Сын солнца

Сын солнца

О художнике Марате Джунусове

Светло-зеленые, лишенные зрачков глаза сына солнца устремлены на зрителя, но смотрят отрешенно, сквозь и мимо. Рядом, справа и слева, машут крыльями птицы, наделенные взглядом. Их движения, их перемещения в пространстве как бы пойманы в разные мгновения и зафиксированы на холсте. Темные края картины пульсируют вспышками красно-коричневого и нежно-голубого.

«Солнце мое, взгляни на меня…» Я не люблю все, связанное с мистикой. Здесь царствует мадам Блаватская с ее демонической гордыней. Говорят же: «Во многой мудрости много печали»… Но разум современного человека иногда напоминает мордочку хищного крысенка, который сует свой нос повсюду, а в пространстве бытия наверняка есть кладовки, из щелей которых так и веет сквозняком иномирья. Эзотерики, поэты и художники воспринимают порывы этого сквозняка своим шестым чувством.

Живопись, графика и поэзия — мир эмоций, в котором мистическое, интуитивное и подсознательное проявляется в особых образах и формах. Происходит это даже не по воле самого автора.

Один из примеров вторжения мистики в реальность — жизнь и творчество Марата Джунусова. Самая масштабная его выставка в Усть-Каменогорске называлась «Сын солнца».

Третьего января 2022 года Джунусов мог бы отпраздновать свое 75-летие. К сожалению, жизнь его трагически оборвалась на рубеже тысячелетий, в 1999 году. Его уход был настолько непредсказуемым и страшным, что об этом и говорить-то не хочется. И не надо, чтобы не уподобляться тем особенно информированным крысятам, которые расплодились сейчас в информационном поле. Я убеждена, что биографии талантливых, прославленных и гениальных представителей человечества надо оберегать от мусора, как зеленую лужайку и космос. Плохо то, что любой зловещий «знак судьбы» был для нашего художника, воспитанного в традициях советского материализма и социалистического реализма, таким же полноценным материалом для работы, как увиденный им жизнерадостный лыжник на празднике в Караганде или молодой рабочий на казахстанской Магнитке. В коллекции Восточно-Казахстанского музея искусств, где я работаю, есть и то и другое.

Марат с удовольствием, профессионально и талантливо рисовал, живописал, фиксировал на холсте и на листках многочисленных блокнотов все, что видел и чувствовал. Он мог бы стать основоположником мистического реализма в искусстве. Он раскормил своих плазмоидов, ангелов и демонов до состояния плотной материи. В его сознании и картинах они так же убедительны и материальны, как элементы пейзажа за окном и постановочные натюрморты. Наверное, только психологи и нейрофизиологи знают, сколько людей живут среди нас в двух мирах, одновременно с Гегелем и с Энгельсом. И главный вопрос философии о первичности духа или первичности материи для них не имеет никакого значения.

Важно то, что Марат Джунусов получил профессиональное художественное образование и никогда не отрекался от основ академической школы, которые у него проявляются, прежде всего, в колористике и цветовосприятии натуры. Академист очень редко пишет чистым открытым цветом. Тот, кто изучал творчество импрессионистов, знает: невозможно увидеть серую тень. Она обязательно будет цветной. То же касается и рисунка, и формообразования. Даже авангардная стилизация академиста всегда выдает долгий предыдущий опыт работы на пленэре и в этюдных классах.

Джунусов ко всему еще и художник, как говорят, прирожденный. Отец Марата был подполковником МВД Казахстана, все остальные члены семьи тоже имели вполне будничные и более надежные, чем живописец, профессии. Одна из его сестер как-то сказала: «В детстве и юности мы брата совсем не понимали! Он всегда жил сам по себе». При этом любой человек, знавший Джунусова, воспринимал знакомство с ним как особый подарок судьбы. Художник Леонид Зайцев, который сейчас живет в Уфе, не согласился отдать в музей ни одного письма Марата из личной переписки с ним. Он хранит письма у себя как главную семейную реликвию.

