Журнальный мир

я это только флаг

вот считалочка для тебя,

идущей за молоком

мимо плюща теплотрасс,

оранжевых лун телефонных будок.

весною в ельце гроза,

такая в ельце гроза,

так пахнет восточным медом.

ты здесь у своих равнин.

дрожишь, что ковыль небесный.

а в вечности делает нил

решительный шаг в бездну.

и там высоко-высоко

гагарин летит, что ангел,

и звезды падают в молоко

соседних универмагов.

врастаем мы робко так

в наш русский отдельный космос,

я – это только флаг

моего панельного острова.

я – это только звук

дыхания спящего ленина.

зачем же ты сотворил, бог,

во мне трепещущую вселенную?

зачем говоришь на одном

со мной языке, отче?

я – это только дом,

который ты покидать не хочешь.

башенки

вот стоим мы,

словно башенки из красного кирпича.

кровь настоена терпким временем,

отмолена божьим именем – горяча.

наши скулы вытесал ветер-батюшка

с южных, пеной льна вздымающихся, берегов.

мы по камушкам, мелким камушкам

со дна реченьки наберем для вас верных слов.

мчится мимо нас,

мчится мимо нас

век диковинный –

мы дрожим.

и молочное солнце падает

камнем за гаражи.

говорили нам, говорили нам,

так кричали нам, что летим.

и с тех пор не вытравить

эту веру. мы – лишь пунктир

перед звуком, что после произнесут.

мы – предвечное эхо

бога, что никогда не менял маршрут.

и однажды пройдёт он

по нашим выцветшим городам,

словно это – спящий иерусалим,

словно каждый камень молитвы шепчет.

а пока мы кутаем наши плечи,

и вам кажется, что мы так живём.

только, будто зёрнышки в чернозём,

падаем мы, падаем в вышину.

и это чувство – оно сродни

чувству птицы,

что под ружьями сберегалась.

будет день – будет пища и будет власть.

но ведь нам никто не указ теперь,

потому, что мы плоть от плоти вот эта твердь,

потому, что расставлены мы,

словно башенки из красного кирпича,

чтобы бог дорогу по нам сличал.

Белое молоко Волги

В белое молоко Волги,

В вышитый водой север

Сгинем мы, если смолкнем –

Каждому да по вере.

В мглистые сны деревьев

Мы превратимся, брат мой,

В пахнущий домом клевер

Если шагнём обратно.

И под шатром высоким

От края страны до края

Дикие, одинокие

Как тишина растаем.

Нам говорить за племя,

Что в нас вдохнуло души,

Вглядываться в темень,

В звезд степных крошево.

Мы не имеем права

Молча бродить по свету.

Нам строить переправы

В вечность, что пахнет мятой.

говорит во мне

это степь моя говорит во мне,

это поет ее ковылевый снег.

это я как будто за крупами в магазин,

а на самом деле к богу,

что ночь растил кизил,

что творил рыб,

да и сотворил

прозрачноглазых,

диковинных.

и душа моя этим телом поймана,

в детских прятках найдена

в темном углу двора.

это дышит во мне урал,

словно бы бежал-бежал,

да не выдержал.

это братья мои навытяжку

полегли один за одним

иже херувимы, иже

серафимы. мы говорим

«здравствуй»,

мы говорим

«здравствуй»,

и это значит

«вот крест мой.

мне тяжело, помоги.

мне зябко,

словно соткала меня сибирь

словно ее огромные реки обняли меня,

и никому у них меня не отнять».

тревожнолиственный лес шумит.

я – это только свет, это только свет

горящих век напролет

окон.

вот расцветают щек маки

и руки выбеливаются зимой

у тех, кто станет назавтра мной.

притворяться

свет в тебе говорит – иди!

мир вокруг говорит:

– стой! я стар, я видел,

как орды шли по твоему пути,

и никто из них не дошел.

я видел, как стенька разин песни свои запевал,

как море поля мертвого его принимало,

как матери рыдали у пахнущих черным цветом шпал,

как для войны этого было мало.

таких как ты, несломленных и живых,

о, сколько их ко мне приходило!

и каждый чем-то отличался от всех остальных –

другое сердце, другое тело.

но знаю я, это ты, мой предвечный бог,

стучишь, стучишь в мои космические глазницы.

ты создал меня сложным, как безъязыкий крик,

для того, чтобы в каждом из них повториться.

для того, чтобы приходить сюда вновь и вновь

робким мальчиком, белой птицей,

для того, чтобы превращать все вокруг в любовь.

для этого и дальше я готов притворяться.

законы робототехники

«примет ли меня отец?»,

– сквозь сон говорил сын.

«примет ли меня отец

оплёванным и босым?

гнущимся, как и все,

под тяжестью микросхем,

примет ли меня отец

никем?

я не добыл руды

человеческих алых душ.

если сейчас уйду –

простишь ли меня? простишь?

я не узнал закат –

смотрел на него,

как на гаснущее табло.

я приведением бродил мимо цветов эстакад,

и чувствовал, как сердце внутри жгло.

несовершенно так

тело, дарованное тобой

лучше мне больше рук,

лучше другой крой.

но отними вон то,

что не могу назвать.

словно бы звезды мне вшили

около рта,

чтобы все время тебя окликать».