Свитер нашей любви

Свитер нашей любви

Стихи

ВАСИЛИЙ

 

А мне вдохновения и белой гуаши!
Шляпу, пальто и часы с ремешком из замши,
деревянную лестницу на старый чердак;
и в тишине чтобы только – «тик-так, тик-так, так».
А мне бы еще терпения, краски, кисти,
традесканцию и виноградные листья;
гречишный мед, печенье, чай, икебану с августом…
Это, кажется, все. Заверните, пожалуйста.

 

 

РОДНОМУ

 

Эта картина архитектурна, архитекстурна, архикрасива: 

когда в нежно-ленивые утра он такой по-весеннему сонный – то свет лоснится на его руках, распускаясь ладонью-бутоном, то, рассыпаясь по теплым щекам, расцветают по-детски веснушки, сметая томящие пыль, печаль, как их сметают со старых улиц. 

Вот он берет любимую кружку, садясь в свой искусно точеный профиль, и вместо обычных какао и кофе он пьет ароматный ромашковый чай.

Вот же, смотрите! Вот он, под липой – с саксофоном и в желтых брюках, с мягким солнцем – счастливой улыбкой. Смотрите же, вот он – кому все посвящается -
город,
в котором я.

 

 

ЭТО УХОДИТ ЭПОХА

 

Он был… он был так превосходен:
переходил в восход и в полдень
с улыбкой из хрупкого света;
от щекотки дубовых веток
дрожал отражением в окнах;
и вот как нежнеет желанный лик,
так он обнимает, внимая
каждому слову в моём рассказе.

 

Я приходил, когда был ребёнком,

смеялся над солнечным бликом,

искрящимся тонко в моих глазах.

Я дышал сиренью и вишней,

что росли у него под боком,

и все, что я мог только слышать –

тихий шорох душистой тиши.

 

Я водил рукой по царапинам,

по шершавым и по неправильным,

по горбатым и выступающим;

по кривым, по глубоким впадинам. 

 

А потом, через до-о-олгое время,

заглянув к нему наконец,

спросил было: «Как ты там, старина?»,

но увидел, как в этих скрябинах

прорастают

цветы.

 

И заревели деревья: «Не верю!

Не верю!» Ивы завыли: «Видели?»,

дубы загудели: «Что же наделали?»,

загрохотали, заскрежетали,

что это бездушные люди

все из жил выжали, выжгли,

контуром вышили.

Вишни, сирени тут завизжали:

«Как же посмели? Не знали, не знали…»

Все они сжались и задрожали.

Сжался и я, и с жалостью я

посмотрел наверх,

на прозрачные стёкла.

Стало мне страшно и холодно

оттого, что, словно бы призраки,

эти пустые глаза

плакали ливня тусклыми каплями,

плакали, плакали, плакал и я

оттого, что здесь упокоились

мои детство и юность, душа

и вишнёвый щемящий запах.

 

Но теперь здесь всё перестроится,

и когда-нибудь не спеша

я прогуляюсь до этого места,

снова расстроюсь, конечно,

но, снимая чёрную шляпу,

скажу, глубоко перед этим вздохнув:

«Вы посмотрите, что происходит:

старый лишь дом нас покидает,

но – нет! – это уходит эпоха;

и кажется нам,

что, отживши свой век,

уходит от нас – не дом –

а наш самый родной

человек.

 

 

СВИТЕР

 

Если у нас все-таки есть какая-то связь, 
если сердечный ком внутри нас шевелится 
и с него прядутся нитки из вен-сосудов, 
а спицы-крючки – ноготками по светлой коже, 
тогда нам обоим становится ясно все: 
вот, сейчас – эта красная ткань расстелется, 
станем и ты, и я – одной рукодельницей, 
разбросаем сосудные нитки повсюду, 
слезы-иголки польются-поскачут наружу. 

Это значит, что существует связь. 
Это значит, что с тобою когда-нибудь 
мы
обязательно встретимся. 

Мы когда-нибудь обязательно встретимся! 
Встретимся. 
Встретимся и непременно поймем, 
зачем каждый день неустанно просили: 
«Верните, верните, пожалуйста, кто-нибудь –
те вечера, те бесконечно длинные и 
навечно теплые, наши с тобой вечера»; 
зачем каждый день задавались вопросом: 
«Ты помнишь? Помнишь хоть вечер, хотя бы чуть-чуть?»; 
сами потом друг за друга мы отвечали: 
«Конечно. Конечно, я помню». Мы представляли, 

что в это тепло – не чувствуя ног, напролом, 
сломя голову, стрелою, прыжком, кувырком… 
Как потом вспоминать будем первую осень, 
километры вот эти – нить паутинную, 
и родинки, родинки – звездные россыпи. 

Ну скорей бы, скорей бы за нить потянуть! 
Утянуть, завязать бы покрепче узел 
за рукоятку грудины, за кость ребра 
и бросить, швырнуть на терзания музе. 

Ещё представляли, как в нашем доме 
эта любовь откровенно сплетется, 
вытянет самое сокровенное –
сокровенное, сокрытое в венах, 
сплетется, спрядется, и не порвется, 
и свяжется в красный свитер огромный. 

Я его никогда не сниму. 
И знаю – ты тоже. 

Но сейчас… сейчас нам придется сказать – прощай. 
Прощай на неопределенное время: 
на неправдашние «когда-нибудь», «навсегда», 
«может быть», «ни с того, ни с сего», «вдруг», «невзначай». 
Когда-нибудь,
все-таки, мы поймем, что – теперь! 
И что выдержал годы наш с тобой календарь. 
Но сейчас… Да, и действительно – прощай 
навсегда-навсегда до нашей встречи. 

Я пока распущу эти нитки, вплету их 
в буквы, в слова, в предложения, и всё – в стихи. 
А потом, из всех этих слов и бумажек, 
(когда с тобой встретимся…
обнимемся) – свяжем 
настоящий свитер 
нашей любви.