Я знаю некоторых людей из окружения Джунусова. В школьные годы мне, как и ему, посчастливилось учиться в изостудии усть-каменогорского Дома пионеров у Ефима Наумовича Годовского. Сейчас уже трудно сказать, почему этот человек, выпускник ВХУТЕМАСа (Высших художественно-технических мастерских), оказался в нашем городе. Многие говорили, что он был репрессирован уже в послевоенное время. Годовский не вернулся в Россию, а здесь сам уже практически не работал, все силы отдавал юным художникам. Каждый год, несмотря на свою инвалидность, он возил учеников на пленэр. У него была своя методика преподавания — обучение не столько технике, сколько умению вытаскивать из небытия собственные образы. В детстве мы, к сожалению, до конца не осознаем, кто и как «делает наши души», а Ефим Наумович, будучи в одном лице живописцем, графиком, искусствоведом, философом и литературоведом, лепил наше сознание и мироощущение по каким-то ему одному ведомым идеалам. Именно Годовский первым заметил и должным образом оценил способности Марата. Джунусов, так же как и российский художник (сейчас — народный художник РФ) Виктор Псарёв, был гордостью Годовского. Вместе с Маратом студию посещали многие впоследствии известные живописцы, графики, реставраторы. В их числе нынешние россияне Ольга Кузнецова, Ольга Раковская, Сергей Строков и казахстанцы Габдулмади Меркасимов, Анатолий Щур, Гумар Макаров, Татьяна Орлова.

По совету учителя, после окончания школы Марат поступил в Алма-Атинское художественное училище имени Н. В. Гоголя. Там его педагогами стали Айша Галимбаева, Молдахмед Кенбаев, Тулеген Досмагамбетов — художники, которые сейчас в Казахстане по праву считаются классиками. Впоследствии, будучи уже студентом Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, Марат регулярно писал Ефиму Наумовичу и своим друзьям.

Я и мои подруги пришли в студию примерно в шестьдесят четвертом — шестьдесят пятом. Марата уже не было в Усть-Каменогорске, однако нам, тогда еще маленьким девочкам, казалось, что он где-то рядом. О нем все говорили, читали его письма.

Мне достались лишь «шум его шагов», эскизы, картины, блокноты, которым он доверял больше, чем людям.

Сейчас работы Джунусова есть в столице Казахстана Нурсултане, в музеях Алматы, Павлодара, Петропавловска, Семея (Семипалатинска). Восточно-Казахстанский музей искусств обладает самой большой авторской коллекцией этого художника (37 произведений). У нас есть личные документы Марата, бесценные путевые блокноты с эскизами и текстами, раскрывающими невидимую кухню его творчества, в этих блокнотах можно обнаружить видения и образы поистине потусторонние, которые во времена советского атеизма находились под большим запретом, чем всякий западный авангард. Музеи Караганды — города, где он долго жил, — с великой ревностью относятся к тому, что большую часть своего наследия Джунусов оставил на родине, в Усть-Каменогорске.

Он многое успел. Его картины были представлены на выставках в Алма-Ате, Омске, Кемерове, Новосибирске, Ташкенте, Фрунзе, Ашхабаде, Белгороде, Смоленске, Калининграде, Ленинграде, Москве и Киеве. Он много путешествовал. Был в Прибалтике, Средней Азии, даже в Италии. Наш художник выставлялся в Чехословакии, Польше, Германии.

Многие произведения Джунусова особенно привлекают как зрителей, так и искусствоведов. Чего стоит хотя бы его «фогелериана»! Так называют у нас серию картин, написанных по мотивам карагандинской ссылки Генриха Фогелера — знаменитого художника, путешественника, яркого представителя югендстиля — немецкого модернизма. Судьба Фогелера поразила Марата. Сейчас казахстанский период жизни немецкого художника-антифашиста в общих чертах восстановлен. А в восьмидесятые годы прошлого века сын Фогелера, Ян Генрихович, искал могилу отца по всему Советскому Союзу. Джунусов вместе с супругой, искусствоведом Натальей Иваниной, жил в Караганде с 1975 года. Каким-то образом он узнал о поисках краеведов, которые уже были информированы о том, что в этих краях (в селе Корнеевка) закончил свои дни деятель культуры мирового уровня. Он знал, что Генрих Фогелер учился в Дюссельдорфской академии художеств, а его усадьба в Ворпсведе с 1900 года стала притягательным местом не только для творческой молодежи Германии, но и для немецких коммунистов. В 1994 году была подготовлена персональная выставка Джунусова в Ворпсведе. Основной темой ее был казахстанский период биографии Генриха Фогелера, который в 1931 году эмигрировал в Советский Союз. Сначала немецкий художник активно работал в Москве, оформлял спектакли, путешествовал по республикам, после критики своих модернистских работ пытался стать честным соцреалистом. Но, несмотря на все заслуги перед советской властью, в сентябре 1941 года его депортируют в Казахстан. Сюжет, в котором изможденный голодом старый художник долбит лопатой мерзлую землю, просто преследовал Марата и сохранился во множестве вариантов в его блокнотах. Так появилась серия живописных картин, одна из которых есть в нашей коллекции.

