12, как и небес над нами, причём на седьмом небе – рай, что известно многим из нас от бабушек с самого раннего детства.

И то не случайно, и это. А почему? Не потому ли, что число 12 содержит код божественной силы?

ВЫБОР

После смертного приговора заключенный погрузился с головой, пока она на плечах, в теорию квантовой физики. Из подотдела квантовой механики уяснил, что, по диктуемому им закону, для каждого выбора в жизни существует ещё тысячу иных выборов, которые могли бы сделать в иной реальности.

– Вот не повезло с судьями, – с горечью подумал преступник, – попали в нашу реальность.

ЧУДЕСА

– Современная технология неотличима от магии. Всё зависит от того, кто за ней наблюдает.

– Например?

– Стоит растворить кусок рафинада в чашке с горячей водой, и дикарь доисторических времен примет тебя за живого бога.

– Ага! Хочешь в боги, запасайся рафинадом? А как насчёт дикарей?

– И с ними без проблем! Позови – появятся.

– Ау! Кто на сладенькое?

– Ну?

– Нет, не являются, и ты куда-то исчез. Чего так?

– Шапка-невидимка.

– Яснец-молодец! Современная технология?

– Магия.

ЦИФРОВАЯ ИЛЛЮЗИЯ МИСТИЧЕСКОГО СВОЙСТВА

Говорят, в цифрах заложена вся правда жизни. И философии, и науки, и древних истин, которые постоянно с нами. А что касается биографии и судьбоносных поступков, то тут и красноречие иссякает, когда коснёшься цифрового кода высшего разума, неподвластного нашему пониманию.

Попробуем прикоснуться? А что для этого надо? Честно сказать, ничего, кроме дат своей биографии.

Итак…

Родился я 16 апреля 1945 года.

Сложим все цифры таким образом: 1+6+4+1+9+4+5 = 30.

Моя сестра Сильва родилась 13 мая 1938 года.

1+3+5+1+9+3+8 = 30.

Мой брат Боря официально родился 5 января 1945 года. Так записано в его метрике. Но родился он в полночь, когда календарь автоматически переключился на 6 января.

Следовательно, при сложении получим ту же тридцатку.

6+1+1+9+4+9 = 30.

А теперь парочку трагедийных моментов, которые обернулись по сути дела новым рождением.

1. 8. 1974 года при просмотре фильма в набитом битком кинотеатре «Рига» мне стало дурно. Через выходную дверь я выбрался из кинозала в предбанник, где никого не было, и там рухнул на пол, потеряв сознание. После того, как очнулся, с трудом поднялся на ноги и отправился пешком домой. Вызвали врача, он – «скорую», и меня помчали в больницу, диагноз – «сотрясение мозга». Впоследствии мне доверительно сказали: «Если бы не своевременная медицинская помощь…» Продолжать нет смысла, и без продолжения понятно – «смерть», но в переводе на язык высшего разума – и «новое рождение». Причем опять-таки под цифрой 30. Не верите? Давайте сосчитаем. 1+8+1+9+7+4 = 30.

Следующее новое рождение, и опять под таким же путеводным цифровым знаком, состоялось в Израиле в «тяжелый день недели» – в понедельник 4. 8. 1980 года. Я сдавал кровь для нужд израильской армии, хотя донором никогда до этого не был. И что-то пошло не так. Внезапно я почувствовал, что моя душа покинула тело и устремилась в небо, прикрытое вроде как снежным настом. Необыкновенная эйфория охватила меня, и, казалось, стоит протиснуться сквозь снежный наст, и окажешься в потустороннем мире, в краю вечного счастья. Но тут я услышал голос, скорей всего свой: «А кто издаст мои книги?» И разом охладел к запредельному предвкушению блаженства, и по касательной устремился к своему бездыханному телу. Очнулся, видя, как испуганные медсёстры приводят меня в чувство, и невесело подумал: опять не двадцать пять, а ровно тридцать. Разве нет? 4+8+1+9+8+0 = 30.

С того августа, когда я чуть было не выскочил в потусторонний мир, фраза – «А кто издаст мои книги?» – не оставляла меня ни на один день.

16. 4. 1981 года, сразу же, как только высвободились кое-какие деньжата, я, в набежавший за вынужденным полётом в небеса день своего 36-летия, выпустил первую в Израиле книгу стихов: «Магремор». И что? Да то самое! Таинственный цифровой код и здесь проявил себя в полной красе: 1+6+4+1+9+8+1 = 30.

Что за совпадения такие?

А если не забывать, что миром правит иллюзия, и подумать с уклоном в фантастику жизни, то для меня число 30 выступает в значении нового рождения, а для кого-то…

И тут на ум пришла дата моего рождения, но увенчанная совсем иным годом. 16. 4. 1828. Это день смерти великого испанского художника Франсиско Гойи.

Сложим цифры, получим 30. И тут же вспоминается, что циклу своих графических листов я спонтанно дал название «Иерусалимские фантазии», не подозревая, что и «Капричос» Гойи, в переводе на русский, тоже всего-навсего фантазии. Душевное созвучие? В визуальном плане, несомненно! А в словесно-звуковом кто мне всех ближе? Михаил Лермонтов! Неожиданно ловлю себя на этой мысли, и перед глазами вспыхивают цифры – 27. 7. 1841 – день его гибели на дуэли. Неужели? Да, именно так! 2+7+7+1+8+4+1 = 30. Мистично и загадочно, как и то, что родился он ровно за сто лет до начала Первой мировой войны, в 1814, а погиб – за сто лет до начала Великой Отечественной. Парадоксальное и трагическое совпадение. Но совпадение ли?

Однако и на этом колдовство с цифрами не окончено. Если у меня визуально-графическое созвучие – с Гойей, а словесно-звуковое – с Лермонтовым, то, по всей очевидности, какая-то неподотчётная разуму связь должна прослеживаться и между ними. Обратимся опять к математике. Она выведет нас к 1828-му – году смерти Гойи. Отнимем год рождения Лермонтова – 1814-й, получаем 14. А теперь такую же операцию проведём с годами смерти Лермонтова и Гойи. 1841 – 1828 = 13. А затем сложим 14 + 13, получим 27. Итоговый результат поразителен – равен сроку жизни нашего выдающегося поэта. Ну что тут скажешь? Говорить нечего. За нас говорит вечность. А что она говорит? Об этом ещё думать и думать, пробуя интуитивно докопаться до истины.

Ну, и под занавес: в Израиль я репатриировался 2 декабря 1978 года.

То бишь и мое израильское, стало быть, рождение состоялось под аккомпанемент числа 30. 2+1+2+1+9+7+8 = 30. Забавно? Все это дело случая? Или неподвластные нашему разумению игры высшего разума? Тут ещё, если прибавить даты смерти моего дедушки Аврума, папы Арона и мамы Ривы, то голова вообще пойдёт кругом.

Дедушка умер 9 мая 1961 года.

Папа – ровно через сорок лет: 9 мая 2001 года.

А мама – 23 июня 2016 года, в 75-летнюю годовщину нападения гитлеровской Германии на Советский Союз.

А теперь вспомним вновь дату моего рождения: 16 апреля 1945 года, 4 часа ночи. И получится, что родился я в тот день и час, когда начался штурм Берлина, завершающий долгий и страшный путь к Победе.