Без сомнения, история Генриха Фогелера, а затем и все последующие перестроечные события черной и серой гаммой вторглись в солнечную палитру Джунусова. В последних его работах — неприкрытая тоска, растерянность и разочарование в жизни, которые воспринимаются зрителем на физическом уровне. В конце девяностых ему было тяжело, как всем, но обманутым он себя не чувствовал, потому что и при советском строе жил достаточно замкнутой внутренней жизнью. Очень глубоко и по-своему переживая крах социалистической системы, наш художник был не способен иронизировать и ерничать по поводу прошлого, как Эрик Булатов и другие представители соц-арта. Помню, какое невероятное отторжение вызывала у меня картина «Прощание с морем». Это было в первые годы моей работы в музее. Со временем я оценила искренность автора, который научился создавать произведения искусства из собственных разрушенных идеалов. В 1990 году был написан большеформатный «Натюрморт с розой». Не надо быть психологом, чтобы прочитать настроение художника, работающего в мастерской, заваленной старыми холстами, где живая красная роза (так и хочется сказать — его душа) выглядит скорее диссонансом, чем классической доминантой, собирающей всю композицию в единое целое. Символический сюжет 1996 года — «Люди в тумане» — также отражает состояние растерянности, в котором находился не только сам Марат, но и множество людей в то время. Изображенная на этом полотне грустная лошадь с большими глазами была для Джунусова своеобразным символом Родины. Ее силуэт вместе с солнцеголовыми и крылатыми существами сопровождает его в путешествиях, кочует из блокнота в блокнот. Есть в этой картине и жуткая мистика, предчувствие гибели, понятные только близким художника. Как роза в натюрморте, алеет на сером фоне кровавая тога, в которой автор изобразил самого себя. Призрачными силуэтами выплывают из серого тумана фигуры предков Марата и его супруги Натальи. Люди эти следуют друг за другом, художник выстроил их в два ряда, которые смыкаются в центре полотна. А вне рядов еще один силуэт — одинокая фигурка сына художника.

Свои переживания Джунусов воплощает на холстах и бумаге в таком разнообразии форм и стилей, что ошарашенный зритель на каждой из его выставок поневоле сомневается — персональная ли она? С детских лет кумиром его был Марк Шагал. Уже в 1980-х Джунусов перешагнул рубеж, за которым открывается истинная свобода творчества. Даже заказные его работы до сих пор пользуются на выставках особой любовью зрителей. Одна из таких популярных картин — большеформатное полотно «На казахстанской Магнитке». Это сюжетная сценка с изображением молодых то ли строителей, то ли металлургов, отдыхающих после купания на искусственном водохранилище в Темиртау. В этой картине всё — правда. Казахстанский металлургический завод имел статус всесоюзной комсомольской стройки, а искусственное водохранилище в то время, когда художник работал над картиной (1976 год), было еще на удивление чистым. Говорят, даже раки в нем водились. Доминирующий ультрамариновый, синий фон в сочетании с бронзово-охристыми и красными оттенками используется здесь как проверенный и сильный источник цветовой энергии, а каждый из этих юношей, изображенных по всем правилам академической школы, с течением времени стал символом молодости, комсомола, созидания и радости жизни.

Безусловно, заказная картина «Трудовая победа» напоминает советские плакаты. Но карагандинские пейзажи, такие как «Первый снег», — это настоящая брутальная лирика. Как раз такую картину мог видеть из своего окна карагандинский шахтер, и выглядел он, сам шахтер, именно так, как один из безвестных натурщиков на портрете, написанном в академическом стиле. Уже тогда художник работал над популярной в наше время экологической темой. Он, как никто другой, чувствовал невидимую тень Карлага над городом. Какая там мистика?! Я сама в конце семидесятых во время студенческой практики в течение месяца работала в одном из домоуправлений Караганды и прекрасно помню этих репрессированных бабушек, людей с изломанными судьбами, обитателей карагандинских хрущевок. Такое густое, физически ощутимое горе обитало там…

Я не знаю всей статистики предвоенного и послевоенного периода по количеству эвакуированных и тех, кого называли врагами народа. Их привозили эшелонами. И с ними впоследствии Казахстан осваивал целину и космос. Такому человеку, как Марат, здесь явно не хватало духовного скафандра. Но стоило ему выбраться в Среднюю Азию или зеленую Латвию — многоцветный мир и яркое солнце возвращались к нему вновь. В сознании художника одновременно жили образы казахской степи, морская стихия с рыбами, дельфинами и Венерами, ренессансные толстенькие крылатые амуры и бычки, нарисованные им в стилистике Пабло Пикассо. Акварели «Море» и «Амур среди цветов», датированные 1999 годом, свидетельствуют о том, что радость и жажда жизни еще были на палитре и в сердце художника. Казахскую степь он чувствовал на уровне каких-то вибраций, электромагнитных волн и во время путешествий постоянно рисовал ее в блокнотах. Есть авторы, которые долго ждут вдохновения, ищут свой стиль, героя и образ. А на графических листах Марата флора и фауна горнего и земного миров теснятся, рвутся наружу, как будто его картинки — самый удобный портал, чтобы перемещаться между мирами, чтобы существовать и там, и здесь.

С возрастом в сознании каждого человека формируется определенная архитектура мироздания-мировоззрения. Для меня картины Джунусова, так же как идеи Павла Флоренского, стали подобием цементирующего раствора, который связывает в едином сооружении все краеугольные камни естествознания и теологии. Можно ценить художественные достоинства работ этого художника, можно — его искренность и бесстрашие в искусстве. Он и себя исследовал, как окружающий ландшафт. Вдова Марата Джунусова, заслуженный деятель культуры Казахстана, искусствовед Наталья Иванина, недавно ушедшая из жизни, говорила о нем так: «Великий Шагал когда-то показал ему, что мир искусства не подчиняется законам мира физического. И что именно искусство может более точно раскрыть тайны последнего, определяя в нем место человека» (из книги Н. Иваниной «Дорога искусства. М. Джунусов»).

В заключение расскажу о самых интересных работах художника, посвященных «сыновьям и жителям солнца». В Восточно-Казахстанском музее искусств есть два живописных полотна из этой серии. «Жители солнца» написаны в 1991 году, «Сын солнца» — в 1995-м. Названия даны картинам самим автором.

Знавшие его люди упоминали, что он любил порассуждать об искусстве вообще, но о секретах охоты за существами бестелесного мира не рассказывал никогда. Его влекло к воздушной стихии, наполненной шелестом крыльев, и солнечные существа были лучшей и последней добычей художника. Блокноты Марата пестрели трофеями — эскизами и набросками, свидетельствовавшими о настоящих муках творчества.

Нельзя сказать, что столь сложная художественная задача решалась впервые. История искусства знает тех, кто видел два мира. Даже петроглифы и пещерная живопись каменного века создавались не для украшения «интерьера». Не случайно охотники древности были по совместительству и художниками, и шаманами. Иероним Босх, Франсиско Гойя, Михаил Врубель не менее страстно искали способ, как бы поймать на плоскости холста «сыновей солнца» и «детей тьмы». В «доушаковской» русской иконографии мыслящие плазмоиды изображались в виде крылатого и огненного колес. Таковыми их до сих пор можно увидеть на фресках в наших монастырях. Таковыми они виделись и создателям наскальных рисунков. У нас в Казахстане наиболее известны «солнцеголовые» из урочища Тамгалы. Возможно, что впоследствии «дети солнца» научились не пугать людей и обрели вид прекрасных юношей. Возможно, что прагматичные немцы и французы в эпоху Возрождения договорились изображать ангелов во плоти. Но самые честные и бесстрашные художники, такие, как наш Джунусов, видят и рисуют летающий и, несомненно, мыслящий клубок огня и перьев.

Я представляю, как же трудно было ему подниматься от четких контуров советской плакатной графики в эту беспредметную и тем не менее настойчиво прорывающуюся к нему ирреальность. В своих эскизах он фиксирует, как расплывается, распадается пространство в момент «перехода». Иногда он рисует филоновское крошево, иногда — лучи-стрелы Михаила Ларионова. Ему являются антиподы жителей солнца в виде фигур, укрытых черными капюшонами. В статье «Марат Джунусов. Концептуальный блокнот», опубликованной в Казахстане, я приводила примеры удивительного сходства блокнотов нашего художника с концептуальными альбомами Ильи Кабакова и Павла Пивоварова (Пепперштейна).

Каждый раз на очередной выставке Марата Джунусова я убеждаюсь, как призрачна граница, отделяющая в нашем сознании реальное и, скажем так, неведомое. Этот художник сериями, вещественно, красочно и рельефно живописал свои солнечные видения. Образы в его работах повторялись, как соседи на лестничной площадке, а опыт и повторяемость, учили нас на лекциях по диамату, — это критерии принадлежности явлений к действительности. Той, что существует по законам физики и математики.

В течение двадцати лет Джунусов пытался объяснить цветом и линией жизнь и мысль, бытующие в форме чистой и невесомой лучистой энергии. Он интуитивно понимал, что звук и цвет имеют одну природу, и рисовал их одинаково. Он научился ловить электромагнитные волны, призрачное сияние луны, шаровую молнию и солнечный свет.